Борис Михайлович Чернов скучающе смотрел в монитор компьютера. Стол его был чист: только очень дорогая представительская ручка и закрытая папка. В углу кабинета – большие напольные часы.
– А‑а‑а, господин Гринев пожаловали... – протянул он, сощурившись, как только Олег появился в кабинете. – Кажется, в нашем учреждении ленч уже полчаса как завершился. – Чернов демонстративно вскинул запястье, посмотрел на циферблат очень дорогих часов. – Впрочем, в Лондоне как раз начало рабочего дня. Только клерки там дисциплинированнее. Вот Томас Иваныч там вырос, он подтвердит.
Обращение к застывшему в дверях Тому по имени и отчеству в устах Чернова выглядело утонченным издевательством. Том лишь изобразил уголками рта вежливое подобие улыбки, не дождавшись указаний, неловко боднул головой пространство, что, видимо, означало поклон, и ретировался.
Гринев уселся на стул и только потом посмотрел на патрона. Произнес с расстановкой:
– Я не клерк.
– Наш Медведь сегодня не в духе. А почему, спрашивается? – Чернов вытянул руку, полюбовался стильным бриллиантом на безымянном пальце.
– Я не клерк, – так же монотонно повторил Гринев.
– Пардон – партнер, – чуть кривляясь, произнес Чернов. Открыл коробку, выбрал сигару, чиркнул спичкой, со вкусом раскурил, выпустил струйку дыма, по лицу его разлилась нега отеческого добросердечия.
– Чем мы заняты, Борис?
– Чем? У нас трудовые будни. Мы делаем деньги. На набитых зеленью мешках.
Они думают, что ухватили бога за бороду, а за ниточки‑то дергаем мы – и зелень сыплется, сыплется... Не ленись, скирдуй. Или тебе не нужны деньги? – Улыбка Чернова сделалась откровенно ернической.
Гринев посмотрел сквозь полураскрытые жалюзи. «Трудовые будни». Похожие, отутюженные молодые люди, погруженные в напускную деловую озабоченность. Такие же деловые дамы. Мерцающие экраны мониторов. Заученные движения. Заученные повороты голов. Заученная улыбка секретарши, встретившейся с ним взглядом.
Искусственное освещение. Искусственная жизнь.
Он перевел взгляд на Бориса Чернова. Тот курил и смотрел на экран монитора. Может быть, это отблески мертвых цифр с экрана сыграли скверную шутку, но лицо Чернова выглядело странным в таком освещении: то ли перерумяненным, то ли перепудренным... Более всего Чернов сейчас напоминал восковую фигуру из музея мадам Тюссо, в которую прихотью декоратора был вставлен невидимый моторчик и невидимый же диктофон, из которого и доносились дежурные фразы.
Впечатление был столь ярким, что Гринев даже тряхнул головой. Нет, ничего не изменилось, напротив: в своем вычурно‑дорогом одеянии Чернов действительно походил на манекен. Может, так было всегда, но со всей отчетливостью Гринев заметил это только теперь? Олег сидел потерянный, как ребенок, которого завлекли играть в чужую сказку. «Рекомендую вам подыскать другую профессию», – зазвучал в памяти голос немца‑профессора.
– Ты похож на муляж, – неожиданно для себя вслух произнес Олег.
– Что? – Борис прищурился, посмотрел на Гринева, словно сквозь прорезь прицела.
– Ты похож на муляж. Из раскрашенного воска. Довольно скверно обряженный.
– Ты пьян?
– Хуже. Трезв. Абсолютно. Чем мы заняты, Борис? Ведь жизнь так и пройдет здесь, не оставив по себе ничего, кроме сожаления.
Чернов улыбнулся, снова обрел самоуверенно‑снисходительный тон:
– Жизнь? Это игра такая. Сильные побеждают слабых, умные подчиняют сильных. Только и всего.
– А победу над всеми одерживают подлые. Те, что умеют предавать раньше.
Чернов устремил взгляд в пустоту, и глаза его словно наполнились ею: стали пустыми, как матовые пуговицы дорогого клубного пиджака.
– Зачем же так мрачно, Медвежонок? Жизнь проста. Это игра, покер. А побеждает тот, кто проигрывает меньше, а выигрывает больше. Только и всего.
Тот, кто напрочь лишен азарта.
– И воображения.
– Воображение – это и есть азарт, ставший привычкой. Человечек выдумывает себе идеал, зачарованным мотыльком летит на огонь, кажущийся ему центром мироздания, и – палит крылья. А огонек тот – всего‑то копеечная свечка на бронзовом шандале, от которого прикуривают свои дешевые сигарки снедаемые страстью и тщеславием игроки. – Лицо Чернова ожесточилось и теперь сделалось похожим на личину каменного истукана. – Об этом никогда не стоит забывать.
Губы Чернова скривились в жесткой усмешке, он встал с удивительной для его комплекции легкостью и стал скоро мерить шагами кабинет. Слова его падали тяжело, как литые свинцовые пули:
– Я похож на муляж?! Сынок, свои комментарии можешь высказывать какой‑нибудь девке; она, может, и восхитится: ах, какой разумный мальчик! А для меня ты – растяпа. Как говорят американцы – looser. Умничать в Германии тебя научили, а вот реально зарабатывать – нет.
Чернов опустил жалюзи, выдвинул ящик стола, достал пачку долларов, перетянутую резинкой, грациозным движением кисти двинул по поверхности стола в сторону Гринева.
– Может, это улучшит твое настроение? Твой процент по игре на гагаринских акциях.
– И это – все?
– Мой дорогой младший партнер... Человек получает или те деньги, которых потребует, или те, на которые согласится. Ты – из вторых.