Посреди стана ярко горел, отбрасывая в ночное небо искры, громадный костёр. Вокруг него у шатров, пряча зябнущие руки в широкие рукава войлочных халатов, тесной группой сидели половцы. В отдалении неосёдланные кони с хрупаньем жевали пожухлую осеннюю траву.
Худой высокий старик в круглой бараньей шапке, со сморщенным жёлтым лицом и свисающей, как мочало, тонкой козлиной бородкой, покачиваясь из стороны в сторону, словно в такт какой-то ему одному понятной мелодии, говорил, медленно, взвешивая каждое слово:
– Болуш взял с каназом Всеволодом мир… Скрепил своей кровью дружбу. Он не хочет воевать… Наши кони устали… Нам нужен отдых… Сколько дорог мы прошли!.. Сколько переплыли бурных рек… Итиль, Яик, Дон – греки называют его Танаис…
Речь почтенного старца прервал сидящий с ним рядом Искал. Не выдержав, он вскочил на ноги и в исступлении прокричал:
– Какие жалкие слова я слышу! Ты, Осулук, стал как баба! Тьфу! – Он злобно сплюнул и грязно выругался. – Тебе коров доить! Посмотри, наши кони жрут одну сухую траву, они голодны! Каждую зиму – джут[171], кони гибнут! Кипчаки бродят по степи, как нищие! Скоро нечего будет есть! Что будет тогда?! Пойдём кланяться урусам в ноги, как печенеги и берендеи?! А помнишь, Осулук, как наши деды рубили арабов и огузов, как отцы наши гнали хазар и булгар[172]?! Какие богатства добывали они в честном бою! Кони их обгоняли ветер! И все, все племена и народы боялись их! Болуш изменил памяти отцов!
Осулук спокойно слушал резкие обидные слова Искала и с бесстрастным видом спокойно кивал головой. Когда молодой солтан остановился перевести дух, он поднял десницу и, улыбаясь беззубым ртом, громко сказал:
– Ты не дослушал меня, Искал. Ты смел и бесстрашен, ты – настоящий кипчак. Такой вождь, как ты, сейчас нужен нам… Да, наши кони устали, они истощены, бег их утратил обычную быстроту. Но весной будет ещё хуже. И я говорю… Все меня слушайте!.. Надо идти в поход зимой… На урусов, на каназа Всеволода, на Переяславль! Мы возьмём его стада, угоним табуны и людей… Потом пойдём в Кырым, в Сугдею, в Херсонес. Лукавые греки дадут за невольников-рабов много золота. Вот как надо жить! В шёлк и парчу оденем наших жён, в кольчуги из булата – наших воинов, сёдла и сбрую добудем для наших скакунов!
– Ты прав, Осулук! – воскликнул Искал. – Прости меня. Я давно бы пошёл в землю урусов, но этот проклятый Болуш. – Он развёл руками и хищно осклабился. – Что делать с ним?
– Он разнежился, как баба, – раздался гортанный голос одного из беков. – Такой хан не нужен кипчакам!
– Тогда… Я его убью! – Искал вырвал из ножен кривую саблю. – Осулук, я обещаю, я принесу и брошу к твоим ногам его глупую голову!
Старый хан снова холодно кивнул.
Искал сел обратно к костру, привычно поджав под себя ноги. Он сгорал от нетерпения, резкость слов и движений выдавали его горячность, дикость, в душе его безудержно клокотали страсти. Такие, как Искал, становятся или лучшими друзьями, или злейшими врагами, для них нет середины, они не умеют мыслить и взвешивать, их стихия – порыв, гнев, бесстрашие, безрассудство, граничащее с безумием. И старый степной лис Осулук это знал. Знал и разогревал в душе Искала, потихоньку, не спеша, ярость и ненависть. Они нужны кипчакам!
– Вот, Арсланапа! – обратился Искал к сидевшему напротив мальчику-подростку лет четырнадцати. – Скоро наступит пора и тебе показать свою доблесть. Что ты дрожишь? Ты боишься?! – гневно спросил он.
– Нет, отец, я не страшусь опасности, – с достоинством ответил Арсланапа. – Я дрожу от желания скорей сразиться с врагом!
– Хороший ответ, Арсланапа! Эй, Иошир! – крикнул Искал в темноту одному из нукеров. – Тебе поручаю своего сына. Присмотри за ним.
Осулук опять поднял руку, прося слова.
– Ты, Искал, поведёшь наши орды на урусов. И да помогут тебе наши добрые духи!
Искал встал, поклонился и поцеловал край одежды старика.
– А теперь иди, – добавил Осулук. – И помни: Болуш должен умереть! Он стал помехой нашему делу.