Потом, чтобы всю свою жизнь он был хорошим наездником, ему сделали красивую большую деревянную лошадь, которую он заставлял бить копытами землю, скакать, гарцовать, брыкаться и танцовать – все вместе, ходить шагом, рысью, галопом, иноходью и, на шотландский манер, во весь карьер, и по-ослиному, и по-верблюжьему, и заставлял ее менять масть (как монахи меняют стихари соответственно праздникам): она была то гнедой, то рыжей, то серой в яблоках, то мышиной, вороной, караковой, чалой, пегой, соловой, бурой, буланой.
Сам он из толстого бревна сделал себе коня для охоты, другого – из балки от давильного чана – на каждый день; а из большого дуба сделал себе мула с попоной – для комнаты. Было у него с десяток или с дюжину лошадей для подставы и семь почтовых. Всех он укладывал с собою. Однажды г-н Пэнансак с пышною свитою посетил его отца в тот день, когда приехали повидаться с ним герцог де-Франрепа и граф де-Муйеван. Ей-богу, помещение оказалось тесноватым для такого множества людей, – особенно конюшни; поэтому дворецкий и конюший названного сеньора Пэнансака, чтобы узнать, нет ли в доме где еще пустых стойл, обратились к юному Гаргантюа, спрашивая его по секрету, где стойла для больших коней, и полагая, что дети охотно все откроют.
Тогда он повел их по большой лестнице замка, провел через вторую залу в главную галерею, через которую они вошли в просторную башню, и когда они подымались по ступеням, конюший сказал дворецкому:
– Этот ребенок нас обманывает: конюшен никогда не бывает в верхних этажах.
– О, – сказал дворецкий, – вы плохо понимаете дело, потому что знаю многие места в Лионе, Баметт и Шеноне, и другие, где конюшни устроены на самом верху. Может быть, сзади есть выход для посадки. Впрочем, я спрошу его для верности.
И он спросил у Гаргантюа:
– Куда, мальчик, вы нас ведете?
– В конюшню, – ответил тот, – где стоят мои большие лошади. Мы сейчас придем туда, поднимемся только по этой лестнице.
Потом, проведя их через другую большую залу, он привел их в свою комнату и, открывая дверь, сказал:
– Вот конюшни, о которых вы спрашивали: вот мой испанский жеребец, вот венгерский, вот мой лаведанский, вот мой иноходец. – Вручая им какой-то рычаг, он сказал: – Дарю вам этого фризского скакуна; я получил его из Франкфурта, но он теперь ваш. Это добрая лошадка и трудолюбивая. С одним кречетом, полдюжиной испанских гончих и парой борзых вы будете куропаточьими и заячьими королями на всю зиму.
– О, святой Иоанн, – сказали они, – хороши мы.
Сами догадаетесь, что из двух им оставалось делать: или спрятаться от стыда, или смеяться над забавным приключением.
– Ну, сегодня, – сказал дворецкий, – если нас станут поджаривать, то мы не подгорим, потому что мы хорошо прошпигованы. О, мальчуган, славно ты нас окрутил: увижу я тебя когда-нибудь папою!
Глава оканчивается разговором между Гаргантюа и гостями, состоящим из непереводимых острот и игры слов, а также непристойностей.