Но Фетида с трудом понимала, о чём он там толкует у себя в ступе недалекого рассудка. То и дело впадая в ступор. Ведь разве можно считать, собственно говоря, изменой одному её парню с другим, ставшим вдруг ещё более настоящим после ухода в рейс одного из них?
Возникшем на сцене её истории вновь лишь для того, чтобы её морально, ну и – материально, так сказать, поддержать и помочь ей не изменить ему непонятно с кем. И все-таки дождаться своего Ганешеньку. Так сказать, для его же пользы!
Она видела, как чуткая Аталанта безусловно мучилась, разрывая душу на части. Под Гилеем. И шла на этот подвиг уже сознательно! Во имя!.. Самого Ганеши.
Как напомнил ему, с улыбкой, по этому поводу Конфуций: «Тот, кто оставляет женщину в комнате со своим бывшим мужем, может вообще не приходить». Но Ганеша привычно отмахнулся от совета мудреца и опять пришел. Из рейса.
Ну, а то, что Фетида от чуть ли не дружеской поддержки Пелея забеременела, пока её Ганешенька всё ещё находился в рейсе (но так и не нашёлся), было и для неё самой полнейшей неожиданностью. Лишь склонив чашу весов в пользу Ганеши. А не Пелея, от которого она вряд ли могла бы дождаться хотя бы алиментов. Главное: добиться от Ганеши признания в том, что он отец её ребёнка. Ну, а если Ганеша после этого не захочет растить её ребёнка, выгнать и поставить его на алименты. Вот и весь план.
Тем более что Пелей, как истинный лорд, ни единого дня не работал. Да и вообще перебивался от случая к случке с ней, с лукавой улыбкой называя себя не иначе, как «джентльменом удачи».
«Да и чему он сможет научить моего ребенка? – размышляла Фетида. – Ловить удачу в карманах ближнего?»
В отличии от Ганешеньки, который батрачил на судне, как простолюдин. Преподнося себя на блюдо их уголовного восприятия, как полнейший лох. По определению. Которого она – и только она – разводит на деньги. То есть – без него, Пелея.
Тем более что ещё месяца за три до прихода Ганеши из зимнего рейса, тот внезапно умер.
Не в силах вынести их разрыва! Будучи старше неё всего-то на пару (бесконечно долгих без неё) лет. А тем более – зим, столь холодных без её особенно горячих пламенных объятий. Обжигая его своей страстью. Особенно – до отсидки. В междусобойчиках с Афродитой.
А точнее – от туберкулеза, который он, как и всякий уголовник, уже давно подхватил в Сизо от своих собратьев по разуму. И весной получил сезонное обострение.
Или всё-таки был отравлен Афродитой? После того, как та узнала, что Фетида беременна, и захотела присвоить себе их ребёночка? Как знать.
Как и любая знать! Ведь именно более богатые родители Афродиты и дали «на лапу» тем самым жестоким тёткам из комиссии – повод отпустить их дочь на пол года раньше срока. Понимая уже после встречи с её родителями, что это именно Фетида, как оторва и фурия, и втянула беднягу в эту свою почти детективную историю мести своей соседки. Чтобы, как невинно пострадавшую, как можно скорее отпустить по условно-досрочному освобождению. В заботливые родительские руки. Познакомившись с ними непосредственно. И решив после любезного общения с ними обоими, что она из вполне себе благополучной и обеспеченной семьи. Судя по взятке.
В отличии от Фетиды. Неблагополучие которой проявлялось даже в том, что она была и в своей семье не особо-то и нужна. Очередному отчиму. Поэтому, какие взятки? Одного взгляда на её мать им было вполне достаточно чтобы не связываться с этим непутёвым семейством ни одной копейкой. Предчувствуя, что их вряд ли поймут коллеги, если дочь Дорины через годик-другой снова загремит в подобное же учреждение. Как зачастую и случалось с такого рода девицами. Весьма сомнительного, надо заметить, поведения. Особенно, если те начинали рассчитывать на какие-либо поблажки от руководства. Поэтому, решили жестокие тётки, пусть сидит до упора! И не дёргается. Для её же блага.
Что и помогало Фетиде изнутри неё же самой сопротивляться глупому Ганеше, подстрекавшему её зимой между летним и зимним рейсами к не менее глупому аборту. Научившись в монастыре – за пол года уже без своей заступницы – ценить семью. Под ударами зечек. Пусть – отчуждённо. Завидуя Афродите. И попытавшись её семью теперь конституировать – «из себя, в себе и для себя». А конкретно: из того, что было. Ведь одно наличие родного отца уже вполне разумно говорило ей зимой о том, что раз Ганеша не желает быть тому папашкой, то родимый папочка-то уж точно не отвертится! И Пелею просто придётся ей в этом помогать. Быть может, даже бросив заниматься ерундой. И пойти работать.
Что и повергло и без того угрюмого Пелея в такой внутренний шок, что он буквально сгорел за эти пару месяцев, как церковная свеча. Заставляя его во всём раскаиваться и умолять Господа простить его за все сотворённые им ранее грехи. По отношению к ней. И прочие злодеяния. Но только не заставлять идти работать! Нет, нет и ещё раз нет! Ведь его просто не поймут товарищи. И станут, безусловно, упрекать его в том, что он «повёлся на эту дырку» и решил стать, как все. Лохи позорные! Которых они тут разводили и затем кидали. Через бедро Темы Тем. На произвол судьбы.
И Господу ничего не оставалось, как услышать его отчаянные молитвы. И забрать к себе. Но «как он тёпл, исторгнуть его из уст своих». Сплюнув к Сатане. Ведь работа для уголовника – это сущий ад. Тогда как ад – это их обычный, так сказать, привычный для них ареал и социального и загробного обитания. Куда Пелей снова, с чистой совестью и спокойным сердцем, вернулся к своим старым друзьям и соратникам, с которыми он совместно проворачивал свои дела. Ещё при жизни. Умершим немного ранее его. Кто – от передозировки наркотиков, кто – с похмелья. А кто и точно так же, как и он: толи – от туберкулёза; толи – от тонкого душевного яда. Не желая сдаваться системе и становиться точно таким же её рабом, попирая собственное самолюбие. Толи – ввязавшись в эти глупые социальные игры и уйдя в них в один момент «с головой», так и не сумев уже никогда из них вынырнуть. И захлебнулся. В собственной «блевотине». Которую Пелей продолжал нести даже на смертном одре. Не желая даже самому себе признаться в том, что есть и гораздо более тонкие, но гораздо более эффективные яды, чем его мерзкая душа, отравлявшая всех, кто ещё при жизни вступал с ним во взаимодействие. И которым он и был отравлен в этой битве двух старых кобр после того, как невольно вступил во взаимодействие с Афродитой. И был смертельно ранен её завистью к Фетиде. Ядом, который и выжег Пелея изнутри.
Не тут же, нет. Афродита день ото дня выжигала его душу своей ненавистью к этому угрюмому примату, который мог реально утащить к себе её и только её будущего ребёнка! Невольно заставляя Афродиту на него гневаться. Особенно сильно распаляясь в те моменты, когда наивная Фетида в разговорах с ней то и дело упоминала о Пелее, как о всё более и более вероятном, по её мнению, кандидате на трон отцовства.
Желая его во чтобы то ни стало свергнуть! И снова захватить над Фетидой свою безраздельную ранее, тотальную власть. Со всеми её детьми и прочей домашней утварью. У этой твари. Её рабыни. Любви. Которую она даже в монастыре не давала никому в обиду только лишь потому, что Фетида – её и только её! Навсегда. Даже не взирая на то, что она сама уже нашла себе там более крутую партнёршу. И она с Фетидой за все её косяки сама разберётся. Лично! И на глазах у всех не раз демонстративно била её по лицу (конечно же – ладошкой), звонко наказывая Фетиду за её очередной проступок. Делая той ещё больнее от унижения перед всеми, чем физически. С усмешками наблюдавшими её реакцию. На очередной удар, лишь звонко подчёркивающий её ошибку. В поведении. На что Фетида ранее Ганеше наивно жаловалась. И не раз. Особенно – в постели.
Недопонимая того, как для Афродиты и самой всё это было невообразимо сложно и тяжело. Даже рассказывать – Дионису. В машине, пока она обучала его вождению. Сквозь подступивший ком к горлу. Давая понять остальным, давая той очередную звонкую пощёчину, что раз уж она бьет свою «близкую», то и их, дальних, отметелит так, что мама не горюй! Хоть по одной, хоть всех вместе. Если они хотя бы попытаются ей тут возражать!
Тем более что Афродита приходила «на стрелку» со своими не менее матёрыми подругами. С которыми она и держала власть в монастыре. С такими, как «великанша» Шарлотта, получавшая «королевские» подгоны от людей Вейса. За что и получила прозвище «принцесса».
В итоге, лишь обострив своими «зубами» туберкулёз Пелея.
Причём – обе. Вцепляясь в глотку Пелею в те моменты, когда тот начинал испытывать фундаментальные сомнения в тех тезисах, что доказывали его причастность к тому положению, в котором Фетида, следуя его же логике, пока её Ганешенька был в летнем рейсе, теперь и оказалась. Ввязавшись в эту его угрюмую причинно-следственную связь. На своей кровати. Поддавшись обольщению (не столько умом, сколько, вслед за этим, и всем своим телом) логике его суждений. Которые, теперь, ему же самому казались просто абсурдными!
– Ах так?! – прожигала Фетида Пелея своим гневом.
«Избивая» затем в воспоминаниях с Афродитой. Как летописный Царь – младенцев. То есть день за днём лишая Пелея жизни.
Что и заставило Фетиду теперь глубоко-глубоко задуматься о смысле своей бессмысленной без настоящего отца её ребёнка жизни. От которого даже искусственный на перестое между летним и зимнем рейсами то и дело то искусно, а то и вовсе безыскусно и прямо идя в отказ, по делу и без дела, как мог извиваясь («как уж на сковородке») в замысловатых высказываниях, пытался отвертеться. Как, впрочем, и любой уж, изначально не имея их яда. К немалой радости Афродиты. Непроизвольно проникавшейся зимой его позицией. Чувствуя по отношению к Дионису (каким она его видела) лишь заботу и сострадание. Создавая положительный трансферт.
И на все возражения Парвати:
– Не ходи, ты же в положении. А в положении нельзя ходить на кладбище.
Фетида лишь отвечала ей:
– Я не могу не пойти.
И угрюмо ходила хоронить угрюмого. Вспоминая над красной, от её кровавых слёз, крышкой гроба лишь о том, какой широкой и душевно тёплой Пелей был угрюм-рекой, кишащей жирными угрями живых идей, кормивших и её и себя. Но уже… не их ребёнка! И неспешно разливалась в истерике всем своим открытым горю сердцем в наводнение тягучих слёз.
Непонятно тогда для Парвати. Но не для самого Ганеши. После того, как по приходу из рейса, Парвати ему об этом тут же и доложила.
Вот совместно со своей подругой (читай: госпожой (её сердца)) Фетида и разработала изначальный план подготовки Ганеши к столь радостной для него новости об отцовстве. Сделав так, чтобы он, по возвращению из летнего рейса, не только во всё это тут же поверил, но и был бы этому ещё и несказанно рад!
И теперь, по приходу Ганеши из зимнего рейса, лишь следовала сюжету. В который никакое-такое раскаяние ни перед Господом, ни тем более – перед наивным Ганешей, ну, никак не вписывалось!