Я нерешительно погладила инкрустированный драгоценными камнями миниатюрный череп на золотой цепочке. Надеть его или не надевать? Отгонит ли он чуму? Мне предстояло присутствовать на церемонии открытия парламента; торжественную процессию отменили из-за распространения в Лондоне чумы, и я намеревалась прибыть прямо к зданию по реке, на барке. И тем не менее перед входом будут толпы, не говоря уже о толпе в самом парламенте. Нет, не стоит. Не хочу выглядеть суеверной паписткой. Я оставила череп лежать в шкатулке.
Его подарил мне Эссекс после того, как я назначила его членом Тайного совета. Он рассыпался в благодарностях и клялся служить мне верой и правдой. По правде говоря, я уступила его просьбам и назначила советником, несмотря на его позорное поведение во Франции; после возвращения он поразил меня своей неутомимой командой собирателей сведений в Эссекс-хаусе, возглавляли которую братья Бэкон. Фрэнсиса я знала раньше, человека умнее не было во всей Англии. Энтони, по слухам, интеллектом не уступал брату, но отличался слабым здоровьем – страдал подагрой, камнями и плохим зрением. «Джентльмен с никуда не годными ногами и светлой головой», как охарактеризовал его кто-то.
Эссекс, сменивший заграничные поля сражений на поприще внутренней политики, пропихнул по меньшей мере восьмерых своих сторонников в палату общин. Кроме Фрэнсиса Бэкона, от графства Стаффордшир там заседал и отчим Эссекса, сэр Кристофер Блаунт. Кажется, он намеревался сколотить партию.
Моя барка скользила по тускло-оловянной поверхности воды, направляясь в парламент. Великий пост еще не начался; в этом году Пасха была поздней. Но промозглая безрадостная погода наводила на мысли о смирении плоти и грубых власяницах. Поскольку я намеревалась просить у парламента денег, одета я была просто и скромно, под стать настроению.
На пристани уже толпились люди, на их изможденных лицах и покрытых пятнами шелушащихся щеках лежала печать зимних тягот. Как же мы все ждали конца зимы! Я улыбнулась и помахала, приняла от них записочки и подарки и поспешила внутрь. Чума не дремлет.
Спикер проводил меня в зал. Я не собирала парламент четыре года. Субсидия, которую выделил мне тот, что был созван в 1589 году, только-только подошла к концу. Королевская казна отчаянно нуждалась в деньгах. Они должны одобрить новую сумму.
Члены парламента почтительно поднялись, и лорд – хранитель королевской печати попросил их садиться, прежде чем приступить к торжественной речи. Я уселась на трон подле него и стала слушать.
Он быстро перечислил наши насущные заботы. Все их можно было коротко суммировать одним словом: Испания.
Вместо того чтобы с позором уползти обратно в конуру после бесславного поражения армады, Филипп еще больше расхрабрился. Он быстро восстановил флот, построив новые корабли по образу и подобию наших, так что теперь их число вдвое превышало то, каким они располагали в 1588 году, а конструкция стала более совершенной, – и напрямую пошел походом против протестантского мира Франции и Нидерландов. Он вступил в сношения с некоторыми лордами в Шотландии, намереваясь грядущим летом высадить там войско в двадцать пять тысяч человек и то же самое проделать в Ирландии, чтобы потом оттуда напасть на нас. Вдобавок он мутил воду в Германии и Польше, пытаясь вынудить их прекратить с нами торговлю. Нам необходимы были средства, чтобы воспрепятствовать его планам захватить Францию, Англию и Ирландию.
– Поразительно, что на свои доходы Англия сейчас защищает пять стран! – воскликнул лорд-хранитель.
Он напомнил членам парламента, что мне пришлось продать принадлежащие казне земли, чтобы покрыть расходы, несмотря на мою всегдашнюю экономность.
– На строительство наша королева потратила очень мало или вообще ничего, – сказал он. – На свои удовольствия не слишком много. Что же касается ее нарядов, они пышны и величественны, как и подобает монаршей особе, но не чрезмерно. Ее домашние расходы в силу того, что у нее нет семьи, невелики, да, – скромнее, чем во времена правления любого другого короля. В прошлом ее величество, несмотря на денежные затруднения, всегда вовремя выплачивала свои долги.
Это была правда. Я не строила дворцов и не могла позволить себе даже переоборудовать временный пиршественный домик в Уайтхолле в постоянный павильон, что неоднократно отмечали вслух иностранные гости. У меня не было ни супруга, ни детей на содержании.
– Но это еще не все! – перечислял между тем лорд-хранитель. – Когда ее величество взошла на престол, страна уже погрязла в долгах. Флот сгнил. Но она рассчиталась с долгами и теперь не уступит на море ни одному правителю Европы, что испанцы выяснили, когда попытались напасть на нас.
По залу прокатился горделивый гул.
– Ее корабли можно встретить во всех уголках мира, благодаря чему слава нашей страны растет и ширится!
Гул стал громче.
– Полагаю, каждый хороший подданный, видя, что это касается его же собственного блага и служит процветанию страны, одобрит щедрую субсидию. Она составляет менее половины от той суммы, каковая была выделена ее отцу, королю Генриху Восьмому.
Еще некоторое время он рассуждал о прочих делах, затем спросил, есть ли желающие высказаться. Внезапно в задних рядах поднялся мужчина в возрасте:
– Я Питер Вентворт, представитель Барнстейбла.
Только не он! Не этот пламенный пуританин, который последовательно выступал против меня в вопросах религии, пытаясь склонить англиканскую церковь к запрету священников, богослужебных риз и музыки. Но не дать ему слово было уже нельзя. Лорд-хранитель кивнул.
– Кроме испанцев, есть еще один враг, с которым мы в парламенте должны разделаться раз и навсегда. Я имею в виду хаос, который наступит в государстве, если ее величество не назначит престолонаследника. Мы должны оформить это в виде закона и потребовать назвать имя того, кто станет править после нее.
Это была запретная тема, которую мне успешно удавалось заминать на протяжении многих лет с тех пор, как парламент приказал мне выйти замуж. Как он посмел?
– Сэр… – заговорил было лорд-хранитель.
– Я изложил все эти соображения в своем памфлете под названием «Нижайший призыв к Ее Величеству назначить наследника престола». – Он помахал темной книжечкой в кожаном переплете, которую держал в правой руке. – Я представил его ее величеству, но до сих пор не получил никакого ответа!
– Сэр, мы собрались не для то…
– У нас в палате общин каждый может высказываться свободно! Я должен представить…
– Сейчас неподходящее время; мы не обсуждаем закон.
Я впилась в него взглядом, надеясь, что от этого он умолкнет. Но заставить пуританина умолкнуть взглядом невозможно, даже если это взгляд его королевы. Что ж, ладно, пусть надоеда говорит.
– Воспользуйтесь же правом на свободное высказывание, сэр, – приказала я ему. – Можете продолжать.
Вид у него сделался изумленный; теперь, когда ему велено было говорить, он начал запинаться:
– Я… я…
Он принялся листать свою книжицу.
– Нет, никаких книг, – заявила я. – Вы должны говорить из головы, от всего сердца.
– Прекрасно! Вы знаете, я поднимал этот вопрос начиная с тысяча пятьсот шестьдесят второго года, когда ваше величество слегли с оспой, и мы поняли, что, если наш капитан погибнет, некому будет встать за штурвал корабля. Многие, очень многие разделяли мой страх! Но вы не сделали ничего, чтобы его успокоить. После того как королева Шотландская… сошла со сцены… я написал свой «Нижайший призыв», побуждая вас к действию. Теперь парламент обязан действовать вместо вас, поскольку вы действовать не намерены. Парламент должен составить проект закона о престолонаследии.
Я почувствовала, как по шее сзади, точно кто-то касается горячей ладонью, начинает подниматься волна жара. Травы доктора Лопеса помогли ослабить приступы, но совсем их не прекратили. Воротник мгновенно пропитался потом, и строгое платье, которое было на мне, стало и в самом деле похоже на власяницу.
– Парламент не обладает такой властью, – заявила я.
– Парламент определил порядок престолонаследия, благодаря которому ваше величество оказались на троне, – напомнил он.
Теперь мое лицо пылало, словно его обдавало жаром из кузнечного горна. Да, парламент принял закон о престолонаследии, но порядок соответствовал пожеланиям моего отца – пожеланиям, которые он то и дело менял. Меня включили в очередь, затем выкинули из нее, затем снова включили. Напоминание об этом мне не понравилось.
– В полном соответствии с волей Генриха Восьмого, – отрезала я.
Вентворт обернулся и обратился к собратьям-парламентариям, хотя встать ко мне спиной не отважился:
– Из истории нам известно, что случается с королевством, у которого нет четко определенного престолонаследника! Каждая эпоха уникальна; каждая эпоха приносит с собой свои бедствия. В нашем случае, если наша милостивая королева умрет, не оставив никаких распоряжений относительно того, кто должен ей наследовать, за корону развернется ожесточенная борьба. Государство будет разобщено, что сделает нас легкой добычей для Испании. – Он возвел глаза к небу и добавил: – Крестьяне будут умерщвлены в своих полях, в каждом городе дети будут убиты, женщины поруганы, дома разорены, а наша религия растоптана!
– Вы нарисовали весьма яркую картину, – только и заметила я.
– Вспомните Ровоама, сына царя Соломона! Он потерял царство своего отца; оно было разделено надвое. На вас смотрит вся Англия! – взывал он ко мне.
– Да, она всегда на меня смотрела, с самого моего рождения, – отвечала я спокойно.
Из зала послышался ободряющий смех.
– Моя глубокая и искренняя любовь к вам, наша дражайшая и единственная государыня, побуждает меня сказать, что, если ваше величество не назначит престолонаследника при жизни, боюсь, это ляжет столь тяжким бременем на вашу душу и совесть… Да, в душе вашей будет твориться такой ад, что, когда вы умрете – а умрете вы неизбежно, – ваша благородная персона будет лежать на земле без погребения, прискорбное зрелище для всего мира…
– Представителю Вентворту нужно на свежий воздух. – Я сделала знак гвардейцам. – Выведите его, чтобы он мог перевести дух.
– Вы оставите по себе столь скверную память…
Его выпроводили, и в зале воцарилась гробовая тишина.
От меня требовалось нарушить эту тишину, переломить всеобщее настроение. И тем не менее я была вся в испарине, и не от приступа жара. «Лежать на земле без погребения…», «а умрете вы неизбежно…». Я откашлялась:
– Да, это будет почище даже «Тамерлана» Кристофера Марло. Ему бы на сцене играть.
Ничего более не потребовалось. По залу побежали смешки, и вопрос престолонаследия в очередной раз был замят. Я все решу так и тогда, как и когда сочту нужным.
Парламент заседал на протяжении всего Великого поста, и ненастная погода была под стать покаянным молитвам, читавшимся во время богослужений. Архиепископ Уитгифт любил Великий пост, дававший ему с его пристрастием к ритуалам старой церкви возможность безнаказанно потакать своим склонностям. Поздние рассветы и ранние сумерки требовали мерцания алтарных свечей. Погружение в глубины собственной совести взывало к покаянию и воздержанию; пост очищал душу. Освященное веками колесо церковного года вращалось медленно, и тому, кто вынужден был ограничивать себя во всем, шесть недель Великого поста могли и впрямь показаться бесконечно долгими.
Не было ни спектаклей, ни дворцовых празднеств, ни музыки, ни торжественных венчаний. Придворные убрали свои пышные наряды подальше, а многие и вовсе разъехались по своим поместьям.
Хотя пуритане не признавали церковный год, считая литургический календарь измышлением папистов, они жили так, будто держали Великий пост круглый год, и, будь их воля, заставили бы всю страну держать его вместе с ними. К счастью, в последнее время в результате ряда политических поражений их влияние ослабло, равно как и нажим на мое правительство, поэтому угроза навязывания нам реформированной религии наподобие какого-нибудь кальвинизма отступила.
Я находила утешение в старых ритуалах, хотя и не совершала их напоказ. В конце концов, я выросла на них, и они были для меня чем-то умиротворяюще знакомым. Мне нравилось произнесенное шепотом «Помни, человек, ты есть прах и в прах обратишься»[14], нравилось прикосновение большого пальца священника, пеплом чертящего крест у меня на лбу. Я не морщилась, слушая перечисление моих возможных прегрешений – недостаток милосердия, недостаток сострадания, тщеславие, самообман. Когда никто меня не видел, я надевала подаренную Эссексом в качестве напоминания о бренности жизни цепочку с черепом и порой, вытащив его из-за корсажа, вглядывалась в пустые глазницы. Когда я смотрела в зеркало на свое набеленное лицо и темные провалы глаз, я видела в них знакомые очертания. Череп под напудренной кожей угадывался слишком уж явственно.
Смерть постоянно присутствовала в моих мыслях, поскольку в Лондоне по-прежнему свирепствовала чума. Умерших было великое множество, и звон колоколов и негромкие заунывные крики «Выносите своих мертвых!» не прекращались. Я посылала в помощь выжившим еду и вещи, но остановить бедствия было сложно. Я приказала закрыть театры и запретить музыкальные представления на площади перед зданием биржи, чтобы уменьшить толпы и замедлить распространение болезни.
«И смерть забирает младых королев», – сказал один поэт. Пора моей молодости давным-давно миновала, и Вентворт лишь еще раз напомнил мне вслух о том, что я неминуемо умру. Кто-то воссядет на престоле после меня. И как же будут звать этого кого-то?
Некоторые полагали, что мне невыносима сама мысль о смерти, что я пытаюсь всеми силами отгородиться от любых напоминаний о ней, будто это поможет ее избежать. Но они ошибались относительно моих мотивов. Чего я старалась всеми силами избежать, так это переноса внимания с меня на моего преемника. Назвав его, я тем самым создам альтернативного правителя, того, к кому пойдут на поклон все недовольные моим правлением. А я окажусь не у дел. Я выразила это так: «Думаете, я стану вывешивать свой саван перед собственными глазами?» Из этого люди сделали вывод, что я страшусь могильного тлена, а не преждевременной политической смерти.
Престол должен был унаследовать Яков VI Шотландский. Мы все это знали. Но я не собиралась официально называть его имя. Он был единственным возможным претендентом, который отвечал нуждам Англии. Все прочие кандидаты были или иностранцами, или католиками, или совсем уж дальними родственниками. Очевидно, что наследовать будет Яков, так почему они никак не оставят меня в покое?
Я была не слишком высокого мнения о Якове, но на безрыбье, как говорится, и рак рыба. При всей своей скупости я тем не менее сочла разумным назначить Якову содержание – при условии, что он будет хорошо себя вести. В итоге он даже не пикнул, когда его мать казнили.
Поговаривали, что Яков человек со странностями, но каким еще он мог вырасти при таких-то родителях? Чудо, что он вообще не тронулся умом. Если он был педантом и имел склонность заводить фаворитов, это было не такой уж и большой ценой за то, что ему пришлось пережить. Я надеялась, что мои подданные примут его… когда-нибудь в отдаленном будущем.
Роберт Сесил принес мне отчеты о парламентских прениях. Он заседал в палате общин, а его отец – в палате лордов. Я едва не лишилась дара речи, узнав, что Фрэнсис Бэкон, человек Эссекса в палате общин, возражал против субсидий на борьбу с испанцами, во всеуслышание заявив, что не время их выделять.
Сэр Джордж Кэри здраво возразил ему, что испанцы уже послали в Англию сто сорок тысяч золотых эскудо – на подкуп знати, вдобавок к подкупу шотландцев.
– Королева намерена отправить флотилию под командованием сэра Фрэнсиса Дрейка, чтобы дать им отпор! – воскликнул он. – Неужто мы не выделим ей на это средства?
Бэкон поднялся и заявил, что страна не может позволить себе такие траты.
– Дворянам придется продать свое столовое серебро, а крестьянам – медные горшки.
Такой удар в спину ошеломил меня. Неужели он ставит интересы масс превыше интересов страны? И стоит ли за этим Эссекс? Ведь Фрэнсис Бэкон его человек и не может иметь собственных мотивов. Неужели его покровитель пытается подорвать мою власть, зарабатывая популярность у народа напрямую?
В конце концов его сопротивление было сломлено, и я получила свою субсидию. Но я не намеревалась забывать его выходку, и именно тогда в почву упали семена моего недоверия к Эссексу.
Теперь мне предстояло выступить перед парламентом с благодарственной речью. Я долго думала над словами. Хотя главный судья наших деяний – история, именно нужные слова убеждают людей позволить деяниям свершиться и овевают их славой. Мне хотелось, чтобы мои слова проникли в сердце каждого.
В день последнего заседания я вернулась в парламент полностью удовлетворенная тем, что собиралась сказать.
Был апрель, начало Страстной недели. В воздухе уже отчетливо пахло весной. Еще не распустившаяся листва одела ветви деревьев нежной дымчатой зеленью, заметной даже с реки, а фиалки придавали траве лиловый оттенок. Весла раз за разом погружались в бурлящую воду и, казалось, увлекали нас навстречу теплу.
Стоя перед членами палаты лордов, в то время как члены палаты общин слушали из-за дверей, с Хансдоном, лорд-канцлером, по правую руку и Бёрли, лорд-казначеем, по левую, я ждала, пока лорд – хранитель Большой печати заверял их в том, что «если бы казна ее величества не была пуста или она могла пополнить ее ценою личной жертвы, она не стала бы просить своих подданных и не приняла бы их средства, даже предложи они их добровольно».
– Заверяю вас в том, – поднявшись, обратилась я к собранию, – что вы делаете это для своего же собственного процветания в будущем, а не для меня. Многие монархи мудрее меня правили вами, и в их числе мой отец, с которым я не могу сравниться, – но не было среди них того, кто любил бы вас и пекся о вашем благе более меня.
Глядя на них, на их честные лица, обращенные ко мне, я ощутила прилив вдохновения, побудивший меня продолжать и предостеречь их от раздувания паники.
– Со своей стороны, клянусь, сердце мое никогда не ведало страха. В погоне за славой никогда не искала я приумножить земли, принадлежащие моей стране. Если я и отправляла мои войска, чтобы оборонить вас от неприятеля, то делала это для вашей защиты и для того, чтобы уберечь вас от опасности.
Они готовы были уже разразиться овациями, но мне необходимо было донести до них важное предостережение. Я взглядом заставила их утихнуть и продолжила:
– Я не хотела бы, чтобы вы разъехались по домам во всех уголках нашей страны и возбудили страх в сердцах моих подданных. Даже враги признают отвагу и решимость нашего народа. Предупредите людей лишь о том, чтобы были начеку и не дали застать себя врасплох. Тем они проявят доблесть и расстроят надежды неприятеля.
Серьезные лица передо мной были полны решимости.
– В заключение своей речи, – сказала я, – хочу заверить вас в том, что ни одно пенни из выделенной мне суммы не будет потрачено попусту. А теперь я должна выразить вам всем благодарность столь глубокую, какую только правитель может испытывать к своим верным подданным, и заверить вас в том, что я пекусь о вас денно и нощно, как не пекусь ни о чем более на этой бренной земле.
Я чувствовала затапливающую этот зал любовь; она перетекала между нами, крепкая и нерушимая. Я не подведу их, а они не подведут меня. Мы – единое целое.