– Надеюсь, моя дорогая, – сказал мистер Беннет жене за завтраком на следующее утро, – что вы успели распорядиться сегодня о хорошем ужине. У меня есть подозрения, что кое-кто присоединится к нашему семейному столу.
– Кого вы имеете в виду, мой дорогой? Вроде бы никто не собирался прийти, кроме, может быть, Шарлотты Лукас. Я не сомневаюсь, что она будет довольна нашим ужином, ей нечасто приходится так вкусно есть дома.
– Тот, о ком я говорю, – посторонний джентльмен.
Глаза миссис Беннет сверкнули.
– Посторонний джентльмен? Это мистер Бингли, я уверена! О, я буду счастлива увидеть мистера Бингли. Но… Боже мой! Какая неприятность! У нас закончилась рыба. Лидия, любовь моя, живо звони в колокольчик, мне сейчас же нужно сказать об этом миссис Хилл.
– Нет, это не мистер Бингли, – сказал ее супруг. – Это господин, которого я никогда в жизни не видел.
Поднялся шум; жена и пять дочерей хищно набросились на мистера Беннета с вопросами. Вполне насытившись всеобщим любопытством, он ответил так:
– Около месяца назад я получил это письмо. Две недели назад я на него ответил, сочтя, что дело тонкое и срочное. Оно от моего кузена, мистера Коллинза, который после моей смерти может вышвырнуть всех вас из этого дома, когда только пожелает.
– О, мой дорогой! – воскликнула его жена. – Я не желаю о нем слышать. Прошу вас, не говорите об этом отвратительном человеке. Мне невыносима мысль, что ваше наследство отнимут у ваших собственных детей. Если бы я была на вашем месте, давно попыталась бы как-то решить этот вопрос.
Джейн и Элизабет принялись объяснять ей сущность закона о майорате. Такие попытки они и раньше предпринимали, но миссис Беннет решительно не могла в этом разобраться и продолжала горько сетовать на жестокость законов, отнимающих имущество у пяти дочерей в пользу человека, которому нет никакого дела до несчастья семьи.
– Это, конечно, несправедливо, – сказал мистер Беннет. – Ничто не может очистить от вины мистера Коллинза, посмевшего родиться наследником Лонгборна. Но если вы прочтете его письмо, то, возможно, вас смягчит его манера выражаться.
– Нет и нет! Я считаю, что с его стороны крайняя дерзость – писать нам письма, и к тому же лицемерие. Ненавижу таких фальшивых друзей. Лучше бы он всю жизнь оставался в ссоре с нами, как его отец.
– Да, но, похоже, он почувствовал некие угрызения сыновнего долга. Вот послушайте.
«Хансфорд, возле Вестерхема, Кент, 15 октября.
Дорогой сэр,
разногласия между вами и моим почтенным отцом всегда причиняли мне множество неудобств. С тех пор как я имел несчастье потерять его, не единожды размышлял над тем, чтобы положить конец нашей размолвке. Долгое время я находился в сомнениях, опасаясь подвергнуть неуважению память отца и не желая вступать во взаимоотношения с теми людьми, от связей с которыми мой отец всячески уклонялся…»
– Вот, мистер Беннет!
«…Однако сейчас я решился иначе взглянуть на этот вопрос. На Пасху я удостоился пасторского сана и был счастливо облагодетельствован моей дражайшей патронессой досточтимой леди Кэтрин де Бург, вдовой сэра Льюиса де Бурга, которая щедро и благосклонно даровала мне право получить здешний приход. Мое искреннее стремление с этих пор – оказывать ее сиятельству мое нижайшее почтение и осуществлять обряды и церемонии, учрежденные англиканской церковью. Более того, как священнослужитель я чувствую свою обязанность устанавливать и благословлять мир во всех семьях, которые находятся в сфере моего влияния. На этом основании я льщу себя надеждой, что мой настоящий жест доброй воли по отношению к вам заслуживает высокой оценки, учитывая обстоятельства, по которым в будущем я вступлю в Лонгборн как его законный наследник. Надеюсь, что вы не отвергнете протянутой вам оливковой ветви17. Я не могу не чувствовать своей ответственности за то, что невольно могу причинить вред вашим любезным дочерям, и приношу уверения в моей готовности искупить его всеми возможными способами… Но об этом пока рано говорить. Если вы не против того, чтобы принять меня в своем доме, я удовлетворю ваши ожидания в понедельник, 18 ноября, в четыре часа, и посягну на ваше гостеприимство до следующей субботы. Этим временем я могу располагать по своему усмотрению, поскольку леди Кэтрин нисколько не возражает против того, чтобы я иногда отсутствовал по воскресеньям, при условии, что другой священнослужитель займет мое место у алтаря в этот день.
– Итак, в четыре часа мы увидим нашего миротворца, – сказал мистер Беннет, складывая письмо. – Он кажется исключительно добропорядочным и воспитанным юношей, и я не сомневаюсь, что мы заведем ценное знакомство, конечно, если леди Кэтрин окажется настолько снисходительной, чтобы иногда давать ему выходной.
– Что он там писал по поводу девочек? Если он предложит им какую-то компенсацию, я не буду возражать.
– Не могу представить, – сказала Джейн, – каким образом он собирается исправить вред, который может нам причинить, но, во всяком случае, это намерение делает ему честь.
Элизабет отметила в письме преувеличенное почтение к леди Кэтрин и доброе намерение крестить, женить и хоронить прихожан, когда это потребуется.
– Он, должно быть, со странностями, – сказала она. – Письмо витиеватое и напыщенное. И как понимать его извинения за то, что он унаследует Лонгборн? Изменить этого он не может, даже если бы захотел. Может ли так писать человек здравомыслящий, отец?
– Нет, моя дорогая, думаю, нет. У меня есть серьезные опасения, что все с точностью до наоборот. Его многообещающее послание – смесь раболепства и самолюбования. Мне не терпится взглянуть на него своими глазами.
– Если говорить о композиции, – сказала Мэри, – то в письме нет изъянов. Образ оливковой ветви, возможно, и не нов, но, мне кажется, очень к месту.
Кэтрин и Лидии не было дела ни до письма, ни до мистера Коллинза, поскольку он не носил алого мундира. Люди в любой другой одежде вот уже несколько недель девушек совершенно не интересовали. Что касается их матери, то письмо мистера Коллинза несколько смягчило ее неприязнь, и она приготовилась встретить его с таким хладнокровием, которое поразило всю семью.
Мистер Коллинз прибыл точно в назначенное время и с большим радушием был принят в Лонгборне. Мистер Беннет оставался немногословным, но дамы были не прочь поболтать, а мистер Коллинз не нуждался в поощрении и молчаливостью не отличался. Он был высоким, пухлым молодым человеком лет двадцати пяти, производил впечатление неподвижной важности и держал себя чрезвычайно церемонно. Почти сразу он сделал комплимент миссис Беннет, что она вырастила таких прекрасных дочерей, заметил, что наслышан об их красоте и теперь убедился: слухи были недалеки от истины. Затем он добавил, что не сомневается в скором времени увидеть их всех замужними дамами. Его любезность пришлась не по вкусу некоторым слушательницам, но миссис Беннет, которая всегда с удовольствием выслушивала комплименты, ответила с готовностью:
– Вы очень добры. Я всем сердцем желаю того же, иначе мои бедные девочки останутся обездоленными. Так нелепо сложились обстоятельства.
– Вы намекаете, что я являюсь наследником вашего имущества после смерти мистера Беннета?
– О да, сэр! Вы должны признать, что это ужасно для моих бедных девочек. Вы, конечно, не виноваты, многие вещи происходят помимо нашей воли. Когда поместье переходит по мужской линии, оно кому угодно может достаться.
– Мадам, я сочувствую моим прекрасным кузинам, и мог бы кое-что сообщить на этот счет, но пока не хочу торопить событий. Я могу лишь заверить юных леди, что в этот раз я приехал, чтобы полюбоваться на них. Однако я замолкаю. Возможно, будь мы лучше знакомы…
В это время всех пригласили к столу, и девушки украдкой улыбнулись друг другу. Они отнюдь не были единственными объектами внимания мистера Коллинза. Он так же тщательно осмотрел зал, столовую, мебель и остался всем очень доволен. Его похвалы, несомненно, тронули бы сердце миссис Беннет, если бы не оскорбительное подозрение, что он разглядывает будущую собственность. Ужин в свою очередь также вызвал восторженное одобрение. Мистер Коллинз умолял открыть, кому из его прекрасных кузин удалось приготовить такое кулинарное чудо. На это миссис Беннет с достоинством заверила гостя, что им вполне по карману содержать хорошего повара и что ее дочерям нечего делать на кухне. Теперь он умолял простить его за бестактность. Она мягко уверила его, что вовсе не обиделась, но он продолжал извиняться еще около четверти часа.