Вечером двадцать третьего апреля бригада вошла в пределы военного лагеря Майльи, представлявшего собой скорее военный городок. Располагался он в тридцати километрах от Шалона-на-Марне.
До вечера размещали личный состав по казармам. Заселились сами офицеры. То, что этот лагерь Майльи – военный городок, сказано не для красного словца. Тут действительно располагались нормальные жилые дома, в которых ранее проживали французские офицеры с семьями. Французы большей частью уже покинули территорию, и их квартиры теперь отдавали в распоряжение офицерского состава бригады.
Младшие офицеры селились по четверо в квартиру, штабс-капитаны и капитаны с подполковниками расселялись по двое, а полковники, ну и, конечно же, генерал занимали квартиры единолично.
Под самый вечер запланировали провести общий молебен по случаю благополучного прибытия.
– Становись! Оправиться!
Солдаты привели себя в порядок, одернув форму и разгладив складки.
– Смирно! На молитву, шапки долой!
Сняв фуражку и, как положено, разместив ее на сгибе левой руки, Михаил крестился в положенных местах, мысленно матерясь, а не молясь. Для него вся это церковная ритуалистика – лишь потеря времени, особенно учитывая, что он сам считал себя атеистом. Но делать нечего, приходится выполнять бессмысленные ритуалы, которые, если подумать, то собственно к вере не имеют никакого отношения. Можно подумать, богу есть какое-то дело до того, кто, как и сколько раз осенил себя крестным знамением или поклонился. Глупость ведь! Ты или веришь, или не веришь, все остальное от лукавого.
Протоиерей Цветаев Николай Иоаннович протяжно тянул молитвы, ему помогал полковой священник Барсов Дмитрий Дмитриевич, что зыркал на солдат взглядом комиссара, определяя, нет ли симулянтов или еще каких проявлений ереси. Климова аж передернуло от такого преображения, казалось бы, обычного попика-тихони.
Еще один священник из второго полка в пику коллеге из первого, отличавшегося крупным телосложением, но не жирным, вел себя как обычно. Более того, на его груди болтался Георгиевский крест, и вот он у солдат пользовался гораздо большей популярностью.
Климову все это было до фонаря, но что-то зацепило его взгляд в действиях рядом стоящего фельдфебеля Прокопия Анисимова. Вот после очередных дребезжащих завываний протоиерея новая порция крестных знамений.
«Не понял…» – подумал Михаил.
Фельдфебель в момент прикосновения ко лбу поджимал большой палец поближе к ладони, и вместо трехпальцевого крестного знамения получалось двуперстное.
«Раскольник? То бишь старовер, что ли?» – подумал Климов. Собственно, ему было глубоко наплевать на то, какую версию христианства исповедуют его временные подчиненные, он здесь ненадолго. Да даже если бы задержался, и в этом случае тоже было бы наплевать.
Просто вспомнил такой фактик, что, когда к власти придет Временное правительство и отменят обязательное посещение служб, то ходить на них станет в лучшем случае пятая часть, остальные на это дело забьют болт. Вот эти, что поджимают палец, и прочие, что еще как-то выкручиваются, те и забьют. В общем, получалась не самая приглядная картина, если подумать. Лишь пятая часть православного населения империи относит себя к последователям официальной РПЦ, а остальные держат фигу в кармане.
«Чего потом удивляться, что как бы коммунисты начнут взрывать храмы? Но при этом почти не трогали мечети и синагоги… – подумал он. – Не коммунисты, а вот эти вот вынужденные притворяться староверы различных течений и начнут жестоко мстить официалам за свое притворство и вынужденный грех лицемерия…»
Чтобы не привлекать к себе внимание ни священников, ни собственных солдат, Михаил, особо не вертя башкой, искоса понаблюдал за личным составом не только своей, но и соседней, третьей роты в момент крестных осенений. Заметил еще несколько человек, что проделывали тот же финт, что и фельдфебель.
Наконец вся это мутная бодяга закончилась.
– Накройсь! Смирно! Вольно! Разойтись!