На следующий день Сурин вызвал меня к себе и, прежде чем начать говорить, долго хмурился и перебирал бумаги. Зная директора, я уже примерно понял, в чем дело…
– Прочел твой сценарий, – внезапно сказал Сурин, по-прежнему глядя не на меня, а в какую-то папку. Можно было подумать, что это я заявился к нему по своей воле и отвлекаю от неких наиважнейших дел. – Откровенно говоря, мне он не нравится! – добавил Сурин, наконец вскинув на меня глаза. Одновременно с этим он нарочито громко бухнул папку, которую держал в руках, на стол.
Я скосил на нее глаза: нет, это не мой сценарий.
– Будь моя воля, – продолжал тем временем Сурин, – я бы, конечно, ни за что не допустил, чтобы подобную картину ставили на «Мосфильме». – Он внимательно посмотрел на меня при этих словах и, видимо, понял, что я не удивлен. – Ну ясно, ты, разумеется, в курсе, могло ли быть иначе… – протянул директор. – Небось, заранее заручился поддержкой дружка? А то бы, поди, и не рискнул такую писанину мне совать…
– Что за дружка? – оскорбился я. – Никого я ни о чем не просил.
– Еще скажи, что не рассказывал Волнистому про свой сценарий! – усмехнулся Сурин.
– Ну да, давал ему читать. И все. Никаких просьб не было.
– Мне позвонили из Госкино, – мрачно сообщил директор.
– Если это Волнистый, я тут ни при чем, – пожал я плечами.
– Да перестань! – простонал Сурин. – «Если это Волнистый»! А кто ж еще такое бы устроил? У кого дядя – большая шишка? Таких дядь даже у меня нет…
– Разве он ему дядя? – усомнился я.
– Во всяком случае, не тетя, – отмахнулся директор. – Короче, дядя звякнул в Госкино – а те уже сразу мне. Запускайте, мол.
– А вы? – задал я глупый вопрос. Сурин посмотрел на меня с ненавистью.
– А я сказал: хрен вам! – неожиданно воскликнул он.
– Правда? – ахнул я.
– Кривда, – вновь сник директор. – Конечно, я сказал: всегда пожалуйста! Что я еще мог сказать?
– «Что я еще могу сказать?» – некстати вспомнил я письмо Татьяны к Онегину.
– Издевайся-издевайся. – Сурин, будто обессиленный, плюхнулся на стул. – Это вы, конечно, молодцы у нас с Волнистым. Едва ли не слабейшие режиссеры на студии, а амбиций…
– Да какие амбиции. – Я старался говорить ровно. – Просто хочется кино снимать. Нормально работать.
– Что ты говоришь! – с презрением воскликнул директор. – Это имеешь в виду? – Он поискал глазами мой сценарий, но наткнулся лишь на все тот же чужой, взял его в руку и еще раз хлопнул об стол. – Так это – не кино.
– Пока еще не кино, – уточнил я.
– Скажи, – Сурин вновь заглянул мне в глаза, на этот раз как будто даже с участием, – ты в новые Тарковские метишь?
Я усмехнулся:
– Да нисколько. У меня с Тарковским ничего общего.
– Ошибаешься, – покачал головой директор. – Он своего «Рублева» для иностранцев снял. Потому что русскому… советскому зрителю такое кино на хрен не сдалось… И вот это твое, – Сурин вновь потряс не моей папкой, – советские люди тоже не станут смотреть!
– Посмотрим, – зачарованно улыбнулся я, вспомнив о Варваре.
– И смотреть нечего! В Доме кино, может, и посмотрят. На фестиваль поедешь – один, другой, третий. И что? Родина-то тебя все равно не поймет!
– Эх, Владимир Николаевич! – с досадой воскликнул я. Но ничего не добавил, а просто молча вышел из кабинета.
«Волнистый сделал свое дело», – удовлетворенно подумал я, закуривая.
И тут же на ум само собой пришло: «Волнистый может уходить».