Офицеры, коих Климов в борделе опустил в их собственных глазах, по возвращении закатили скандал и потребовали возвращения денег. Деньги Михаил вернул, но ситуация дошла до генерал-майора Лохвицкого. Тот вызвал Климова к себе, как раз в бригаду заглянул, посмотреть, на месте ли вообще солдаты и не разбежались ли по округе.
– Я же просил вас, господин штабс-капитан, больше не позволять себе никаких провокаций, – начал он холодным тоном. – И вы обещали мне, что больше не повторится. Что вы мне на это скажете?
– Так ничего такого и не было, никаких провокаций, ваше превосходительство, – пожал плечами Михаил с невинным видом.
– А что же тогда произошло? Про вас мне рассказали много неприятных вещей.
Климов пояснил ситуацию, ну и по требованию командира бригады спел песню.
– Кхм-кхм… Да уж… положение… – покачал в изумлении головой Николай Александрович. – Вы мне симпатичны, Михаил Антонович, песни мне ваши тоже весьма нравятся… И я не хотел вас подвергать лишнему риску, но вынужден все же подписать приказ о вашем назначении командиром сводной роты для отправки на фронт с учебно-ознакомительной целью, что подготовил Иван Иванович. Отсидитесь там, а тут за это время все несколько уляжется. Да и я поговорю с офицерами, а то их поведение, тоже надо признать, вышло за рамки приличий.
– Понимаю, Николай Александрович. Это действительно будет оптимальным решением.
В каком-то смысле Михаил даже порадовался такому исходу: дескать, все, что ни делается, – все к лучшему. Это к тому, что получит опыт ведения боевых действий лично, а не в пересказе (где одну половину сведений пропустят мимо взора, а вторую половину переврут), и значит, на основном месте службы допустит меньше косяков, что просто неизбежно при обучении лишь теории.
Правда, с самой ротой почему-то в последний момент переиграли и собрали ее не с двух батальонов, как задумывалось изначально, а со всего первого полка. И, судя по всему, их после срока на передовой должна была сменить вторая сводная рота из второго полка. Ну да генералу виднее. Может, время поджимало, или еще какие-то политические мотивы давили.
В общем, в конце мая рота оказалась в окопах под Верденом. Французы очень боялись прорыва фронта германцами, обстановка и впрямь оставалась напряженной, и потому, чтобы не возникло в цепи обороны слабого звена, раскидали взводы роты на значительное расстояние, перемежая их своими подразделениями. А во взводы выделили по отделению своих солдат, что должны были стать инструкторами, на личном примере показывая все тонкости окопной службы и войны.
К Михаилу Климову приставили молодого лейтенанта, но опыта у него хватило бы на десятерых.
К линии фронта приближались в предрассветной тьме, пользуясь всеми складками местности. Это было неудобно, кто-то из солдат уже успел вывихнуть ногу.
– Днем нельзя: если немцы засекут подход колонны, то тут же накроют артиллерией, – пояснял очевидные вещи французский лейтенант.
Подойдя к перепаханному воронками холму, наверное, использовался в свое время как наблюдательный пункт или как закрытая позиция для артбатареи, вошли в глубокий траншейный коридор, тянущийся на восток изломанной линией. Шли, наверное, не меньше километра, прежде чем достигли, собственно, окопов второй линии.
Третью линию только начали возводить, и представляла собой она пока лишь кое-как отрытый ров полутораметровой глубины без дренажных канав и обрешеток для укрепления стенок. Собственно, даже не то что вторая, но и первая линии обороны оказались готовы не полностью, и работы над ними еще шли.
Но на этом путешествие не закончилось. Зашагали на север и шли довольно долго, петляя по окопам, то и дело заходя в траншеи первой линии.
Тут уже довольно густо запахло мочой. Дойти до сортира солдаты себя не всегда утруждали. Да и не пойдешь на толчок в ожидании атаки противника и тем более своей, когда желание поссать становится особенно невыносимым. Но вот подул легкий ветерок с нейтральной полосы, и потянуло приторно-сладковатым запахом. Кто хоть раз ощущал запах гнилой плоти, тот его никогда ни с чем больше не спутает.
Солдаты загудели.
– Тихо, мать вашу! – зло зашипел Михаил.
Ему вторили младшие офицеры и унтера.
– Почему так долго идем? – с оттенком возмущения приглушенно спросил поручик Бодько, чуть не упав, обо что-то споткнувшись.
Идти по дну окопа и вправду оказалось занятием непростым. Недавно прошел дождь, глина стала скользкой. Вообще-то, дно окопов, как и стенки, обили деревянной решеткой, но из-за постоянных обстрелов часть грунта пробивалась сквозь прутья, дожди опять же подмывали глину, и убирать ее не спешили, вот и образовывалось месиво.
– Чтобы германец не вычислил, где именно происходит ротация подразделений, и не ударил по скоплению сил прибывших и еще не отбывших, мы используем каждый раз иной путь подхода…
– Понятно.
Там, где ландшафт местности сильно понижался и копать еще глубже становилось просто бессмысленно (так и до грунтовых вод можно докопаться, и тогда окоп превратится в пруд), траншеи формировались за счет мешков с грунтом.
Общая глубина приближалась к двум метрам, местами достигала трех, так что на некоторых участках, чтобы вылезти из такого окопа, приходилось пользоваться лестницей.
Над некоторыми позициями густо натянули колючую проволоку, чтобы противник не смог спрыгнуть в окоп. Почему так не могли сделать по всей длине, оставалось для Климова загадкой, а спрашивать не стал. Раз не сделали такой очевидной вещи, значит, это для чего-то нужно. Может, специально оставлены открытые участки, чтобы фрицы прыгали именно туда, где их ждут и подготовлены места для оборонительного боя? Ну и самим надо тоже как-то из своих окопов выскакивать в атаку. Хотя тут можно было сделать проще с откидывающимися секциями колючки. В общем, черт их знает.
Пока шли по первой линии, через определенный промежуток встречались посты наблюдателей, пытавшихся что-то высмотреть во тьме. Впрочем, тьма никогда не бывает полной даже в отсутствие луны, так что какое-то движение на нейтралке засечь при удаче все же можно, и тогда начинался переполох: стреляли винтовки, били пулеметы, и рвались гранаты. Вражеского разведчика пытались уничтожить всеми возможными средствами. Но пока оставалось тихо.
По мере движения рота редела, она словно железнодорожный состав на каждой станции теряла по вагону.
Первым отвалился пулеметный расчет.
С пулеметами, кстати, интересно получилось. После того представления с пулеметом «шош» выяснилось, что он станет выступать как запасной ствол для запасного наводчика на случай выхода из строя основного пулемета. А в качестве основного должен быть пулемет Гочкиса. Просто с поставкой возникла заминка (французы в первую очередь насыщали ими собственные войска и восполняли потери непосредственно на фронте), которую разрешили за неделю до отправки сводной роты на фронт. Но пулеметчики его освоить все же успели, и он им понравился гораздо больше «шоша». Даже вздохнули с облегчением. Но оно и понятно, на фоне «шоша» любой другой покажется идеалом. Даже мелькнула мысль, что франки специально так сделали, чтобы не привередничали с «гочкисом».
– Но все равно хуже «максимки», – высказал свое мнение все тот же неугомонный ефрейтор Малиновский.
Михаил случайно узнал его имя – Родион, так что да, тот самый, будущий маршал. Аж автограф взять захотелось…
«Дерзкий пацанчик», – с усмешкой подумал Климов, увидев, что тот ведет себя с офицерами на грани фола, так что нет ничего удивительного в том, что отношения с ними складывались не ахти, из-за чего он страдал в плане наград. Нет бы сделать выводы из прежнего опыта службы и попридержать неизвестно откуда взявшийся у деревенского паренька гонор, но нет, и на новом месте стал топтаться по старым граблям. Так-то вполне мог уже и три Георгия иметь, ну пусть даже два, а там и новый чин, но Родион отчего-то закусил удила и практически нарывался на оплеуху.
«Скрытый социалист, наверное, – снова невесело хмыкнул Климов. – Или наоборот…»
Слышал Михаил в начале девяностых (когда стали активно переоценивать личности, а возродившиеся, словно фениксы из пепла, «аристократы» принялись искать «своих» среди «чужих», то есть среди высшего комсостава Красной армии) байку, что Малиновский на самом деле бастард некоего дворянина, и отца своего он прекрасно знал. Отсюда его настойчивость в изучении именно французского языка (не немецкого или тем более не английского, кои в изучении, даже вместе взятые, легче французского). Не правда ли, странное желание у крестьянского мальчугана? А также стремление попасть на военную службу и стать офицером. Складывалось такое впечатление, что он по юношеской наивности и проистекающему из этого пылкому максимализму пытался кому-то доказать, что достоин быть сыном своего отца, может, даже добиться его официального признания. Отсюда же и ершистость по отношению к командирам и дворянам: дескать, я ничем не хуже вас.
Как бы там ни было, Климов был на сто процентов уверен, что именно Малиновский попадет в пулеметный расчет второй сводной роты.
Что до тактико-технических характеристик «гочкиса», то они и впрямь не особо впечатляли. Масса – двадцать три с половиной кило, патрон все тот же – восемь миллиметров «лебель», скорострельность – пятьсот выстрелов в минуту, прицельная дальность чуть больше тысячи восьмисот метров с весьма оригинальным боепитанием в виде длинной пластинки-обоймы, хотя можно заправить и привычную по «максиму» матерчатую ленту, но ее использовать не любили.
Но вот, изгваздавшись в глине с ног до головы, многие нет-нет да падали с глухими матами, наконец добрались до своей позиции, когда на востоке начало светлеть.