My beautiful new watch had run eighteen months without losing or gaining, and without breaking any part of its machinery or stopping. I had come to believe it infallible in its judgments about the time of day, and to consider its constitution and its anatomy imperishable. But at last, one night, I let it run down. I grieved about it as if it were a recognized messenger and forerunner of calamity.
Мои красивые новенькие часики проработали восемнадцать месяцев, не убегая вперед и не отставая. Ни разу не сломались и не остановились. Казалось, механизм их вечен и всегда будет безошибочно определять время суток. Но однажды часы все-таки встали, причем по моей вине. Я горевал так, будто все это было предвестником большого несчастья.
But by and by I cheered up, set the watch by guess, and commanded my bodings and superstitions to depart. Next day I stepped into the chief jeweler`s to set it by the exact time, and the head of the establishment took it out of my hand and proceeded to set it for me. Then he said, "She is four minutes slow – regulator wants pushing up." I tried to stop him – tried to make him understand that the watch kept perfect time. But no; all this human cabbage could see was that the watch was four minutes slow, and the regulator MUST be pushed up a little; and so, while I danced around him in anguish, and implored him to let the watch alone, he calmly and cruelly did the shameful deed.
Но мало-помалу я приободрился, перевел стрелки часов наугад и приказал своим предчувствиям и суевериям отступить. На следующий день я отправился в лучшую часовую мастерскую, чтобы установить точное время. Директор мастерской взял у меня из рук часы и приступил к работе. Через некоторое время он сказал: – «Часы отстают на четыре минуты, необходимо подвинуть регулятор хода». Я попытался остановить его, убеждая, что часы показывают правильное время. Но нет, мои мольбы не доходили до этого бестолкового существа. И пока я в отчаянии плясал вокруг него, умоляя оставить часы в покое, он спокойно и жестоко совершил свой постыдный поступок.
My watch began to gain. It gained faster and faster day by day. Within the week it sickened to a raging fever, and its pulse went up to a hundred and fifty in the shade. At the end of two months it had left all the timepieces of the town far in the rear, and was a fraction over thirteen days ahead of the almanac. It was away into November enjoying the snow, while the October leaves were still turning. It hurried up house rent, bills payable, and such things, in such a ruinous way that I could not abide it.
В результате мои часы стали убегать вперед. День ото дня они уносились все дальше и дальше. Через неделю сложилось ощущение, что у них лихорадка, и их пульс подскочил до ста пятидесяти в тени. По прошествии двух месяцев все городские часы остались далеко позади, мои убежали вперед на тринадцать дней, опередив альманах (календарь). Был уже ноябрь, когда принято наслаждаться снегом, в то время как все еще опадали октябрьские листья. Это привело к резкому увеличению арендной платы за дом, оплаты счетов и тому подобных вещей, причем настолько разорительным образом, что я не мог этого вынести.