В своей квартире Олег объявился к шести. Впрочем, это была не его квартира. Он снял ее пару лет назад: родительская опека его тяготила, да и у всякого молодого человека «слегка за тридцать» найдется чем занять себя вечерами, не беспокоя близких возвращениями под утро либо, наоборот, полуночным сидением у компьютера. А когда отца и мамы не стало... Он пытался жить дома, но там ему было совсем скверно: все вокруг осталось привычным, обыденным, но не хватало самого главного: чтобы кто‑то побеспокоился о том, что ты куришь уже третью пачку сигарет, что меряешь шагами комнату, в которой не можешь найти себе места.
И Олег снова переехал на съемную, прихватив из дома лишь старого плюшевого медведя, тетради с записями и альбом с семейными фотографиями: самое ценное, что могло пропасть, заберись воры в ставшую нежилой квартиру. Вряд ли бы они позарились на эти вещи, но самому Олегу было с ними спокойнее.
В этой квартире, напоминающей скорее просторный рабочий кабинет с лежаком у стены, чем уютный Дом, единственным излишеством и украшением были развешанные по беленым стенам копии работ французских импрессионистов и шторы цвета спелой пшеницы: днем они делали жилище полным воздуха; по вечерам же оно словно превращалось в уголок иного, нездешнего, не московского мира. А вот абажур над настольной лампой был старинным, в стиле купеческого барокко; сам стол размещался в углу, отгороженный ширмой; прямо над столом висела грифельная доска немецкой работы, где четким почерком было начертано мелом: «Если бумага разлинована – пиши поперек». Гринев подошел к столу, сел к компьютеру. Пододвинул к себе стопку листов с расчетами на полях. Если расчеты верны... А они – верны. Олег скорым росчерком провел кривую будущего биржевого падения, потом другую, глубже, потом третью – вершиной стремящуюся вверх.
Нет, усидеть он не мог. Он слишком долго сидел. Слишком долго. Олег открыл какой‑то справочник, бросил, прошелся по комнате, выудил с книжной полки книгу, открыл наугад.
Вся жизнь – из встреч и расставаний, Из бесприютных ожиданий, Из несложившихся стихов...
Так и происходит, если ты не найдешь в себе силы на поступок – переменить время, место, жизнь – и выдумать для себя тот мир, в котором ты желаешь и царствовать, и править.
Олег посмотрел на часы. Время. Оно течет слишком медленно сегодня. Когда ты готов к действию, ничто так не раздражает, как необходимость ждать.
Олег открыл какой‑то справочник, отбросил, пометался, встал на табурет, полез на антресоль. Книги, тетради, рулоны хлынули с битком набитой антресоли разом; свернутые рулоны развернулись, на них – цветные графики‑чарты, многочисленные пометки фломастерами и надписи на полях: «Гонконгский кризис», «Черный» вторник, Россия", «Дефолт, Россия», – «Дальневосточный кризис».
«Кризис США – Япония», «Нефтяной кризис»... Графиков было много, на . них – все кризисы в стране и в мире за минувшее десятилетие. Олег разложил их по полу, замер, словно полководец над картами сражений. Поднял отсутствующий взгляд.
Вместе с бумагами выпал семейный альбом с фотографиями; они лежали между страницами кое‑как и теперь рассыпались веером. Олег устроился на полу, перебирая черно‑белые снимки. Его родители, совсем молодые, а вот – в компании друзей, вот – на фоне строительства какого‑то промышленного гиганта... Словно история страны в фотографиях: снимки были расположены бессистемно, но что‑то большое, значимое виделось в них Олегу... Первомайская демонстрация, Олег здесь маленький, в спортивной шапочке, рядом с родителями, его ладошка в ладони отца... А это кто? Ну да, старик, которого он встретил в метро. Здесь он статен и молод, как и родители. Все было, и все прошло. Вместе со временем.
– Забота у нас такая, забота наша простая, жила бы страна родная... И снег, и ветер, и звезд ночной полет... – напел тихонько Олег, повторил почти шепотом:
– Полет.
...Комната, кажется, вся наполнена светом. Отец Олега – словно добрый великан, он подхватывает пятилетнего сына на руки, подбрасывает, ловит, снова подбрасывает, к самому‑самому небу, а мама стоит у двери, молодая и совсем‑совсем домашняя, и делает вид, что сердится, а полет все выше, смех маленького Олега громче... И вот он – словно летит, и небо спешит ему навстречу перьями облаков...
...Огромный желто‑матовый шар несется прямо на Гринева по зеленому полю, похожему на поле для гольфа. Олег едва уворачивается и видит, как шар закатывается в огромную лузу. Он – словно Гулливер среди великанов, на огромном бильярдном поле, по которому с невероятной скоростью несутся шары. Слышен грохот ударов кия, сопровождающийся эхом. Теперь Олег видит у кромки стола Чернова и профессора‑немца; они говорят между собой на незнакомом языке, слова их слышатся эхом, как слова исполинов; внезапно Чернов замечает одиноко стоящего на зеленом поле Гринева, указывает на него длинным пальцем, хохочет:
«Пропащий!» Ему вторит профессор‑немец: «Финансами я ему заниматься не рекомендовал! Категорически не рекомендовал». Огромный шар летит прямо на Олега, настигает...
Вдруг – словно темнеет все разом, и навстречу несется черная, с хлопьями снега, тьма; лучи света пронизывают ее, но вязнут в ее холоде... Слышен скрежет раздираемого металла, и – вспенившийся снег, клубящийся в холодном неоновом свете фар, будто пух отлетевших ангелов...
...Олег проснулся и осознал, что лежит на кушетке. Спиной к стене, подтянув колени к животу. Как он ложился и как уснул – Олег не вспомнил.
Встал, собрал фотографии, задержался взглядом на одном из снимков.
Плоскогорье, двое усталых ребят в запыленных песчанках и с автоматами.
«Друзья? А у тебя они есть?» – вспомнил Олег слова незнакомки. Подошел к телефону, набрал номер.
– К сожалению, вы меня не застали. Оставьте, пожалуйста, свое сообщение после звукового сигнала... Гринев набрал другой. Длинные гудки тянулись, как телеграфные провода.
Олег ни о чем не думал – просто рассматривал узоры, расчерчиваемые каплями на оконном стекле.
– Я слушаю. – Женский голос был весел и мелодичен.
– Марина, это Олег Гринев.
– Гринев, как неромантично. А заинтриговать? Сказать, что это принц Гамлет? А впрочем... Я узнала. Так что богатым тебе, Гринев, не быть. Ты хочешь быть богатым?
– Я хочу приехать к тебе.
В трубке повисло молчание.
– Марина?
– Я думаю, хочу ли этого я. Приезжай.
Олегу показалось, что он даже увидел, как она передернула плечиками.
– Но через три часа у меня рандеву.
– Я буду раньше.
Олег спустился, сел в автомобиль. Зачем он к ней едет? Чтобы... Чтобы – что? Не оставаться одному?
Олег отжал сцепление и дал газ. Автомобиль сорвался с места под сотку.