Когда приехал Орфей. И они решили, что пока Дионис будет учится в автошколе «на права», Орфей сходит на остров Крит, купит там пару машин и сразу же погонит их к себе во Фракию навестить родных. Продаст их там и как раз вернётся. Зарядит Диониса баксами, тот пойдёт за машинами на остров Крит и возьмёт под «ноль-три Экю» что-нибудь реально крутое, на чём можно будет серьёзно навариться. А там…
Но часто ли наступает это заветное Там? Орфей, чтобы лишний раз не обольщаться, никогда туда не заглядывал.
Да и не видел он так далеко. В силу и физической и духовной близорукости. Не понимая ещё насколько туго это взаимосвязано.
Ведь недаром Господь именно ослепил Савелия. Чтобы вернуть ему прежде всего духовное, а уже затем и физическое зрение. Чтобы не вышло также, как и с Илией, которому Господь просто забыл вовремя вернуть зрение. Вынудив того подняться прямо пешком на Небо. На разборки! Заставив Его там отдуваться и жутко краснеть в лучах заходящего солнца, уверяя при всех, что больше подобного ни с кем и никогда далее не повториться! Установив с тех самых пор эту жёсткую зависимость.
Ведь сам Орфей, пока служил в Пимплеи в армии, женился на местной леди. И ни разу об этом не жалел. Ну, хотя бы потому, что только у неё, как у истинной леди, хватало такта его не ревновать.
Несмотря на визги её подруг! Которых он давно уже всех обесчестил, но так и не решился ни на одной из них женится. Из-за вульгарности их манер. Особенно, в постели. Демонстрируя ему свои возможности обрести именно с ней своё неземное счастье. Пока не повстречал Эвридику.
Или – её квартиру?
Которая спокойно говорила теперь их трёхлетней дочери в присутствии смущённого Ганеши:
– Наш папа б…ять!
Заставляя Орфея жутко краснеть. Перед дочерью. Которая повторяла за матерью это глупое слово.
– Кто наш папа? – выразительно спрашивала мама.
И дочь вопросительно смотрела на папу. Молча наблюдала, как тот, смущаясь, краснеет и отрицательно мотает головой, и чётко повторяла за матерью:
– Бьять! – и весело смеялась, думая, что это игра. Наблюдая противоречивые реакции родителей.
– Ну, зачем, для чего ты Так говоришь при дочери? – спрашивал Орфей. – Вот чему ты этим её научишь? – продолжая, в недоумении, осуждающе мотать головой.
Озабоченный тем, что его дочь вслед за матерью будет «глотать» букву.
– Своей глупой ревностью ты испортишь ребёнку дикцию! Лять, лять. Повтори, – призвал Орфей дочь, – лять!
– Лять, – чётко повторила та.
– Гу-у-лять.
– Гу-лять.
– Папа любит гу-лять. Ты хочешь гулять?
– Гу-лять! – утвердительно кивнула дочка.
– В папу пойдёт, – вздохнула Эвридика.
– Так, дуйте гулять! – скомандовал он жене. – Видишь, наша дочь гулять хочет. И не приходи, пока не перестанешь думать обо мне все эти глупости.
– Что, совсем – никогда? – озадачилась та. С усмешкой.
– Совсем, – усмехнулся Орфей. – Пока не позову. Пойми, мысли – это род сумасшествия, они сводят нас с ума. Надо жить в настоящем моменте. И стараться поменьше думать всякую ерунду, чтобы не отравлять себя негативом. А только наслаждаться жизнью.
– Вот я и смотрю, что ты обо мне уже совсем не думаешь.
– О жене и не надо думать, её надо любить! – улыбнулся ей и только Ей Орфей.
– Интересно, когда это у нас в последний раз был секс? – усомнилась Эвридика в его словах.
– А я и не говорил, что с женой надо заниматься сексом, – усмехнулся над ней Орфей. – Лев Толстой говорил, что секс с женой нужен только для перепроизводства детей. Ты уже готова на второго ребёнка?
– Пока ещё нет, – смущенно призналась та.
– Ну, как будешь готова, милости прошу, – улыбнулся Орфей. – Я всегда рад. Нужно думать о главном, – поднял он указательный палец вверх, – а не о всякой ерунде.
– О, Учитель! – усмехнулась та.
– Тебе со мной просто повезло, – с ироничной улыбкой согласился Орфей. На лавры.
Ведь хотя Эвридика была и красива, но, как и все дриады, в постели была «не очень», гордо отказываясь глотать его заглавную букву, а тем более – сглатывать многоточия. И Орфей охотно компенсировал это местными менадами.
Которых тут же тащил в койку, видя, что те совсем не против. Примерить к себе вечерком статус его Любовницы, словно ночную сорочку. В зеркале её квартиры. В их невзрачном, на вид, посёлке. Чтобы придать своей жизни в нём хоть какой-то налёт романтики, погадав о любви. Пока его жена ночевала с дочкой в особняке родителей. Для чего он и таскал, если честно, Диониса в Пимплею. Чтобы сплавить Эвридику и дочь к родителям. И освободить квадрат её «однушки» для массовых приглашений. А самого Диониса – попросить посидеть в машине. Или куда-нибудь, там, прокатиться в ночи. Врубив на всю громкость музыку. С подругой его избранницы. Ну, или… заняться с ней, под утро, на что там у неё ума хватит. Под напором его безумия.
Ведь он искренне считал Диониса машинником, причём – отпетым, то есть тем, кто любил это делать исключительно в машине. Настоящей Песней! Из-за Кассандры. Которая, без машины, его и вовсе не желала. Даже – воспринимать. Воспринимая теперь секс исключительно на колёсах. В лучших традициях балагана. Устраивать из всего этого по-настоящему иррациональные Представления. И лишь в порядке исключения – дома. Которого у него, как известно, не было. И поэтому этот до сих пор неопределённый вариант отметался, как говорится, по определению. Когда Орфей предлагал ему поменяться ролями. И – избранницами.
То есть любая машина, сама по себе, теперь его искалеченной Кассандрой психикой воспринималась как нечто возбуждающее. А когда Дионис видел за её рулём девушку, тем более – столь же красивую, как и её машина, это «два в одном» просто сводило его с ума!
Особенно, когда он узнавал в ней черты Аталанты, подъезжавшей за ним и Фетидой, с её опасно для других участников дорожного движения нависавшей над рулём грудью. Которая искренне улыбалась, не понимая всей опасности происходящего затмения в головах у тех, кто на неё в этот момент смотрел. Или просто проезжал мимо.
– Вах-вах-вах! – лишь покачивали они головами. И невольно давили на газ. Удивляясь лишь тому, как таким, как она, вообще, дают водительские права? Издеваться над простыми гражданами.
Или – Афродиту, которая лишь немногим от неё отставала. В не менее тесной груди. С избытком компенсируя это гораздо большей красотой лица и изяществом телес. И ещё более представительским авто. Заставляя их руки мелко подрагивать на руле от возбуждения и рефлекторно тянуться за сигаретой. Понимая, в глубине души, что их жена столь же нервно курит, как и они, по сравнению с ней. В сторонке, проигрывая по всем статьям. Которые они начинали уже перебирать в памяти. В частности – за изнасилование. Представляя себе: как именно всё это они с ней проделывают. Прямо в её «Линкольне»! Заручившись-таки её согласием – под напором эмоций. Ведь только согласие красивой девушки превращает эту одноразовую мимолётную акцию в самый ослепительный в вашей жизни сериал. Позволяя ей и самой вас то и дело насиловать, выкроив в обед минутку. Набрасываясь на тебя и терзая, подобно хищнику! Уже жалея о том, что так быстро «сдались» и женились. Не на той. И непроизвольно опускали от её мимолётного – по их сердцу – взгляда руку с кольцом под руль, натыкаясь там на нечто твёрдое. Снова и снова… На горячее желание.
Больше так не делать.
Поэтому-то Дионис и желал как можно скорее влиться в ряды автолюбителей. Чтобы начать уже встречаться (хотя бы – взглядами) с такими, как Афродита. Или – Аталанта. О, да!
А не с Фетидой. В её жуткой избушке. И её не менее жуткими соседями. Сновавшими туда-сюда со вздёрнутыми носами, как перепуганные жизнью тараканы.
То есть – вырвавшись от неё на свободу! «По которой бродят женщины и кони»5.
Хотя, коня уже давно заменила машина, плащ – имидж, а меч… Так и болтался у него, бесхозно, из стороны в сторону. Не зная к кому пристать. Чем Орфей и был, собственно говоря, как его лучший друг, более всего обеспокоен. И постоянно искал ему «достойную пару».
На пару часиков.
А касательно Фетиды Дионис заметил Орфею, чтобы тот на её счёт больше не беспокоился. И не пытался положить денег.
– Можешь считать, что её уже нет. Надо лишь доиграть ещё пару сцен.
– С парой девушек? – лишь усмехнулся Орфей. Зная уже, во что тот любит с ними, в основном, играть. В своём «театре на дому».
И как только Орфей уехал, поел на ночь и сразу же лег спать.