– Она издала указ, согласно которому в следующем сезоне плащи у придворных должны быть короткими, – сказал мой сын. – Никто не может появляться при дворе в плаще длиной ниже колена. Притом старые перешивать нельзя. Опять ненужные расходы!
Он сидел перед камином, кутаясь в темно-зеленый плащ запрещенного отныне фасона и угрюмо глядя в огонь.
– То, чего желает королева, не может быть ненужным! – вздохнула я (это уже начинало утомлять: то ей одно, то ей другое). – Тебе придется занимать деньги?
– Не теперь, – отозвался Роберт. – Пока будут стоять холода, откупа на сладкие вина должно хватить. Но как только потеплеет…
Он развел руками.
Да, что он будет делать в следующем году? В обозримом будущем никакой военной должности для него не предвиделось, и, если не считать регулярных заседаний в Тайном совете, мой сын был не у дел. Фрэнсис и Энтони Бэконы усердно плели новую шпионскую сеть, пытаясь раздобыть для Роберта сведения, которые он мог бы преподнести королеве и тем самым заслужить ее благодарность. Однако пока что они в этом не очень преуспели, а попытка Фрэнсиса воспрепятствовать принятию билля о двойной субсидии привела королеву в ярость. Теперь она не желала иметь с ним ничего общего, так что его дурацкая принципиальность дорого обошлась всем нам. Для такого умницы Фрэнсис, казалось, был исполнен решимости вести себя как можно глупее.
Я вернулась в Лестер-хаус, вернее, в Эссекс-хаус. Какая мне разница, как он теперь называется, если я снова живу в Лондоне? При дворе я появляться не могла, но зато из одного окна был виден Уайтхолл, а из другого – Стрэнд. Мимо наших ворот проезжал весь Лондон, и большая его часть была вхожа в наш дом, где мы держали собственный маленький двор.
Когда-то это был епископский дворец на Стрэнде, и некоторые утверждали, что по коридорам перестроенного дома ночами бродят призраки церковников. Если и так, они едва ли узнали бы епископскую обитель в этом лабиринте покоев, картинных галерей, садов и кухонь. После смерти Лестера дом отошел нам с Робертом, и тот немедленно переименовал его в Эссекс-хаус. Когда я отдавала его сыну, тут было голо и пусто. Королева заставила меня распродать всю обстановку с аукциона, чтобы выплатить ей долги Лестера. Ходили слухи, что она выкупила нашу кровать – просто в пику мне. Обставить дом заново было делом небыстрым. С тех пор как его обставлял Лестер, цены взлетели до небес, так что стены, ободрать с которых дубовые панели и позолоту было королеве не под силу, служили обрамлением практически пустых комнат.
– Потеплеет, а как же? – воскликнула я.
Здесь, в Англии, мы ждали солнца и тепла как манны небесной, но их влияние на доход Деверё приправляло ожидание страхом.
– Да, лето – наш враг. Если только ты не сумеешь распорядиться зимними месяцами к своей пользе.
Ну почему братья Бэкон не смогли накопать хоть что-нибудь? Все их разговоры и обещания так ни к чему и не привели.
– На носу Рождество, – сказал Роберт. – При дворе будет не протолкнуться. Королева возжаждет моего общества, и тогда…
– Что тогда? – Я против воли рассмеялась. – Еще раз пригласишь ее на танец? Мило, конечно, что она иногда зовет тебя Робином, а себя позволяет называть Бесс, но слова ценятся дешево. Она всегда предпочитает слова: они ничего ей не стоят.
– Я чувствую себя как бык в стойле. Застрял, и ни туда ни сюда. Даже имя себе ни на чем не сделать. – Роберт с досадой ударил свой плащ. – Только и остается, что наряжаться, затевать ссоры и волочиться за женщинами.
– Ты слишком уж с явным удовольствием предаешься последним двум занятиям, – предостерегла я его. – Не ввязывайся в дуэли и не распутничай там, где это может дойти до королевы. Излишне говорить, что она этого не одобряет. Взгляни, что случилось с Рэли. Она не выносит неверности, а ты женатый мужчина.
Я боялась, что Роберт унаследовал мою любвеобильную натуру; малышка Фрэнсис явно удерживала его у домашнего очага не тихими семейными радостями. Но осторожность следовало соблюдать прежде всего. Кто ходит по тонкому льду, должен держать ушки на макушке.
– Разве я не клялся ей в верности множество раз? – вздохнул он.
– Держись подальше от ее фрейлин, – сказала я. – Обстряпывай свои делишки в других местах. В Лондоне нет недостатка в женщинах.
Если бы я знала, как сильно буду впоследствии жалеть о своем совете!
Я поднялась; уже начинало смеркаться. Нужно было зажечь лампы. Этими ноябрьскими вечерами незримое солнце садилось за пеленой серой хмари. Слуги зажгли свечи в настенных подсвечниках и внесли несколько настольных канделябров. Когда я уже собиралась приказать, чтобы подавали ужин, доложили о приходе братьев Бэкон. Фрэнсис с Энтони вошли в комнату. Энтони, которому передвижение явно давалось с трудом, еле доковылял до ближайшей скамьи и плюхнулся на нее. Он пару раз жалобно охнул, зато у Фрэнсиса глаза сияли.
– Добро пожаловать, друзья, – сказал Роберт. – Вы озарили своим появлением эту комнату, когда нас уже едва не поглотила мгла.
– Ваше лицо озарится радостью еще ярче, когда вы узнаете, какие сведения нам удалось раздобыть, – заверил Фрэнсис. – Это я вам обещаю!
Роберт придвинул кресла к столу и поставил два канделябра рядышком, чтобы было светлее. Потом похлопал по скатерти на столе.
– Вы хотите что-то мне показать? – спросил он. – Здесь или в Европе?
– На наше счастье, прямо здесь, – сказал Энтони. – Прямо у королевы под носом!
Он сложил свои длинные пальцы и потер руки, как будто бы торжествуя, но на самом деле всего лишь пытаясь их согреть.
Это было просто замечательно. Чем ближе к королеве, тем больше угроза и, следовательно, тем значительнее наша награда за ее раскрытие.
– Где? – спросил Роберт.
– Ее лейб-медик, доктор Лопес! – воскликнул Фрэнсис. – У меня есть доказательства его сношений с испанцами!
– Но какие у него могут быть мотивы? – спросил Роберт. – Он ведь не испанец, он португалец, а португальцы ненавидят испанцев за то, что те захватили их страну.
– Возможно, он не патриот Португалии, – предположил Фрэнсис. – Разве португальцы хорошо с ним обошлись? Он бежал оттуда из-за инквизиции.
– Но в Испании тоже есть инквизиция, – не сдавался Роберт.
– Кто знает, что толкает человека на путь шпионажа? Возможно, самая простая из причин: деньги. Испанцы наверняка платят ему щедрее, чем королева.
– У Лопеса большая семья, а он небогат, – сказал Энтони, откашлявшись, – так что он испытывает нужду в деньгах. Мои агенты в Испании следят за шпионами, которых Филипп финансирует в Англии. Один из них, Феррера да Гама, живет у Лопеса, в его доме в Холборне. Это уличает Лопеса. Он пользуется полным доверием королевы и снабжает ее лекарствами и снадобьями. Кому, как не ему, сподручнее всего ее отравить? Убийство куда дешевле вторжения, а результат тот же.
– Возможно, нам следует арестовать этого Ферреру, – заметил Фрэнсис.
– Да, и вдобавок приказать чиновникам в Рае, Сэндвиче и Дувре перлюстрировать все письма из Португалии.
– Да! – воскликнул Роберт. – И объяснить это будет проще простого, ведь я же член Тайного совета, ответственный за сношения с Португалией.
Лопес… Родриго Лопес…
– Роберт, а он, случайно, тебя не лечил? – спросила я.
– Да, я время от времени к нему обращался.
– Лучше не принимать его снадобья! – со смешком произнес Фрэнсис.
– У него нет никаких причин меня травить, – возразил Роберт.
– До сих пор не было. Если он выяснит, что вы идете по его следу…
Фрэнсис схватился за горло и изобразил, что задыхается.
Лопес… Что-то я про него такое слышала… Лопес… Ах, господи, точно! Злые языки утверждали, что это он снабдил Лестера ядом, который якобы убил и моего первого мужа, и Николаса Трокмортона, и графа Шеффилда. В итоге, когда скоропостижно скончался сам Лестер, меня обвинили в том, что это я отравила его, пытаясь спасти свою жизнь. Выходит, именно Лопесу мне следовало сказать спасибо за все эти кривотолки.
– Лондон кишит иностранцами, – заметил Роберт. – Ума не приложу, почему только мы их здесь терпим? Это же настоящий рассадник предателей!
– Иностранец иностранцу рознь, – возразил Энтони, напрягая голос, чтобы его услышали. – Огранщики алмазов, бежавшие из Антверпена, и крахмальщицы, которые крахмалят наши воротники, – этих мы точно выгонять не станем. Они ко всему прочему еще и налоги в двойном размере платят.
– Голландцы, гугеноты и швейцарцы – еще куда ни шло. Но как сюда проникли эти коварные испанцы?
– Дон Антонио, претендент на португальский престол, кажется, слишком уж у нас загостился, – подхватил Фрэнсис. – Живет здесь, пользуясь щедростью и покровительством ее величества, уже пятнадцать лет. Он знает, что терпение ее величества на исходе, так что он и его присные готовы идти на самые отчаянные меры. Я думаю, они передают его право престолонаследия испанцам. Это означает, что он наверняка пригрел у себя под крылышком испанских агентов.
– А разве Лопес не еврей? – спросил Роберт.
– Он выкрест, как еще несколько сотен его соплеменников, – пояснил Фрэнсис.
– У них есть какое-то специальное название, только я его не помню, – подала голос я.
– Мараны, – подсказал Энтони. – Разумеется, то, что он крестился, в Испании не имеет никакого значения. Мараны прекрасно жили там долгие годы, а потом в тысяча четыреста девяносто втором году испанцы их выгнали.
– Глупые, глупые испанцы, – усмехнулся Фрэнсис. – Добровольно изгнать из своей страны все мозги. Неудивительно, что с тех пор они делают глупость за глупостью. Впрочем, не нам на это жаловаться.
– Испания разбогатела только потому, что грабит обе Америки; в остальном же это наименее производительная нация во всей Европе, – сказал Роберт. – Можете назвать хоть один их продукт? Все ввозится. Когда снаряжали армаду, они не смогли даже сделать бочки, которые бы не текли. Жалкие люди. Фрэнсис прав: у них нет мозгов.
– Но этот Лопес… – Энтони вернул разговор к изначальной теме. – Он и в самом деле христианин? Иисус ведь тоже был еврей, но это не значит, что Он не был подлинным христианином.
– Откуда нам знать? Да и что это меняет? – отмахнулся Роберт. – Постановки «Мальтийского еврея» круглый год собирают огромные толпы, так что в глазах людей он уже подозрительная личность. Там даже яд упоминается. Всем известно, что они отравляют колодцы.
– «Всем известно», – передразнил Фрэнсис. – Вранья, которое «всем известно», хватило бы на тысячу свитков.
– Эх, жаль, Кит не увидел успеха своей пьесы, – вздохнул Энтони. – Когда он погиб, она неплохо шла, но даже и близко не так, как теперь.
– Он слишком много пил, – сказал Роберт. – Я знаю, поэты говорят, что выпивка помогает им творить, и, возможно, до некоторой степени это действительно так, но если бы он не пил столько…
– Его не заманили бы туда, где он нашел свою смерть, – подхватил Фрэнсис. – Пьяный – легкая добыча. Легко заманить, легко замазать. Кристофер Марло, убитый в кабаке по пьяной лавочке, – чем не правдоподобная история? Нет, его заставил замолчать кто-то влиятельный, кто-то, кому его шпионская деятельность была как кость в горле. Так что, Энтони, советую тебе смотреть в оба.
– Я не хожу по кабакам и не встречаюсь с людьми в тавернах в Детфорде, – сказал Энтони. – Я и до Эссекс-хауса еле-еле добрался.
– Мостовая перед Эссекс-хаусом может быть очень скользкой. Человеку, который не слишком твердо держится на ногах, ничего не стоит споткнуться и удариться головой, – предостерег брата Фрэнсис.
– Полы в королевском дворце тоже могут быть весьма скользкими, и благородному человеку тоже ничего не стоит поскользнуться и очутиться в Тауэре, – огрызнулся Энтони. – Так что ты тоже, Фрэнсис, смотри в оба.
Мы все, похоже, ходили по скользкой дорожке. В нашей тайной службе мы были полезны королеве, но в то же самое время вступали в сношения с опасными элементами – пользующимися сомнительной репутацией англичанами и враждебными иностранцами, лишенными чести и совести. Нам всем следовало быть очень и очень осторожными.