Глава 16. Сквозь вой пурги

В посеченном саблями, покорёженном шеломе, пешком, хромая и тяжело дыша, приплёлся Всеволод к Княжеским воротам Переяславля. Яростно кружила жестокая вьюга, бросая в лицо снежные клубы. В ушах стоял неистовый свист, голова гудела от сабельных ударов.

Половцы налетели внезапно, смяв и разметав сторожевые отряды за Сулой. Воиньский воевода беспечно проспал неожиданное нападение коварного врага и не прислал вовремя гонца. Только уже когда запылали сёла и деревни на Трубеже, Всеволод узнал о набеге Искала. Сведав, бросился из Переяславля во главе малой дружины – большую собрать было уже не успеть – и вот теперь, лишившись коня и хоругви[175], бежал, прячась в перелесках и зарослях кустарника, замёрзший, дрожащий от дикого холода, потерявший всех гридней. Пробирался ночью, наугад, безотчётно, сквозь метель, проваливаясь ногами в глубокие сугробы. Когда наконец он различил в предрассветной мгле стены Переяславля, то возвёл очи горе, набожно перекрестился и поклялся поставить в городе церковь в честь святого Феодора, своего небесного охранителя.

Холод стоял страшный, обмороженные персты прилипали к дощатой броне. На затылке колыхалась иссеченная саблями кольчужная бармица.

На сей раз Искал провёл его, он не учёл силу и воинское умение половца, а главное, его малая дружина не выдержала их бешеного, отчаянного натиска. И приходилось теперь горько сожалеть о порубленных русских ратниках, о спалённых дотла слободах и сёлах, об угнанных в полон крестьянах и посадских людях.

«Ничего, ничего, княже, – успокаивал сам себя Всеволод. – Поквитаемся ещё с этим Искалом. Вот братьев созову…»

Братьев! Только двое осталось их у Всеволода. Оба молодших, Вячеслав и Игорь, один за другим внезапно быстро захворали и умерли. Игорь умирал тяжело, мучительно, Всеволод ездил к нему в Смоленск и со скорбью и страхом взирал на его страдания. Брат корчился от болей в животе, судорожно дёргался, беспокойно ворочался, шептал хрипло, едва связно:

– Помни… завет… отцов… Всеволод… За тя тамо… Молить буду…

Перед самой кончиной боль отступила, он лежал, успокоенный, измученный, с заострившимся серым лицом. Посмотрел на Всеволода, улыбнулся бескровными устами. Извечный насмешник, живчик, проказник – и вот нету его среди живых! А ведь Игорь был младше его, Всеволода, на целых четыре года, казалось, жить бы да жить, но один Всевышний определяет длину пути человека на этом свете. По лицу Всеволода покатилась слеза.

Стражи узнали князя по шелому с ликом Феодора Стратилата. Молча прошёл он через ворота, спустился к домовой церкви, после короткой жаркой молитвы через гульбище и крытый переход добрался до своих хором. Только когда подымался по крутой лестнице, почувствовал вдруг смертельную, сковавшую мускулы усталость. Даже раздражение и боль – и телесная, и душевная – как-то вмиг схлынули, оставили его.

Подбежали гридни, челядь, боярин Никифор громовым голосом приказал позвать бабку-знахарку. С князя стянули сапоги, старая колдунья какой-то противно пахнущей мазью протёрла ему руки и ноги. Запрокинув голову, Всеволод с тяжёлым вздохом откинулся на ложе.

Появилась Мария в чёрном платье и повойнике на голове.

Всеволод злобно усмехнулся: носит траур по своему умершему родителю, базилевсу Константину Мономаху. Сколько слёз пролила, и ведь вовсе не оттого, что любила отца – нет, просто он был властью, силой, поддержкой для неё в чужой, «варварской стране скифов». Теперь вот чувствовала, как никогда раньше, своё одиночество, пугаясь приходившими с родины новыми вестями о смутах и мятежах.

А базилевс… Говорят, неглупый был человек, только вот восьмистам русским пленным приказал выжечь глаза. В последние годы, овдовев, жил он по большей части в Манганском монастыре – возможно, самом роскошном храмовом сооружении, какое когда-либо видел город Равноапостольного Константина. «Здание всё было изукрашено золотыми звёздами, словно небесный свод», – писал о Мангане знаменитый ромейский философ Михаил Пселл.

Посреди сада с висячими деревьями устроена была купальня, в которой страдающий приступами подагры базилевс проводил каждый день по нескольку часов. Однажды осенью, когда было уже холодно, он пролежал там слишком долго, простудился и заболел плевритом. От этой болезни отец Марии и скончался, всего на год пережив своего бывшего противника, а позднее союзника – князя Ярослава.

– Что, побили тебя половцы? – холодно рассмеявшись, спросила Мария. – Тоже, воин!

В руке она держала тонкую свечу и взирала вдаль, за окно.

Всеволод смолчал, скрипнув зубами, слыша, как завывает на улице вьюга. Воистину, права Мария, плохой из него воин, никудышный. Во время сечи – одна надежда на воевод, да нынче вот, не получилось, как они замыслили. Слишком яростным и сокрушительным оказался удар вражьей конницы. Проклятый Искал! Верно сказал про него воевода Иван. Иван – вот кого не хватало там, на поле брани! Уж он бы придумал что-нибудь.

– Не довольно ли тебе носить траур? – хмуря чело, обратился Всеволод к Марии. – Немало лет ведь прошло. До скончания дней, что ли, будешь убиваться по почившему отцу и в чёрных одеждах ходить? Не монашенка пока ещё!

Ромейка гордо вскинула голову.

– Не смей так со мной! – вскричала она, топнув ногой. – Ненавижу! Ненавижу! Варвар! Дикарь! Скиф! – захлёбываясь от злости, бросила она ему в лицо и с остервенением сорвала с головы повойник. Рыжие распущенные волосы упали ей на плечи.

Обычные холод и высокомерие уступили внезапно в душе её дикой, страстной злобе и ненависти. Всхлипывая, вздрагивая от рыданий, княгиня стремглав вылетела из палаты.

Всеволод почувствовал в этот миг с предельной ясностью – всё, ничего у них с Марией больше не будет. И так после рождения Анны ни одной ночи, ни одного дня не провели вместе. Да и Анна – по-домашнему прозвали её Янкой…

Всеволод вспомнил, как подошёл к нему однажды противный чёрный евнух[176] – слуга верный из верных – и тихо шепнул на ухо:

– Из последних скопцов, которые присланы из Царьграда, один – совсем не скопец. Ночами бывает он у твоей княгини.

– Ты уверен в этом? – спросил после долгого молчания потрясённый князь.

– О, сиятельный архонт[177]! Разве позволил бы я вложить в твои уши ложь?! Клянусь, это правда! – затрясся от страха евнух.

– Хорошо, верю тебе. Кто этот человек?

– Ангеларий. Кто он на самом деле, я не знаю точно. Но похоже, он из знатного рода.

– Хорошо. – Князь задумался. – Вот что. Сделай так… Чтобы его не было.

– Я понял, архонт. Его не будет. Ты о нём больше ничего не услышишь. – Издав короткий смешок, евнух исчез за дверью.

…Неприятный разговор породил в душе сомнения: а его ли дочь Янка? Смотрел на растущую девочку с пристальным вниманием и находил в ней некоторую схожесть с тем самым «внезапно пропавшим» по его велению лжескопцом. Вот, выходит, какова Мария.

«Ты заплатишь за свои слова!» Что же, она сдержала свою клятву.

«Коварная хитрая ведьма! Ничего, приручу тебя!» – Всеволод в ожесточении сжал кулаки. Обмороженные персты пронзила боль. Вскрикнув, князь смачно выругался.

Вдруг подумалось о Гертруде, сердце забилось в радостном предвкушении неземного блаженства. Но возможно ли оно? Грех ведь думать о таком! Но захотелось отбросить, отмести прочь сомнения и колебания. Если бы не смерть Игоря и не набег Искала, он бы, наверное, затеял ту охоту, про которую она тогда говорила. И сейчас ещё не поздно. Вот только оправится сначала он от ран и ушибов. Надо будет послать гонца.

«Того самого евнуха, – ударило в голову. – Этот не выдаст. Повязан со мной кровью. Кровь сплачивает людей крепче всякой клятвы».

Всеволод вздрогнул, ужаснувшись этой мысли.

Загрузка...