Одряхлевший старик, покрытый пигментными пятнами, сидел перед классом пятнадцатилетних подростков, опершись подбородком на пластиковый гриф костыля. Голова и руки старика крупно дрожали: шёл уже третий год страстного вальсирования его тела с Паркинсоном. В эти майские дни его часто звали выступить в школы, хоть речь его и становилась всё хуже и хуже с каждым годом. Он, принял, однако, для себя решение – пока язык и тело позволят ему, он будет продолжать ходить на эти встречи со школьниками. И пусть они смотрели на него каждый раз как на инопланетное существо, вещающее о событиях правековой давности, из какого-то безумного, фантастического палеозоя, их взгляды, само их присутствие сообщало ему правоту всей его предшествующей биографии, словно бы подтверждало тот факт, что с самым главным экзаменом в своей жизни он справился на отлично и другого выбора просто не имел.
– А людей вам в войну приходилось убивать? – высокий, нескладный мальчишка в пурпурных прыщах смотрел на него так, как будто бы занес этим вопросом спичку над лужей бензина.
Старик потряхивал головой вверх-вниз и ещё влево-вправо, что можно было при желании истолковать как любой из ответов.
– Приходилось, а как же. Было бы глупо на моём месте врать и отпираться, – управлять голосом было нелегко. Было заметно, что старик прилагает для этого недюжинные усилия. – Приходилось и убивать, это же война. – Подростки таращились на старика во все глаза. По классу пробежала волна шёпота. – Я вам так скажу. Человека убить – не сложнее, чем свинью прирезать. Да-да, именно так. И понимаешь ведь – за семью, за Родину! За детей своих… А всё равно он тебе потом, сволочь, снится и взглядом своим с укором так вопрошает: зачем, мол, ты так со мной? Много лет снится, чёрт бы его побрал. Молчит – и смотрит на тебя. Зачем смотрит? Так и жил я с ними со всеми. А куда деваться?
– Вам удалось после войны отыскать свою семью?
– К сожалению, нет. Может быть, я плохо искал. Но, скорее всего, все они погибли. Никого из них – ни жену, ни мою дочь – я после войны не видел. Такое бывало тогда сплошь и рядом, я не один такой.
– А вам хотелось бы всё изменить, если бы вы могли тогда вернуться в то время?
– Изменить? В то время? Это вряд ли. Всему моему поколению на роду было написано вынести этот ад. И для меня… – старик начал часто промакивать глаза платком, – самая большая награда – не эти мои ордена и медали… Не они. А то, что я могу видеть вас. Разговаривать с вами. И понимать, что всё это случилось, без ложной скромности, благодаря нам. Мы вернули человечеству мир. Я счастлив, когда думаю об этом. Всё остальное можно пережить. Трудно, но можно…
– Ребята, давайте поблагодарим нашего гостя за эту уникальную встречу, – учитель начал энергично хлопать, овации подхватил весь класс, подростки встали с мест. – Мы желаем, чтобы вы жили так долго, насколько это только возможно. Спасибо вам! За то, что мы есть. За то, что есть у нас и будет у наших детей. Никакие слова благодарности не выразят всей той безграничной признательности, которую мы испытываем к вам. Спасибо!
Старик попросил остановить такси от школы в соседнем квартале от своего дома, не спеша, кряхтя и переваливаясь, зашёл в банк.
– Herr Leidenkraft, wir haben Sie so lange nicht gesehen! Wie geht es nun Ihnen?1
– Gruess dich, mein Schatz! Eigentlich nicht schlecht. Ich habe mich soeben mit den Schuelern getroffen. Wie jedes Jahr eigentlich!2
– Moechten Sie den Betrag wie immer voellig beziehen? Er ist schon da, auf Ihrem Konto.3
– Aber natuerlich. Sei bitte so lieb.4
Старик отошёл к другому окошку и отправил перевод в 1000 евро через Western Union. Писать адрес и телефон получателя становилось с каждым месяцем всё утомительнее. Господин Ляйденкрафт подумал, что пройдёт ещё какое-то время, и он не сможет отправлять переводы самостоятельно. От этой мысли становилось невыносимо. Ляйденкрафт доковылял до дома, тяжело опустился на диван. Телефон прозвонил сигналом входящей эсэмэски.
«Милый, лубимый Колинка! Спасиба з перивот. Не знаю и даже чтобы я бес тебя делала. А и не кори сибя, что осталса. Вернулся бы, т мы с табой давно сдохли сичас зголада. Спасиба теб. Твоя Нина».
Полковник советской разведки Николай Страстнов достал старую, довоенную фотокарточку с женой, погладил изображение Нины и расплылся в грустной, блаженной улыбке.