Тукдильон был представлен Грангузье, и на вопрос того относительно намерений и деяний Пикрошоля и о том, какая цель преследуется этим внезапным мятежом, Тукдильон ответил, что цель и назначение этого всего – завоевание, по возможности, всей страны, за обиду, нанесенную его пекарям.
– Это уже слишком много, – сказал Грангузье, – кто многого хочет, мало получает. Теперь не время для таких завоеваний, которыми наносится вред ближнему, брату-христианину. Это подражание древним Геркулесам, Александрам, Ганнибалам, Сципионам, Цезарям и другим подобным противно евангельскому учению, коим предписывается нам оберегать, спасать, владеть и править каждому своими землями, а не нападать враждебно на чужие; и то, что некогда сарацины и варвары называли подвигами, ныне мы называем злодейством и разбоем. Лучше бы ему было держаться своего дома и по-королевски управлять им, чем нападать на мой и, как враг, грабить его; потому что, хорошо управляя своим, он возвеличил бы его, а грабя меня – разрушит. Уходите с богом, следуйте путем добрым; указывайте вашему королю ошибки, которые будете знать, и не советуйте ему никогда, имея в виду вашу частную пользу: ибо с общим делом гибнет и частное. А что до выкупа за вас, – я дарю вам его полностью, и вам будут возвращены и оружие ваше и лошадь.
Так надо поступать с соседями и старинными друзьями, так как эта ссора между нами, собственно, не есть война. «Так и Платон в книге пятой «О государстве» не хотел называть войной, а назвал возмущением, когда греки подняли оружие одни на других, и в случаях подобного несчастья он советует действовать со всею умеренностью. Если вы это называете войной, то она только поверхностна, она не проникает в самую глубину наших сердец: ведь ни у кого из нас честь не оскорблена. Весь вопрос, в конечном итоге, в том, чтобы исправить ошибку, совершенную нашими людьми, – я говорю: нашими и вашими, – ошибку, которую, хотя бы вы и убедились в ней, вы должны были спустить, потому что лица, которые поссорились, достойны скорее презрения, чем внимания, даже если и удовлетворить их за убытки, как я уже предложил. Бог будет справедливым судьей в нашей ссоре, – бог, которого я умоляю скорее смертью отнять у меня жизнь и на моих глазах уничтожить все мое имение, чем допустить, чтобы в чем-нибудь он оскорблен был мною или моими подданными».
Сказав это, он позвал монаха и при всех спросил у него:
– Брат Жан, добрый друг мой, это вы захватили в плен присутствующего здесь капитана Тукдильона?
– Государь, – сказал монах, – он здесь, он совершеннолетний и в здравом уме, и я предпочитаю, чтобы вы узнали это из его признания, а не из моих слов.
Тогда Тукдильон сказал:
– Да, государь, это он, действительно, взял меня, и я откровенно признаю себя его пленником.
– Вы хотите за него выкуп? – спросил у монаха Грангузье.
– Нет, – сказал монах, – я об этом не беспокоюсь.
– А сколько бы вы хотели, – сказал Грангузье, – за его пленение?
– Ничего, ничего, – ответил монах. – Это мне не нужно.
Тогда Грангузье велел в присутствии Тукдильона отсчитать монаху шестьдесят две тысячи золотых за его пленение, что и было сделано, пока Тукдильона угощали обедом.
Грангузье спросил, предпочитает ли Тукдильон остаться у него, или вернуться к своему королю. Тот ответил, что поступит так, как Грангузье ему посоветует.
– Ну так, – сказал Грангузье, – возвращайтесь к своему королю, и бог да будет с вами.
Тут он вручил пленнику прекрасную воинскую шпагу с золотыми ножнами, украшенными резьбой искусной работы, и золотое ожерелье, несом в семьсот две тысячи марок[127], отделанное драгоценными камнями, стоимостью сто шестьдесят тысяч дукатов; кроме того – в виде почетного подарка – десять тысяч экю.
После этого Тукдильон сел на своего коня. Для его безопасности Гаргантюа дал ему свиту из тридцати латников и ста двадцати стрелков под начальством Гимнаста, чтобы проводить его до самых ворот Ла-Рош-Клермо, если будет нужно.
Когда тот уехал, монах вернул Грангузье шестьдесят две тысячи золотых, полученных им, говоря:
– Государь, не время делать такие подарки. Подождите конца этой войны, – потому что неизвестно, какие случатся дела. А война, когда она ведется без хорошего денежного запаса, имеет поддержку только в храбрости. Нервы войн – это деньги.
– Хорошо, – сказал Грангузье, – я вас достойно вознагражу по окончании войны, – как и всех, кто будет хорошо служить мне.
Как Грангузье собрал свои легионы, и как Тукдильон, убив Гастиво, сам был убит по приказу Пикрошоля.
В эти самые дни все окрестные сеньоры[128] направили к Грангузье своих послов, чтобы сказать ему, что все они извещены об обидах, причиненных ему Пикрошолем, и что в силу старинных своих союзных отношений они предлагают к его услугам все свои силы как людьми и деньгами, так и военным снаряжением. Денег, согласно присланным договорам, было в общем 134 000 0024/3 золотых экю. Людей – 15 000 латников, 32 000 легкой кавалерии, 89 000 пищальников, 140 000 волонтеров; далее 11200 простых и двойных пушек, василисков и мортир; 47 000 человек для земляных работ. Жалованье и продовольствие обеспечивались на 6 месяцев и 4 дня. Гаргантюа этого предложения не принял и не отказался от него. Но, весьма благодаря их, он написал всем, что поведет предстоящую войну таким способом, что вовсе не понадобится столько тратить полезных сил.
Он только послал привести в порядок легионы, которые он содержал обычно в Девиньере, Шовиньи, Граво и Кенкенэ, общим количеством 2 500 латников, 66 000 пехотинцев, 26 000 пищальников, 200 тяжелых орудий, 22 000 землекопов и 6 000 легкой кавалерии. Все отряды были так прекрасно обеспечены казначеями, заведующими провиантом, кузнецами, оружейниками и другими людьми, необходимыми во время войны; все были так прекрасно обучены военному искусству, так хорошо вооружены, так хорошо знали свои знамена, столь быстры были в понимании и повиновении приказаниям своих начальников, столь легки в беге, столь сильны при ударе, столь осторожны, что были похожи скорее на стройный орган или согласованный часовой механизм, чем на армию или воинство.
По приезде Тукдильон явился к Пикрошолю и подробно рассказал, что он сделал и что видел. В конце он советовал, в сильных выражениях, добиться соглашения с Грангузье, который, как он в этом убедился, был самым порядочным человеком в мире. И прибавлял, что не было ни пользы ни справедливости в том, чтобы так обижать своих соседей, от которых не видели ничего, кроме хорошего, а главное, говорил он, что они никогда не выйдут из этого предприятия без великого ущерба и несчастия, так как силы Пикрошоля таковы, что Грангузье легко мог их уничтожить.
Не успел он окончить речь, как Гастиво очень громко сказал:
– Сколь несчастен государь, которому служат люди, столь легкие на подкуп, как Тукдильон; потому что я вижу, что мужество ему изменило настолько, что он охотно бы присоединился к нашим врагам, чтобы сражаться против нас и нас предать, если бы они захотели оставить его у себя. Но если доблесть восхваляется и ценится как во врагах, так и в друзьях, то и подлость познается скоро и всегда подозрительна, и хотя враги употребляют ее в свою пользу, тем не менее изменников и предателей презирают.
При этих словах Тукдильон, не стерпев, выхватил меч и пронзил им Гастиво повыше левого соска, отчего тот немедленно умер. Вытащив оружие из тела убитого, он сказал смело:
– Так да погибнет всякий, кто осмелится клеветать на честных слуг.
Пикрошоль внезапно пришел в ярость при виде обагренного кровью меча и воскликнул:
– Разве тебе дали это оружие, чтобы ты в моем присутствии вероломно убил моего доброго друга Гастиво?
И он приказал своим стрелкам разорвать Тукдильона на куски, что и было исполнено тотчас же, с такою жестокостью, что вся комната была залита кровью. Потом он приказал с почетом предать земле тело кстиво, а труп Тукдильона сбросить со стен замка в ров.
Весть обо всех этих жестокостях стала известна всему войску, и многие стали роптать на Пикрошоля, так что Гриппино сказал ему:
– Я не знаю, государь, каков будет исход этого дела. Я вижу, что люди ваши мало тверды в своем мужестве. Они рассуждают, что мы здесь плохо обеспечены припасами, и они уже очень уменьшились в числе после двух ила трех вылазок. Сверх того, к вашим врагам подходит большое подкрепление. Если мы будем осаждены, то я ясно вижу, что для нас это будет полный разгром.
– Ну, к чорту, – сказал Пикрошоль, – вы похожи на мелюнских угрей: начинаете кричать раньше, чем с вас сдирают кожу. Пусть только они придут!