Сквозь слюдяные стёкла окон падал неяркий ласковый утренний свет. Изнурённая Гертруда со слабой улыбкой взирала на прыгающий по стене солнечный зайчик. Слава богу, её мучения миновали. Крохотный сын-младенец, покричав, спит в колыбели в соседней светлице, рядом с ним – холопки и кормилица. Её, Гертруды, заботы на сегодня окончены. Можно лежать, отдыхать, слушать, как бегает за дверями челядь, как пробуждаются и щебечут птицы за окном.
К Изяславу, ушедшему в поход на Литву, посланы гонцы. Ночью, сразу после родов, тайно приходил отец Мартин, наказывал, чтоб сына нарекли Петром. Пётр, значит – камень. Пусть будет он твёрд в вере, как камень! Стоит ли во всём слушать Мартина?
Тихо скрипнула дверь. Рябая старуха-холопка доложила княгине:
– Князь Всеволод из Переяславля приехал.
– Позови его.
– Как? Прямо сюда?
– Сказала уже! Что, затрещину захотела?! – Гертруда угрожающе выпростала из-под одеяла руку. – Да, где мои рубиновые серьги? Подай, я надену.
…Всеволод, потоптавшись в дверях, несмело шагнул в наполненную ароматами благовоний опочивальню.
– Здравствуй, княгиня! – сухо промолвил он, встав у окна. – Как ты? Вижу: слаба, бледна. Наверное, тяжело это?
– Что тяжело?
– Ну… рожать.
Гертруда засмеялась.
– Это удел каждой женщины. Почти каждой. Кроме убогих монахинь.
– Сын. У тебя тоже сын. И у меня сын, – хрипло пробормотал Всеволод.
Проницательная Гертруда заметила, как он помрачнел и плотно сжал губы.
«Я права, права была! Он не любит Марию, жалеет, что не я его жена!» – пронеслась у неё в голове радостная мысль.
– Как Мария? Здорова ли? – спросила она, не сводя с лица Всеволода своих серых изучающих глаз.
– Мария? – Всеволод внезапно вздрогнул. – Да, во здравии пребывает. Вашими молитвами, княгиня.
– У тебя один сын. А у моего Петра двое старших братьев, – похвасталась Гертруда и снова засмеялась, нервно, тяжело. Не выдержав, она громко закашляла.
Всеволод резко повернул голову и взглянул на неё с заметным беспокойством.
– Ты не должна волноваться. Лекари сказали, тебе нужен покой, ты утомлена. Мне лучше уйти.
– Нет, нет, князь! Останься. Так мне будет легче… Браслет! Мой дар! – ахнула она, заметив на руке Всеволода свой недавний подарок – серебряный браслет.
– Серьги с рубинами. Помнишь? – По лицу князя пробежала мимолётная улыбка.
– Помню.
Как зачарованный, смотрел Всеволод на лежащую Гертруду. Вот это – женщина, настоящая, не то что Мария – смесь льда, холода и ромейской надменности. Гертруда – живая, непосредственная. Какой у неё смех – заразительный, лёгкий, серебристый. А у Марии? Издевательский, сухой, полный презрения. Такую бы жену, как Гертруда! Тонкий стан, пышная грудь, волосы – золотистые, как хлебные колосья. И глаза – светлые и лучистые, и губы – сладкие, как мёд.
Всеволод подошёл к широкой постели, колени его тихо соскользнули на пушистый персидский ковёр, он наклонился и нежно поцеловал княгиню в нос. Пусть знает, что этот острый, большой, портящий её красоту нос не отталкивает Всеволода.
Гертруда ответила тихим довольным смешком.
– Я поправлюсь. Встану. У меня есть сёла и большой дом… за Днепром. Мои верные шляхтичи и саксонские бароны из свиты покойной матери будут охранять нас. Мы будем вместе. Я всё продумала.
Она говорила негромко, но с жаром, Всеволод угадывал в её голосе с трудом сдерживаемую страстность; в скупых, но резких движениях её просматривалась порывистость; в серых глазах, словно окутанных сладковатой пеленой, читались обожание и нежность. Сейчас она нуждалась более всего в ласке – в его, Всеволода, ласке. И князю вдруг стало казаться, что бездонная пропасть, разверзшаяся между ними, как будто бы сдвигается, исчезает; становятся неясными далёкими тенями Изяслав, Мария, Владимир, крохотный Гертрудин младенец, и даже сам Бог смотрит на них с горних высот если не с одобрением, то с сочувствием и пониманием неотвратимости неизбежного, того, что должно произойти между ними.
Впервые в жизни познал Всеволод настоящее глубокое чувство к женщине. Вот ведь минуло уже двадцать пять лет, а стоит он здесь на коленях, краснеет, словно шестнадцатилетний юнец, и сердце колотится в груди в сладостном предвкушении грядущих лобзаний, объятий, близости.
– Пришлю грамоту. Ты поедешь на охоту, возьмёшь всего нескольких гридней, – шептала Гертруда. – И моего человека. Зимой, по снегу. А сейчас иди.
Всеволод молча поднялся с колен и попятился к двери.
– Подожди, князь Хольти! – остановила она его. – Ещё раз. Только не в нос – в губы.
В жарком медовом поцелуе слились их пылающие уста.