В коридоре было относительно светло. Горели четыре керосиновые лампы трехлинейки.
Навстречу гостю вышел хозяин заведения Лапшин.
– Здравствуйте, Олег Алексеевич.
– Здравствуйте, любезный господин Метельников.
– Ну, зачем же так официально. Прошу. Раздеваться не надо, у нас прохладно.
В углу красовалась буфетная стойка.
– Чем порадуете, Сергей Петрович?
– Колбаску привезли домашнюю из Талдома, сало копченное, морс клюквенный.
– И все? – удивился Леонидов.
– Его величество спирт. На рынке бутылка 12 тысяч рублей. А я достаю со склада по восемь.
Они подошли к буфету.
– Андрей, дорогому гостю клюковочки и бутерброд с колбаской…
– И огурчик, – Леонидов взял лафитник, – ваше здоровье.
Он выпил спирт, разведенный клюквенным морсом.
Крепка была клюковка.
Леонидов закрутил головой, зажевал огурцом.
Дожевывая бутерброд, спросил:
Что с меня?
– За счет заведения, – добро улыбнулся Лапшин-Метельников.
Он стоял рядом, во фраке с атласными отворотами, в галстуке-бабочке.
Волосы расчесаны на прямой пробор, только шрам на щеке напоминал о прошлом.
– Спасибо, Сергей Петрович.
– Как же, как же, мы порядок знаем, господа из сыскной и репортеры – наши дорогие гости. Слава Богу, что сыскари к нам не наведываются.
Лапшин давно знал Леонидова. Еще с тех золотых времен, когда был в банде «Корейца».
К Леонидову все питерские и московские громилы относились с большим уважением. Дима «Кореец», человек никому не верящий, тайно встречался с репортером и делился с ним информацией. Потом они читали статьи Леонидова и дивились собственной лихости.
Лапшин знал, что Леонидов прекрасно осведомлен о том, что он был в банде Сабана. Почти о всех делах этой банды знает, но никогда, хотя имеет тесную связь с сыскарями, словом не обмолвился о людях, снабжающих его информацией из уголовного мира.
Вот и сегодня здороваясь, называя фамилию Метельников, журналист, чуть улыбнулся.
Если Леонидов пришел играть, значит, он ничего не слышал тревожного. Никто не хочет попасть к чекистам на подпольной мельнице.
Видимо пока тишина. Но Лапшин был человеком тертым и знал, что тишина весьма обманчива. Пора, пора закрывать дело. Вложить советские деньги в золото и камни и рвануть в Финляндию.
В Питере у него были надежные люди, для которых пересечь границу дело плевое.
Пора.
Но жадность, которая губит фраеров и его могла не пожалеть.
Жалко, уж больно хорошо дела пошли.
Проходя в комнату, где шла игра, Леонидов посмотрел в окно.
Темно.
Только слабые точки огоньков.
Москва во тьме.
В комнате Олег подошел к кассиру-артельщику, сделал вступительный взнос.
– За каким столиком польский банчок?
– За вторым, Олег Алексеевич. Сегодня день игровой, карта не лошадь – к утру повезет.
Олег осмотрел зал и увидел всклокоченную голову Арнаутова. Там играли в баккара.
На столе высилась куча денег.
Леонидов подошел к столу.
Банкомет во френче, но с галстуком-бабочкой, метал талию.
Карты летали над столом.
Вот туз лег рядом с игроком.
– Банк, – радостно крикнул он и потащил к себе кучу бумажных денег.
Леонидов сел за стол, достал деньги.
– Ставка – пятьдесят косых, – объявил банкомет.
На стол легли деньги.
Банкомет пересчитал их, отложил несколько купюр.
– Десять процентов в счет заведения.
Он разбросал карты.
Леонидову досталась семерка.
Банкомет кинул первую карту ему.
Семерка.
– Банк, – сказал Леонидов и потянул к себе деньги.