Амбулатория представляла из себя небольшую поликлинику, где вели приём несколько врачей-психиатров, психолог, логопед и, может, кто-то ещё, не помню. Располагалась она на втором этаже. Сразу после лестничного пролёта шла регистратура. Как и в любой регистратуре она содержала амбулаторные карты, расположенные на полках и стеллажах. Сразу было видно, что сделаны они были кустарно, каким-то местным умельцем, и очень добротно. Да и вообще вся амбулатория оказалась довольно проста, как деревенский дом. Стены недавно покрашены в приятный бежевый цвет на две трети высоты. Верхняя часть стены и потолок были в свежей побелке, абсолютно белой. Двери кабинетов – коричневые. На них красовались порядковые номера, выжженные на фанерных ромбиках, как будто школьниками на уроках труда. Содержалось всё в чистоте и опрятности. Стояли лавочки для посетителей с целым, не порванным дермантином, даже не исписанные. Видно было, что персонал добросовестно содержит вверенное ему отделение. И, пускай, с минимальным финансированием оно производило самое приятное впечатление.
Мне первым делом достался процедурный кабинет. Ничего примечательного в нём не было. Вместе с процедурной сестрой делал уколы и мыл многоразовые шприцы, готовил их к обработке. Следующие две недели я провёл на приёме врача и это было куда интереснее. Совсем молодая рыжеволосая врач с короткой стрижкой встретила меня очень приветливо и охотно рассказывала о своей работе. Дала порыться в картотеке, где я увидел много знакомых фамилий. Все эти люди, значит – регулярно ходили на приём к психиатру. На приём приходили больные, стоящие на учёте, в основном. Их спрашивали о самочувствии, жалобы, выдавались таблетки. Велись записи в журналах и амбулаторных картах. Бросилось в глаза особо безрассудное доверие ко мне. Иногда врач вместе с медсестрой уходили «на перекус» и меня оставляли одного в кабинете. В нём со мной оставались их сумочки, в которых находились кошельки с деньгами. «Надо же, и не боятся, что я украду их деньги» – думал я. Конечно, у меня не возникало ни малейшего желания что-то украсть, а само по себе доверие вызывало очень приятные чувства.
Один день в неделю отводился на патронаж. Занятие это было малоприятное и иногда даже опасное. Медсестра обходила разные притоны и бомжатники в поисках пациентов, злостно прогуливающих посещение врача. К моему счастью, меня не брали в это путешествие. В этот день я ездил по вызовам на больничной буханке. Вместе со мной там были незнакомые штатные сотрудники и более-менее адекватный больной посправнее, иногда нас сопровождал милиционер. Где-то кого-то надо было увезти в больницу, или привезти домой. Где-то помогал носить лежачих больных. Как-то раз – даже небольшие деньги родственники пациентов за работу дали. Но самое интересное оказалось – возить больных с острыми психозами на недобровольную госпитализацию в психиатрический стационар.
Рядом со входом в амбулаторию красовалось старинное крыльцо, некогда служившее основным входом в усадьбу. Там ныне расположился «дневной стационар», куда каждый день приходили все местные чудики, которым посчастливилось стоять тут на учёте. На дневном стационаре можно было бесплатно поесть. Кормили вполне прилично. Заодно – можно было подлечиться витаминами и пообщаться с «братьями по разуму». Для ельцинских девяностых это было хорошим подспорьем. В то время очень многие не отказались бы от такой халявы. Плюс – пенсия по инвалидности; и вот, оказывается – кому на Руси жить вполне себе хорошо. Оправдывалось всё тем, что потенциально токсичный контингент не слоняется по улицам и находится под присмотром медиков. Зачастую, эту богадельню посещали и откровенные маргиналы. С аппетитом поедая утреннюю кашу, под столиком, втихаря разливалось в маленькие стаканчики содержимое флаконов со спиртосодержащими настойками. И под одобрительный кряхт происходило лечение абстинентного синдрома, судя по всему, приносившее страждущим массу удовольствия.
Однажды, один из таких опохмелившихся внезапно обнаружил, что больницу атакуют неведомые существа. Это был мужичонка лет пятидесяти, ничем доселе не приметный. Решив оказать помощь местному учреждению, он стал активно бороться с нашествием тварей. Заведению пришлось пожертвовать стулом, которым он лихо уделывал пришельцев. Правда, окружающие почему-то не оценили подвиг бойца и крепко схватили его за руки. О происшествии я узнал от старшей сестры, как раз придя в очередной раз на практические занятия.
– Обычно такое вечером бывает, – сказала она, – но тут что-то его прямо с утра накрыло. Поезжай вместе с остальными, надо его на общее, в «надзорку» сдать.
В непонятно откуда взявшейся «буханке» уже сидел капитан милиции. Вместе с ним мы взяли бедолагу за руки и потащили его в салон. Нельзя сказать, что больной сильно сопротивлялся, он лишь громко оскорблял свои галлюцинации и угрожал им жестокой расправой. Минут через десять мы оказались в приёмном покое, который обслуживал отделения для тяжёлых больных. Нас встретила очень эффектная молодая медсестра «на каблуках» и в коротком белом халате, будто сошедшая с обложки какого-то мужского журнала. Это была шатенка, стриженная под каре. Из-под халата выглядывала шикарная красная юбка чуть выше колена. На стройных ногах были надеты дорогие чёрные колготки. «Конечно же, с обручальным кольцом», -недовольно отметил я и улыбнулся ей как мог, но это не произвело никакого эффекта. Она лишь брезгливо отвернула голову и глядя куда-то вниз сказала, что врача сейчас нет и принять больного никак нельзя. После некоторой заминки девушка выскочила наружу, и мы втроём остались одни. Через несколько минут пришёл пожилой невысокий шарообразный мужичок в толстых очках, примотанных сзади резинкой, тоже в халате, и попросил нас последовать за ним. Это был здешний врач.
– Сейчас его надо в «надзорку» закрыть, потом уже разберёмся с ним. – Говорил он по дороге.
Мы вошли в помещение с сильным неприятном запахом внутри. В коридоре уже стояли какие-то местные сотрудники. Они мало чем запомнились. Кроме одного, молодого, но уже лысеющего парня с округлыми формами. На оголённой шее у него висела толстая золотая цепочка с каким-то невероятных размеров золотым же крестом. На руке я заметил аналогичную – золотую огромную печатку.
– Кто будет в этот раз анализы брать? – Громко и раздражённо вопрошал он у своих коллег. – Я и так в прошлый раз брал… да ну, нах**! Я замучался уже в говне ковыряться. Вот ты теперь будешь. – и он указал на стоящую рядом медсестру. – И мне вообще пох** уже… – Далее я не стал дослушивать этот спич, густо приправленный непечатной бранью. Дело было сделано.
Практика проходила очень быстро. Под новый год меня перевели в «отделение пограничных состояний» где я, недолго поизучав работу постовой медсестры, прочно обосновался в местном процедурном кабинете, где работали две дамочки, одна чуть старше меня: высокая, очень худая с постным лицом, другая – уже в возрасте, пониже с толстыми бесформенными губами и, как я понял, очень любящая покомандовать. Выкладываться пришлось мне тут на все сто. Мои сокурсники так же меняли своё место практики. Яна надолго засела в амбулатории, на приёме врача. Андрей ушёл в отделение принудительного лечения, именуемом: «спец». Ну а Вовочка практиковался на «общем». Это как раз там, куда мы сдали пьянчужку двумя абзацами выше. Прошёл Новый год, но никаких каникул у нас не было. Отделение пограничных состояний, где я работал представляло из себя двухэтажный санаторий, располагавшийся в правом крыле от амбулатории. Слева – дневной стационар. В этом отделении было всё так же чисто и уютно. Несколько небольших палат без дверей рассчитывались на шесть-восемь коек, многие из которых на Новый год пустовали и были застелены белоснежным бельём. На втором этаже стационара лечились, в основном – женщины. Кто с деменцией, кто просто «по блату» подлечивал свои нервишки. Внизу лежали мужчины, как там говорили, с «русским вопросом». В общем, это была очень уютная богадельня с отличной, по тем временам, кормёжкой.
Запомнилась мне одна немолодая санитарка. Она как-то сразу обратила на меня внимание. Мне её лицо показалось знакомым. Это была темноволосая женщина, очень мягкая и вежливая. Однажды мы разговорились. Оказалось, она была няней в детском саду, когда мне было три-четыре года отроду. Я даже не вспомнил как её зовут, да и сейчас не помню. А она меня сразу узнала. Тогда, в далёком 82-м, она мне казалась злой и грубой. А тут – всё совсем не так. Даже не знаю-то ли годы своё взяли, то ли я видел мир по-другому. Бывает же такое! Отыскал потом её на старой фотографии. Чуть постарела. Этот человек повстречался мне в начале детства и в самом конце. Больше я её никогда не видел.
Постновогодние будни начались для нас с неприятных известий. Вовочка! Проходя, как и все, этапы практики он пристрастился к употреблению оксибутирата натрия. Эти ампулы по 20 миллилитров раствора в достаточном количестве пылились на полках процедурных кабинетов и оставались невостребованными. Когда подходил к концу их срок годности – препарат обычно утилизировали и на его место тут же приносили свежие коробки. Поэтому, к пропажам ампул отнеслись как-то безразлично, хотя и подозревали студентов. Каким-то образом, Вовочка прознал: что, выпив содержимое двух-трёх таких ампул можно словить некоторый кайф. Сам он был весьма забавный тип и сотрудники испытывали к нашему фрику симпатии. Но не все. Рыжеволосая врач из амбулатории категорично отказалась с ним работать. Почему-то ей он не понравился сразу.
Вовочка оказался в общем стационаре, где на его чудачества реагировали смешками и ждали, что придурковатый студент непременно чего-нибудь отчебучит. И оказались правы. Перейдя в самом конце декабря на употребление привычных напитков – самогона и водки, Вова регулярно появлялся на практике, мягко говоря, нетрезвый. Однажды, придя под солидной «мухой» в ночную смену, (надо было нам отработать, по правилам практики ночь), – Вовочка начал развлекать постовую медсестру лекцией о красоте мужского тела и его превосходстве над телом женским. В заключение – он разделся догола и предложил медсестре сделать то же самое, чтобы убедится в правоте его слов. Медсестру такой экспромт изрядно повеселил, но у неё было слишком много работы, и она занялась делами, а неординарный практикант был оставлен наедине сам с собою. Что Вовочка делал дальше – неизвестно, но наутро пришло какое-то начальство и заглянуло в процедурный кабинет. А что же было там?! Ну, конечно, наш герой мирно спал на кушетке в чём мать родила. Поднялся скандал и от сотрудников потребовали объяснительные. Полетели докладные на имя Главного. В училище начался переполох: там тоже всё руководство было проинформировано. Нам, троим: мне, Яне и Андрею устроили импровизированное собрание прямо в амбулатории. Пришла куратор по практике и рассказала об этих событиях. Вовочка был первым студентом за всю историю училища, которого с позором выгнали с практики. Преподаватель строго предписала: ещё одна малейшая жалоба на нас и группа будет расформирована. Тогда – будущее диплома повиснет в неизвестности. Где потом Вова проходил практику я не знаю, но Андрей в те дни ходил с лицом, будто проиграл в карты всю стипендию за семестр.
Мои знакомые медсёстры в процедурном кабинете, те – что с постным лицом и толстогубая, быстро смекнули и отрывались на мне по полной. Я делал всю работу, которая распределялась на них двоих. Довольные женщины с умным видом сидели весь день и разгадывали кроссворды. С восьми часов утра и до половины второго я пахал, как раб. Однажды, после проделанной работы я попросился пораньше уйти домой. Но губастая (которая была тут главная) наотрез отказала мне: «Вам положено до трёх сидеть, вот и сиди». И я сидел каждый день смиренно на табуретке и смотрел в окно и вспоминал красивую медсестру с приёмки, размышляя над вопросом: «Почему все красивые женщины непременно уже замужем?»