После гибели профессора Радзинского расписание занятий в университете изменили. В течение двух недель историю средневековой мысли нам не читали. Моя работа над дипломом продолжалась, но из-за невозможности с кем-то досконально обсудить текст я чувствовала, что простаиваю на месте.
У Павла Аркадьевича диплом писали два студента – я и мой однокурсник Петр Авилов.
Работа Пети затрагивала скорее исторические аспекты, чем философские, поэтому ему легко нашли руководителя. А я пока находилась в свободном плавании.
Все это время мне не давала покоя мысль, что Павел Аркадьевич пытался мне что-то сказать. Он предвидел смерть и даже знал, как именно все случится. Значит, профессора убили? Несомненно. Но кто? Так хотелось поделиться с кем-нибудь открытием, но я не могла. Для начала нужно самой разобраться во всем. Радзинский был умным человеком, поэтому не просто так решил передать копию гравюры именно мне.
Это послание, и я должна его разгадать. Из раздумий в реальность меня вернул телефонный звонок. Отец. В последние недели мы стали реже общаться из-за папиной загруженности, поэтому я очень обрадовалась.
– Да, пап.
– Лерочка, детка, как ты? – весьма учтиво, не по-отцовски, а по-учительски поинтересовался он.
– Хорошо, папочка, а ты как? – Я присела на кровать и посмотрела на наше совместное фото, как делала всегда, когда он звонил.
– Неплохо, только соскучился по умнице-дочке. – Я не сомневалась, что он улыбнулся. – Сегодня хочу, чтобы ты поужинала у меня. Приходи вечером. Пообщаемся.
Как правило, отец трапезничал в столовой, несмотря на то что в доме имелась полностью оснащенная кухня. После расставания с мамой он не женился, а вести хозяйство не умел.
Возможно, ему было бы удобнее в квартире, а не в коттедже, который преподавателю выделил университетский совет, но папа не стал отказываться от дома и долгие годы жил в одиночестве, пока я не перебралась к нему.
После того как я стала студенткой Оболенки, у меня появился выбор – жить с папой или получить отдельную комнату. Я предпочла второе. Мне не хотелось выделяться среди других студентов, к тому же я стремилась как можно раньше обрести независимость.
– С радостью, папочка! Приду пораньше и приготовлю что-нибудь вкусное.
– Буду ждать тебя, милая, – ответил папа. – До вечера!
– До вечера! – Сбросив вызов и положив телефон на тумбочку, я откинулась на спинку кровати, продумывая, что можно приготовить.
Поскольку многие жители Оболенки, от студентов и преподавателей до обслуживающего персонала, питались в общей столовой, получить продукты было непросто.
Раз в две недели составлялся список покупок, в который каждый человек, прикрепленный к университету, мог внести то, что ему необходимо. Затем несколько служащих, отвечающих за провизию, выезжали в подмосковный гипермаркет.
Закупками для студентов занимался куратор, выбранный на университетском совете. Студенческий список утверждался преподавательским составом. Нам запрещали покупать сигареты, алкогольные напитки и «вредную» пищу. У преподавателей и обслуги подобных ограничений не было. Я не помнила, что осталось у папы с прошлого раза, поэтому не сумела придумать меню, решив сориентироваться на месте.
К шести часам я подходила к дому отца. Это был двухэтажный коттедж с тремя спальнями на втором этаже и просторной светлой гостиной внизу. Тут уютно, тепло даже в самые суровые зимы и по-домашнему хорошо. Такой контраст с московской квартиркой, где жили мы с мамой! Как бы мы могли быть счастливы здесь все вместе… Жаль, что родители не уберегли свою семью. Может, поэтому мне так грустно у отца?
– Лерочка, вот и ты! – обрадовался папа, попивавший дымящийся кофе на крыльце.
– Я ведь обещала быть пораньше, – напомнила я и поцеловала отца в щеку.
– Проходи, милая. – Он открыл дверь и впустил меня внутрь. – Все, что осталось из продуктов, – в холодильнике. Когда будешь решать, что готовить, не забудь, у нас есть бутылочка пино гриджио.
И пусть вино запрещено в Оболенке, но отец иногда позволял мне мелкие нарушения. К примеру, бокал итальянского сухого. Конечно, все должно происходить под его присмотром. Зато съестные запасы оказались довольно скудными, поэтому я остановила свой выбор на стейках из замороженной семги.
Рыба и белое вино – неплохое сочетание.
– Детка, очень вкусно, – прикрыв глаза, сказал папа, пробуя рыбу.
– Я старалась, – улыбнулась я и опустила взгляд, чтобы нагло не демонстрировать, как горжусь собой за отличный ужин.
– Милая, я хотел поговорить про твою научную работу. Тебе пока не назначили руководителя, и это плохо, но я спешу тебя обнадежить. – Папа чуть прищурился и посмотрел на меня. Сразу стало ясно, что ужин он затеял неспроста.
– Чем?
– Завтра приезжает выдающийся профессор-медиевист, – восторженно объяснил папа. – Он получил степень в Болонском университете. Обучался у самого Эко.
– Умберто Эко?[5] – удивилась я, недоверчиво поморщившись.
– Да, и он займет место профессора Радзинского.
Умберто Эко… Человек, которым я поистине восхищалась. Ученый, культуролог, философ и специалист по семиотике – науке о знаках. Он внес колоссальный вклад в культуру двадцатого века. Я мечтала познакомиться с ним, а то, что его бывший ученик будет преподавать в Оболенке, стало для меня действительно шокирующей, в хорошем смысле, новостью.
– Он берет студентов-дипломников? – сразу оживилась я.
– Не знаю, милая, мы пока ничего не обсуждали с ректором. Но я замолвлю словечко, – подмигнул мне папа. – Евгения Матвеевна устраивает приветственный ужин для нового профессора, а я возьму тебя с собой.
– Спасибо, папочка, – искренне поблагодарила я, – если он согласится курировать меня…
– Но ты должна как следует подготовиться, чтобы представить свою работу так, чтобы его заинтересовать, – строго сказал отец.
– Разумеется! – воскликнула я. – Кроме того, мы с Павлом Аркадьевичем уже начали составлять тезисы, исходя из того, что я успела написать.
– Да, – печально пробормотал папа и отпил немного вина, – бедный Павел.
– А я ведь заходила к нему перед отъездом. – То ли алкоголь расслабил, то ли в уютной домашней атмосфере хотелось довериться отцу, но я решила поделиться догадками. – Он показался каким-то странным. Говорил так, будто знал, что не вернется.
– Глупости! – отрезал отец. – И вообще, тебе не стоит думать о подобных вещах. Лера, главное – диплом!
– Но, папа, это вовсе не глупости. – Я поджала губы и отодвинула тарелку с недоеденной рыбой. – Он первым заговорил о том, что я справлюсь с работой и без него. Добавил, что за мной большое будущее, но я не должна забывать, что в любой ситуации надо действовать по совести, а потом…
– Лера, и слушать не хочу! – вдруг вспылил отец и раздраженно бросил на стол салфетку: никогда раньше я не видела его таким. – Забудь все, что тебе сказал Радзинский.
– Папа, что с тобой? – тихо спросила я, и отец понял, что напугал меня.
Он пригубил вина, перевел дыхание и вроде бы успокоился.
– Извини, милая, просто ты многого не знаешь. В последнее время Павел был не в себе. Он рассуждал о всяком непотребстве. Нес околесицу. Я бы даже сказал, что у него развилась паранойя. Я бы не хотел, чтобы ты забивала свою славную головку ерундой.
– Хорошо, папочка, – кивнула я, но лишь затем, чтобы не ссориться. Мое желание разобраться в смерти Радзинского отнюдь не пропало.
Мы замечательно, как самая обычная семья, провели остаток вечера. Усевшись на диване в гостиной, под негромкие звуки Паганини и ароматный бергамотовый чай обсуждали нового профессора. Папа с упоением живописал, какое образование получил преподаватель и у каких выдающихся личностей обучался, да и послужной список написанных им научных работ впечатлял.
Мы оба понимали, что если за мой диплом возьмется такой человек, то развить научную работу в диссертацию не составит труда.
Следующий день для меня был особенно волнительным, ведь предстояло знакомство с профессором. Судя по речам отца, преподаватель станет звездой университета. Почему-то я представляла мужчину лет сорока пяти, в очках, с проседью и животом.
Мое воображение нарисовало ему твидовый пиджак, жилетку и трость. А еще зубы. Они обязательно будут желтыми и кривыми. Не терпелось скорее его увидеть, поэтому я возликовала, что история средневековой мысли стояла первой парой.
Прокручивая в мыслях вчерашний разговор с отцом, я вспомнила и его замечание о Радзинском. Известие о новом профессоре так впечатлило, что я совершенно забыла о том, что должно было тревожить не меньше. Неужели Павел Аркадьевич действительно страдал параноидальными идеями? Возможно, он «заразил» и меня? Что, если его смерть лишь совпадение с изображением на гравюре? И кого я пыталась обмануть… Не бывает таких совпадений, не бывает. Но отец, несомненно, прав в одном: сейчас не стоит забивать этим голову. Главное – диплом.
В аудиторию я пришла одной из первых и заняла привычное место. Аринки еще не было, поэтому я нагло растянулась на парте, положив голову на руки. С трудом продрав глаза после выпитого накануне вина, я не могла найти в себе силы высидеть ровно двадцать минут до начала лекции.
Вот только спать в аудитории я не планировала, однако быстро погрузилась в дрему. Я даже видела какой-то сон, когда кто-то беспардонно нарушил мой недолгий отдых, больно толкнув в плечо.
– Эй, ты охамел? – возмутилась я.
Передо мной стоял незнакомый молодой человек. Не будь его лицо таким сердитым, а взгляд злым, я бы могла назвать его симпатичным, но кислая мина напрочь стирала любые положительные эмоции.
– Вы что себе позволяете? – Гордо вздернув голову и глядя на меня сверху вниз, словно он бог, вопросил парень.
– А что себе позволяешь ты?! Мне больно! – в тон ответила я, обратив внимание, что он чуть ли не побелел от ярости.
– Я считал, что приехал в один из лучших университетов, но на первом же занятии вижу спящую студентку, которая к тому же грубит! – процедил он и, развернувшись, пошел к преподавательской кафедре.
Не нужно было долго думать, чтобы понять, в какую передрягу я вляпалась. Арина до сих пор не появилась. Уж она бы, конечно, разбудила подругу – в отличие от остальных сокурсников, с любопытством разглядывавших меня, как жертву молодого преподавателя.
Я сглотнула, чтобы подавить неизвестно откуда взявшийся ком в горле и подняла взгляд на профессора. Казалось, я вижу исчадие ада, хотя как мужчина он был весьма привлекательным: спортивное телосложение, тонкие черты лица, светло-каштановые волосы и удивительно глубокие сапфировые глаза.
– Ваше имя? – обратился ко мне мужчина таким тоном, словно я самый омерзительный человек, каких он встречал в жизни.
– А ваше? – выдала я, недолго думая.
– Мое?! – гневно переспросил он. – Романов Арсений Витальевич, профессор. Ваш новый лектор.
– Ланская. Валерия Ланская, – представилась я, чувствуя, как от ужаса пересохло во рту.
– Знакомая фамилия. Вы, случайно, не дочь Андрея Николаевича Ланского? – уточнил Арсений Витальевич.
– Да, – подтвердила я.
– Тогда все ясно, – холодно проговорил он и взошел на кафедру.
– И что вам ясно? – не сдержалась я.
Хамское отношение возмущало. Я бы извинилась перед профессором, что случайно уснула, причем до лекции, а не во время оной, – но после подобной грубости не собиралась просить прощения.
– Ясно, что здесь, как и во многих других университетах, дети профессоров пользуются особым блатом, – спокойно ответил новый преподаватель. Он не удостоил меня даже взглядом, рассматривая какие-то бумажки на кафедре.
– Я не пользуюсь тем, что мой отец преподает в Оболенке, – возразила я. – Какое вы вообще имеете право делать подобные умозаключения, даже толком не узнав меня как студента?
– Мне достаточно того, что вы спите на лекциях и дерзите профессорам, – отрезал он, – а сейчас, с вашего позволения, Ланская, я начну лекцию. Советую и вам послушать. Иногда полезно узнавать что-то новое.
Вот так этот наглец в мгновение ока растоптал все мои ожидания. Профессор, ученый, интеллектуал? Нет. Самый настоящий грубиян, напыщенный индюк. И с ним я мечтала познакомиться?
До конца занятия я демонстративно игнорировала Арсения и, кстати, дала себе установку, что не стану звать его по имени и отчеству, кроме как обращаясь к нему лично. Хотя мне не пришлось изображать незаинтересованность.
Лекция молодого профессора показалось мне скучной и поверхностной: ни одного вывода, никакой глубины. Все напоминало урок философии в старшей школе.
После звонка я, не прощаясь, покинула аудиторию, хотя в дверях оглянулась. Профессора это нисколько не задело. Он бросил мне вслед презрительный взгляд. Отлично.
И этого человека мне могут назначить в руководители? Хотя он сам ни за что не возьмет надо мной шефство.
Оставшиеся пары прошли благополучно. Однако Арина не появилась, что начало меня беспокоить. Подруга никогда не пропускала занятия без предупреждения, в Оболенке к прогулам относились очень строго. А после загадочной смерти Павла Аркадьевича в голове моей стали возникать неприятные тревожные мысли.
И, чтобы их развеять, я решила Арину навестить.
У порога Арининой комнаты я услышала громкий кашель. Тяжело вздохнув, я постучала в дверь. Если кто-либо заболевал в Оболенском университете, он был обязан сразу обратиться к врачу, и пациента перевозили в лазарет во избежание заражения других.
То, что Арина скрывала истинную причину прогула, могло повлечь крайне неприятные последствия.
– Можно, Рин?
– Да, входи, – раздался хриплый голос подруги.
– И как это понимать, дорогая? – рассердилась я, когда вошла в комнату и обнаружила совершенно расклеившуюся Арину.
– Не выдавай меня! – взмолилась она. – Ненавижу лазарет, я поправлюсь, только отлежусь сегодня.
– Я не выдам, но кашель сдаст тебя с потрохами. Давай-ка лучше пойдем к врачу, – присаживаясь на стул у кровати, серьезно сказала я.
– Нет, пожалуйста! Мне нужен один денек! Обещаю, если до завтра не поправлюсь, то вместо занятий – в лазарет, – заканючила Аринка и взяла меня за руку. – А теперь выкладывай, что делается в универе.
Я вкратце рассказала, что произошло, не умолчав и про нового преподавателя.
Подруга согласилась, что профессор Романов поступил как настоящий хам, выставляя меня перед студентами в нелицеприятном свете. Она даже предложила ему отомстить, например напакостив в аудитории, но опускаться до подобного я не хотела.
Заставив Аринку принять лекарства, а главное, напоив сиропом от жуткого кашля, я собиралась уходить, но тут в дверь постучали. На пороге стоял университетский доктор, и его лицо не предвещало ничего хорошего.
– Так, значит, это правда? – спросил Михаил Романович, переводя взгляд на Арину, а потом и на меня. – Чем вы объясните, Миланова? А вы, Ланская, похоже, прикрываете больную?
– Михаил Романович, мы как раз хотели к вам обратиться, – оправдывалась я.
– Вы еще и врете? – возмутился врач. – Нам поступила жалоба от вашего соседа, что вы весь день громко кашляете. К тому же вы отсутствовали на занятиях. Арина, собирайте вещи и немедленно в лазарет. Вам выговор. А вам, Валерия, предупреждение.
Арина грустно вздохнула, виновато глядя на меня. К сожалению, у нас не было иного выбора, кроме как признать поражение.
Выговор же означал, что в главном холле университета две недели будет висеть позорное объявление, что студентка Миланова нарушила правило Оболенки. Да еще и преподаватели на лекциях будут обязаны осудить поведение девушки.
Мне захотелось встретиться лицом к лицу с соседом, который заложил Аринку. Я точно знала, что настучал Петр Авилов!
Когда мы учились на втором курсе, Арина и Петя начали встречаться. Роман продлился недолго, и они со скандалом расстались. С тех пор этот гад старался найти повод, чтобы хоть как-то навредить бывшей.
Но сегодняшний его поступок… Петр перешел все границы, и я не собиралась оставлять это безнаказанным.
Я покинула жилой корпус и решительно направилась к спортзалу, где проходила тренировка по баскетболу. Петька, конечно, уже там.
Но я столкнулась с Авиловым даже раньше, чем планировала, когда он выходил из учебного корпуса.
– Эй, Авилов! – крикнула я. – Ты еще не захлебнулся злобой?
– Ланская, бесишься только потому, что я отослал туберкулезницу в лазарет? – ехидно спросил он, мерзко прищурившись.
– Не смей так называть Арину. Ты просто не можешь смириться, что она не бегает за тобой, как какая-нибудь из твоих дурочек! – вспылила я.
– Да больно надо! Я бы с ней снова ни за что не сошелся бы. На ней негде пробу ставить, весь универ ей попользовался, – процедил Петька и зашагал к спортзалу.
Арина действительно была особой ветреной и с толпой поклонников, многие из которых прошли через ее постель. Однако я не могла позволить какому-то придурку оскорблять мою подругу. Не знаю, что на меня нашло, но я взяла горсть земли и швырнула в спину Авилова.
Парень резко повернулся и уставился на меня с такой яростью, что я мигом пожалела о своем поступке. Потом хотел было ринуться ко мне, но замер, а на его лице заиграла недобрая ухмылка.
– Тебе не стыдно, Лера? – нравоучительно заговорил он, чем окончательно меня обескуражил. – Я не собираюсь делать за тебя задание. Когда же ты начнешь учиться, а не пользоваться тем, что в универе преподает твой папочка?
– Авилов, ты совсем идиот?
– Могли бы извиниться, Валерия, – прозвучал позади меня грозный голос. – Вы считаете, что все должны плясать под вашу дудку?
– Арсений Витальевич, вы неправильно поняли, – бросила я до боли избитую фразу безо всякой надежды на понимание.
– На мой взгляд, все очевидно, – холодно сказал он.
– Я пойду, иначе опоздаю на тренировку, – обреченно выдохнул Петя. – Спасибо, что вступились, Арсений Витальевич.
– Разумеется, ступайте. А вы, Валерия, лучше бы занялись чем-нибудь полезным. Например, почитали бы книгу, это, знаете ли, развивает, – усмехнулся мерзавец, глядя на другого удаляющегося мерзавца.
– Кто бы давал мне такие советы! – выпалила я, не в силах терпеть подобное. – Как раз вам не мешало бы побольше читать, возможно, тогда научились бы мыслить, а не пересказывать учебники.
– Что? – прошипел он.
– Ваша лекция была пустой ахинеей, – прямо заявила я, – вы ни черта не смыслите в философии, а можете только пересказывать методичку для старших классов.
Арсений метнул на меня полный ненависти взгляд и приблизился почти вплотную. Между нами были считаные сантиметры.
– Держи свой длинный язык за зубами, девочка, – угрожающе проронил он, – с огнем играешь. – И Романов ушел, оставляя меня в полном ступоре.
Тогда я не приняла всерьез сказанное им в гневе, списав все на злость. Но это были не пустые слова.
Я даже не подозревала, как далеко меня заведет острый язычок.