Когда они поднялись, чтобы идти, я сделала знак Роберту Дадли, лорду Лестеру, надевавшему шляпу. Тот остановился и вопросительно посмотрел на меня.
– Пойдемте прогуляемся по саду, – предложила, то есть приказала я ему. – С тех пор как вы в прошлом году вернулись из Нидерландов, я вас почти не вижу.
– Почту за счастье, – улыбнулся он и развернулся, чтобы идти за мной.
Садовники, сосредоточенно склонившись над клумбами, высаживали душистые травы. Отослать всех троих прочь? Все, что мы скажем друг другу, будет услышано и, без сомнения, передано дальше. Нет, пусть остаются. Я не собиралась говорить ничего такого, что нельзя было бы повторить.
– Вы хорошо выглядите, – заметила я.
– Я принял бы это за комплимент, но по возвращении я был болен и выглядел хуже некуда. Так что любое незначительное улучшение – все же улучшение.
– Верно.
Я внимательно посмотрела на Дадли. В его лицо отчасти вернулись округлость и живость, которых его лишили Нидерланды, тем не менее сказать, что он пышет здоровьем, было нельзя. Его молодость и красота тоже безвозвратно ушли в прошлое. Время не пощадило того, кто был моими глазами, мужчину, который блистал при дворе три десятка лет тому назад. Густые каштановые волосы поредели и поседели, пышные усы и борода, некогда холеные и блестящие, как соболий мех, повисли бледными сосульками. Пытливые глаза темно-орехового цвета слезились и смотрели умоляюще. Быть может, так на нем сказались не только Нидерланды, но и десятилетний брак с печально известной своей вздорностью Летицией Ноллис.
– Нидерланды дорого вам дались. И мне тоже, – вздохнула я. – Столько смертей, столько наших ресурсов потрачено.
Множество сил и средств было положено, а перспектив на разрешение ситуации по-прежнему никаких.
– Если бы не мы, – сказал он, остановившись посреди поросшей травой дорожки, – испанцы уже разгромили бы протестантское восстание. Не надо думать, что все это было напрасно.
– Иногда мне кажется, что если мы чего и добились, то лишь подарили испанцам боевой опыт, чтобы им проще было сражаться с нами на нашей земле.
Мы все так же неторопливо двинулись дальше, направляясь к солнечным часам в центре сада, основной его достопримечательности.
– Я видел армию герцога Пармского в деле, и, можете мне поверить, свою репутацию она заслужила не на пустом месте.
– Репутацию лучшей военной силы в Европе? Да, я знаю.
– Но она точно так же страдает от болезней и дезертирства, как и любая другая армия. Начинал он, имея в распоряжении тридцать тысяч человек, а теперь, говорят, осталось всего семнадцать тысяч. Включая тысячу английских отступников, которые сражаются против собственной страны. Кроме того, – тут глаза его вспыхнули, как у того Роберта, каким я его знала в молодости, – испанская корона изрядно поиздержалась, а денег у нее не будет до тех пор, пока из Америки не вернется очередной флот с добычей.
– Который наши верные каперы попытаются перехватить, – ухмыльнулась я в ответ. – Вас не было в стране, но знаете ли вы, что благодаря рейдам Дрейка во второй половине восемьдесят шестого года до Испании не дошло ни унции серебра?
Мы оба злорадно расхохотались, как много раз смеялись вместе. Смех у него был все такой же молодой.
– Ни унции?! – воскликнул он.
– Ни единой монеты, – подтвердила я. – Ни одного слитка. Кроме того, в ходе его рейда на Кадис прошлой весной испанцы потеряли такое количество кораблей и припасов, что он один отсрочил отплытие армады на целый год. А люди герцога Пармского получили больше времени, чтобы умереть или дезертировать.
– Вести об этом дошли даже до нас. Вторгнуться в испанские воды, нанести удар более чем за тысячу миль от собственной базы в Англии – немыслимая дерзость, нечто невозможное! Во всяком случае, испанцы не считали подобное возможным. Теперь они все его боятся. Пленный испанский капитан, которого я допрашивал самолично, был уверен, что Дрейк наделен сверхъестественными способностями видеть, что творится в дальних портах. Я не стал его разубеждать. Дрейк совершенно определенно обладает необыкновенным чутьем относительно того, какие корабли везут ценный груз, какие из них под охраной, а какие нет. И действует со стремительностью бьющей кобры.
– Правда, поразительно! А ведь выглядит он, с его круглым лицом и румяными щеками, так невинно, что и не скажешь.
– Вместо клыков у него корабли. – Роберт в изумлении покачал головой. – Он орудует ими, как обычный человек пользуется рукой или ногой, словно они часть его тела.
Мы дошли до солнечных часов – фасетчатого куба, который показывал время тридцатью различными способами, когда на каждой из граней играло солнце. Его мне подарила королева Екатерина Медичи в тот период, когда ее августейшие сыновья по очереди ко мне сватались. Возможно, она полагала, что один большой подарок от их матери произведет на меня большее впечатление, чем множество маленьких. Хитроумное устройство. Один из циферблатов даже показывал время в ночные часы, если луна светила достаточно ярко.
Сейчас на всех циферблатах было четыре. Сегодня стемнеет почти в девять, а до того наступят длинные весенние сумерки. Для определения времени в последних лучах заходящего солнца имелся даже специальный сумеречный циферблат.
– Вам не понравилась лилия? – Роберт прислонился к одной из граней часов.
– Понравилась, – отозвалась я, пожалев, что отнеслась к ней с таким пренебрежением, но в тех обстоятельствах это был неуместный подарок. – Это было очень в вашем духе.
Он обвел взглядом сад:
– Почему у вас тут нет роз? Как может в саду у королевы из рода Тюдоров не быть роз?
– Они слишком высокие в сравнении с перилами. Это нарушило бы гармонию сада. Но рядом с фруктовыми деревьями есть целый розарий.
– Покажите, – попросил он. – Я никогда его не видел.
Мы вышли из садика и двинулись по дорожке мимо ристалища со смотровыми галереями. Вдоль всей изгороди тянулись металлические крепления для турниров при факельном свете. Когда-то Роберт не пропускал почти ни одного, но больше выехать на площадку ему было не суждено. Я обратила внимание, как тяжело он дышит даже после короткой прогулки. Потом мне вспомнилось еще кое-что.
– Вы оставили пост королевского конюшего. Почему, Роберт?
– Все рано или поздно заканчивается, – произнес он легкомысленным тоном.
– Но Бёрли до сих пор мне служит! Вас двоих я назначила на должности на самом первом заседании совета!
– Я по-прежнему служу вам, моя воз… ваше величество, – сказал он. – Просто не в качестве конюшего. Впрочем, лошадей я развожу до сих пор.
– Ну и… и кто же теперь мой конюший?
– Один расторопный юноша, которого я обнаружил. Кристофер Блаунт. Он отлично зарекомендовал себя в Нидерландах. Получил ранение. Я произвел его в рыцари. Уверен, он вас не разочарует.
– Этот титул принадлежит вам.
– Больше нет.
– В моей душе он всегда будет вашим.
– Наши души видят то, что не зримо глазам, – отозвался он. – Наверное, некоторые вещи существуют до тех пор, пока существуют души, которые их видят.
Да, молодой красавец Роберт Дадли теперь существовал исключительно в душе Елизаветы и на портретах.
– Вы правы.
Мы дошли до розария, где на клумбах цвели растения всех возможных сортов и видов. Тут были ползучие эглантерии c широко распахнутыми розовыми лепестками; мелкие мускусные розы цвета слоновой кости, усеивавшие колючие стебли; мощные кусты со сборчатыми красными и белыми цветками, дамасские розы и провенские розы, клумбы желтых роз и бледно-красных коричных роз, благоухавших корицей. Их смешанный аромат сегодня почему-то казался особенно сладким.
– Я был не прав, когда называл вас лилией, – сказал Дадли. – Теперь я вижу, что розы куда лучше отражают ваш подлинный характер. Их так много, и они такие разные, в точности как множество граней вашей натуры.
– Но мой личный девиз – Semper eadem. «Всегда одна и та же». Я выбрала его, потому как считаю, что непредсказуемость правителя – тяжкий груз для подданных.
– Ваши советники с подобной характеристикой едва ли согласились бы. Как и ваши поклонники. – Отведя глаза в сторону, он добавил: – Уж кто-кто, а я это знаю, ведь я был и тем и другим.
Я порадовалась, что не вижу его лица.
– Я только притворяюсь ветреной, – произнесла я наконец. – Под этой личиной я тверда и неколебима, как скала. Я всегда верна и всегда рядом с теми, кто мне дорог. Но капелька лицедейства добавляет в жизнь остроты и не дает моим врагам расслабиться.
– Как и друзьям, ваше величество, – заметил он. – Даже я, ваши старые глаза, порой не знаю, верить ли очевидному.
– Вы всегда можете спросить у меня, Роберт. И я всегда отвечу. Это я вам обещаю.
Роберт Дадли. Единственный человек, перед которым я могу почти обнажить душу, быть честнее, чем с кем бы то ни было. Когда-то давным-давно я любила его без памяти, как молодая женщина может любить лишь однажды в жизни. Время изменило эту любовь, выковало из нее нечто иное – крепче, прочнее, сильнее, спокойнее. Как, говорят, это случается в любом длительном браке. У русских есть поговорка: «Молот стекло бьет, а железо кует».
Как-то я сказала одному иностранному посланнику: если я когда-нибудь и выйду замуж, то как королева, а не как Елизавета. Если бы меня убедили в том, что мой брак необходим с политической точки зрения, я пошла бы на это вопреки собственному желанию. Но во время коронации я дала обет, что моим супругом станет сама Англия. Остаться девственницей, не отдавать себя никому, кроме моего народа, – это та зримая жертва, которую они должны были оценить и отнестись к ней с почтением; она должна была навеки связать нас. Так и случилось.
И все же, и все же… хотя я избавила их от ужасов иноземного вмешательства и угрозы доминирования, после меня они все же столкнутся с тем, чего мой отец всеми силами старался избежать и ради чего перевернул королевство вверх дном, – с отсутствием престолонаследника.
Не стану утверждать, что меня это не тревожит. Но мне сейчас нужно принимать другие неотложные решения, столь же критически важные для выживания моей страны.
На преодоление двух сотен миль между Плимутом и Лондоном у Фрэнсиса Дрейка ушла добрая часть недели, однако теперь он стоял перед Тайным советом и передо мной в зале совещаний в Уайтхолле. Он отказался отдохнуть и явился прямиком ко мне.
В его присутствии я всегда чувствовала себя в большей безопасности. Его кипучий оптимизм против воли внушал всем слушателям убежденность в том, что его планы не только выполнимы, но и рациональны.
Помимо основного ядра – Бёрли, Лестера и Уолсингема, – к группе присоединились сэр Фрэнсис Ноллис; Генри Кэри, лорд Хансдон; а также Джон Уитгифт, архиепископ Кентерберийский, и Чарльз Говард, новый лорд-адмирал.
– Добро пожаловать, – приветствовала я Дрейка. – Ваше мнение относительно нашего положения?
Дрейк обвел зал взглядом. Это был коренастый мужчина с грудью бочонком. Для человека, который в прошлом году уничтожил бочарные клепки, предназначавшиеся для оснащения армады, внешность у него была самая что ни на есть подходящая. Его рыжеватые волосы еще не начали редеть, а лицо, хоть и было выдублено морскими ветрами, выглядело удивительно молодо. Прежде чем заговорить, он явно некоторое время прикидывал, кто из членов совета может оказаться его противником.
– Мы знали, что рано или поздно это произойдет, – произнес он наконец. – И вот этот час настал.
Возразить против этого было нечего.
– И каковы же будут ваши рекомендации? – поинтересовалась я.
– Вы же знаете мои рекомендации, милостивая королева. Всегда лучше атаковать противника первыми и обезоружить его до того, как он достигнет наших берегов. Наступательными действиями управлять легче, нежели оборонительными, поэтому я предлагаю, чтобы наш флот покинул английские воды и отправился наперерез армаде, не дожидаясь, пока она сюда доберется.
– Весь целиком? – спросил Чарльз Говард. – Но тогда мы останемся совсем без защиты. Если армада ускользнет от вас, некому будет оказать ей сопротивление у берегов.
Он обеспокоенно вскинул брови. Чарльз был человеком выдержанным и дипломатичным и мог найти подход практически к любому, что делало его идеальным командиром. Но Дрейка не так-то просто было ни контролировать, ни умаслить.
– Мы встретим их, – заявил он. – И лучше бы нам при этом не испытывать недостатка в кораблях.
Роберт Дадли – на этом формальном совещании граф Лестер – явно начал закипать.
– Мне беспокойно отправлять все корабли сразу, – сказал он.
– Вы прям как бабка старая, – пренебрежительно фыркнул Дрейк.
– Тогда нас таких двое, – подал голос Ноллис, известный своей осторожностью и въедливостью.
Будь он монахом, носил бы власяницу. Но его воинствующий протестантизм был хорошей заменой.
– Меня тоже сосчитайте, – вклинился Бёрли.
Уильям Сесил всегда предпочитал оборонительную стратегию, желая держаться внутри английских границ.
– Все будет зависеть от того, удастся ли нам получить надежные сведения касательно даты выхода армады из Лиссабона, – сказал секретарь Уолсингем. – В противном случае это будет затея бесплодная и опасная.
– Я думал, это ваша забота, – заметил Дрейк.
Уолсингем окаменел.
– Я делаю все, что могу, при тех средствах, коими располагаю, – ответил он сухо. – Но способа мгновенно передавать сведения на дальние расстояния не существует. Корабли способны опередить моих гонцов.
– О, я же способен видеть, что происходит в дальних портах, – со смехом произнес Дрейк. – Разве вы этого не знали?
– Я знаю, что испанцы приписывают Эль Драко, Дракону, такую способность, – сказал Уолсингем. – Но они в большинстве своем просто легковерные недоумки.
– Что есть, то есть, – вставила я. – Но довольно пустых разговоров. Какие еще будут предложения?
– Я предложил бы разделить наш флот надвое: западная эскадра будет охранять вход в Ла-Манш, а восточная – Дуврский пролив, – сказал Чарльз Говард.
– Я вижу, в чем заключается план наших врагов, – заявил Дрейк, не дав тому договорить. – Армада поплывет сюда не для того, чтобы сражаться. Этим займется армия фламандцев под командованием герцога Пармы, а армада просто сопроводит их через Ла-Манш. Они будут охранять баржи, груженные солдатами, во время переправы. Там между берегами от силы миль двадцать. Вся армия сможет переправиться часов за восемь-двенадцать. Вот каков их план!
Он обвел своими ясными глазами советников, на чьих лицах явственно читалось сомнение.
– Мы должны обезвредить флот. Мы должны помешать ему пристать к берегам Фландрии. Наши голландские союзники нам помогут. Они уже не дали Парме закрепиться ни в одном из глубоководных портов и способны устроить ему веселую жизнь, когда он попытается воспользоваться более мелкими водными путями. Огромный размер армады, призванный обеспечить ей безопасное продвижение, может стать ее самым уязвимым местом. – Он немного помолчал. – Разумеется, в качестве альтернативного плана они могут захватить остров Уайт на нашей стороне Ла-Манша и превратить его в свою базу. Но если пройдут мимо, больше до самого Кале никаких портов не будет. Мы вполне можем их и подогнать. Конечно, при условии, что они вообще сюда дойдут. Если же мы последуем моему изначальному плану и перехватим их…
Я вскинула руку, сделав ему знак умолкнуть:
– Все это после. Сейчас мы должны принять решение относительно распределения всех наших ресурсов. Значит, адмирал Говард, вы предлагаете действовать двумя отдельными эскадрами? Не лучше ли будет расположить все корабли у входа в Ла-Манш?
– Нет. Если они прорвутся, на всем остальном пути помешать им будет попросту некому. Они захватят весь Ла-Манш, если мы не встретим их на другом конце.
– Я не думаю… – вмешался Дрейк, не дожидаясь своей очереди.
– Тихо! – оборвала я его, после чего обратилась к Генри Кэри, лорду Хансдону: – А что наши сухопутные силы? Что скажете, кузен?
Это был богатырского сложения мужчина, всегда чем-то неуловимо напоминавший мне медведя. Словно медведю, ему, казалось, тесно было в помещении. Он был попечителем Восточной марки[2] и постоянно жил неподалеку от шотландской границы.
– Я буду отвечать за вашу безопасность, – сказал он. – Расквартирую в Виндзоре войска. Если положение станет более… шатким… я позабочусь о том, чтобы у вас было безопасное убежище.
– Я никогда не стану прятаться в собственной стране! – заявила я.
– Но, ваше величество, вы должны думать о ваших подданных, – возразил Уолсингем. – Следует назначить представителей, которые будут надзирать за распределением припасов и контролировать приготовления к обороне, одновременно обеспечивая безопасность вашей дражайшей персоны.
– Смерть Господня! – воскликнула я. – Я сама буду за всем надзирать!
– Но это неблагоразумно, – вмешался Бёрли.
– А кто решает, что благоразумно, а что нет? – парировала я. – Я правлю этой страной и никогда не передам управление никому иному. Никто не печется о благополучии моего народа более меня.
– Но, мадам, вы же не… – заговорил было Лестер.
– Не смыслю ничего в военном деле? Вы это хотели сказать? Держите ваше мнение при себе!
Ох, до чего же он порой выводил меня из себя. И он один не побоялся высказать свое мнение о том, что я как военачальник никуда не гожусь.
– Так, что у нас со всеми остальными войсками? – обратилась я к Хансдону. – Сколько человек мы можем поставить под ружье?
– В южных и восточных графствах тысяч, наверное, тридцать. Но это будут по большей части мальчишки и старики. К тому же необученные.
– Оборонительные меры? – спросила я.
– Я намерен проследить, чтобы часть старых мостов была уничтожена. Кроме того, мы можем перегородить Темзу, чтобы помешать армаде дойти до Лондона.
– Это все курам на смех! – снова встрял Дрейк. – Если армада сможет прорваться так далеко, это будет означать исключительно то, что я, Джон Хокинс, Мартин Фробишер и отважный адмирал – все мертвы.
Это стало поворотной точкой. Я опустила руки ладонями вниз, призывая всех к тишине. Потом закрыла глаза и собралась с мыслями, пытаясь упорядочить все, что услышала.
– Прекрасно, сэр Фрэнсис Дрейк, – произнесла я. – Вы получите возможность провести ваш эксперимент. Отправляйтесь на юг наперехват армаде. Но как только почувствуете, что нам здесь грозит опасность, тотчас возвращайтесь. Я хочу, чтобы все корабли были здесь и могли дать отпор врагу, если он появится.
Я обвела взглядом лица собравшихся.
– Вы, адмирал Говард, возглавите западную эскадру, которая будет базироваться в Плимуте. Кроме того, я назначаю вас командующим всеми нашими сухопутными и морскими силами. Вашим кораблем будет «Ковчег». Дрейк будет вашим заместителем. Вы меня слышали, Фрэнсис? Адмирал Говард назначен вашим командиром.
Дрейк кивнул.
– Лорд Генри Сеймур, который в обычное время занимает должность адмирала проливов, возглавит восточную эскадру в Дувре. – Я устремила взгляд на Хансдона. – Лорд Хансдон, вы будете отвечать за войска, которые базируются в окрестностях Лондона и обеспечивают мою личную безопасность. Норрисов, сэра Генри-старшего и его сына сэра Джона, прозванного Черным Джеком, я назначаю генералом и его заместителем в юго-восточных графствах. Молодой Роберт Сесил будет ведать артиллерией основной армии. А вы, лорд Лестер, – я в упор взглянула на Роберта Дадли, – станете генерал-лейтенантом сухопутных сил обороны королевства.
Вид у него сделался ошарашенный, как и у всех остальных.
– Да смотрите, чтобы не вышло, как в Нидерландах, – добавила я, это была моя маленькая месть за недавнее оскорбление.
Расходились все удивленные – и обрадованные – тем, что все назначения сделаны. Все мысли этих доблестных воинов были уже на поле боя, а также о том, что предстояло сделать.
Теперь, когда совсем стемнело и на дворец, подобно ласковому дождю, пролилась ночная тишина, я смогла наконец отдохнуть. Мои покои, окна которых выходили на реку, на краткий миг озарились последними отблесками заката, прежде чем золото окончательно померкло. Я погладила портрет моей покойной сестры, королевы Марии, висевший на стене напротив окна. Я оставила его здесь как напоминание о ее страданиях, а также чтобы, не забывая о ее ошибках, не судить ее душу. Мне всегда казались печальными и ее глаза, в которых теплилась крохотная искорка надежды, и губы, слегка изогнутые, как будто таили какой-то секрет. С броши, приколотой к платью на груди, свисала большая каплевидная жемчужина, которую подарил ей жених Филипп. Однако сейчас – или то была лишь игра света? – ее взгляд казался не задумчивым, а хитрым, а изгиб губ превратился в ухмылку. Все полотно пульсировало красноватым светом, точно озаряемое изнутри каким-то дьявольским огнем. Она принесла испанское зло на нашу землю, связала нас с этой страной. Свадебная свита Филиппа прибыла на кораблях армады в июле тридцать четыре года назад, как прибудет вновь, чтобы довершить то, что началось в 1554 году с брака Филиппа и Марии: возвращение Англии в лоно католической церкви.
Я сделала себе мысленную зарубку убрать портрет. Что же до жемчужины, несмотря на свою ценность, она принесла с собой проклятие. Даже продав ее, я не смогу от него избавиться. Пускай отправляется обратно к хозяину. Когда все это закончится… Когда все это закончится, пусть Филипп забирает проклятую жемчужину. Она убила мою сестру, а теперь медленно отравляла комнату.
Закат догорел, и портрет снова стал таким, как обычно. Демоническое свечение исчезло. Лицо моей сестры превратилось в лицо гордой и полной надежд девушки, обрадованной прибытием жениха.
Марджори и Кэтрин, стоявшие за моей спиной, тактично молчали, хотя наверняка про себя задавались вопросом, что же я делаю. Я обернулась.
– Давайте готовиться к отходу ко сну, – объявила я. – Вас двоих я хочу оставить при себе, а молодежь отошлю на время, пока не минует опасность.
Я назначила мужа и сына Марджори командирами сухопутных войск на юго-востоке, а мужа Кэтрин – главнокомандующим объединенными сухопутными и морскими силами. Вдобавок к этому ее отцу, лорду Хансдону, предстояло отвечать за нашу личную безопасность.
– Боюсь, мы все в одной лодке. Моя Ворона. Моя Кошечка.
В условиях давления я всегда возвращалась к старым прозвищам, которые дала им когда-то: Марджори, черноволосую и черноглазую, с ее хриплым голосом, я прозвала Вороной. А нежная, мягкая, немногословная Кэтрин была моей Кошечкой.
Я лежала в темноте, которая в начале лета никогда не бывает полной. Всегдашнего веселого гама на берегах реки, протекавшей мимо дворца, не слышалось. Королевство словно затаило дыхание. Ни на воде, ни на суше не было никакого движения.
Вот он настал, этот час. Могла ли я как-то избежать его, избрать иной путь, приведший бы меня в другую точку, в более безопасное место? Оставаясь верной всему тому, что составляло мою суть, – не могла. Протестантизм пришел в мою страну в силу самого факта моего появления на свет. Отступиться от него, став взрослой, значило бы отречься от своих родителей и отказаться от предначертанной судьбы.
Я своими глазами видела, к чему это приводит, – именно так было с моей сестрой. Покорившись воле нашего отца и согласившись с тем, что его брак с ее матерью был недействительным, а она сама, как следствие, незаконнорожденной, она пошла наперекор всему тому, во что глубоко верила. Ненавидя себя за эту слабость, она впоследствии попыталась успокоить свою совесть и исправить содеянное. Результатом стала ее злосчастная попытка вновь насадить в Англии католицизм. Это вылилось в огромную жестокость, хотя сама она по натуре вовсе не была жестокой. За больную совесть правителя подданные платят слишком высокую цену.
Судьбой мне было уготовано стать олицетворением протестантизма. Следовательно, было лишь вопросом времени, когда блюститель старой веры бросит мне вызов.