– Господин штабс-капитан… – Кто-то тронул Антона за плечо.
– А? Что?! – развернулся он и увидел перед собой поручика Василия Бодько.
Тут он осознал, что его окликали несколько раз новым именем, да он не отреагировал.
«Надо забыть свое старое и перестраиваться на новое, – подумал он. – Теперь я не Антон, а Михаил».
– Прошу прощения… – смутившись, произнес поручик. Но его можно понять, совсем молодой парнишка, и двадцати нет, и еще не принимавший участия в боевых действиях.
– Говорите, господин поручик.
– А что за песню вы напели?
«А я, ептыть, вслух, что ли, пел?! – мгновенно покрылся холодным потом Михаил, потому как если песню спел вслух, то и остальные свои мысли мог озвучить, а это уже даже не залет, а… перелет. – Надо себя лучше контролировать».
Быстро осмотревшись по сторонам, Михаил… теперь уже именно Михаил Климов увидел, что на него смотрят с любопытством и ожиданием, а значит, ничего такого крамольного он все же не ляпнул, забывшись.
Гитара тоже, кстати, играть перестала.
– Не могли бы вы спеть эту песню нам, господин штабс-капитан? Мы ее не слышали…
– Э-э…
Собравшиеся офицеры одобрительно загудели: дескать, спой, птичка, спой, красава.
– Да, Михаил Антонович, спойте, – поддержал офицеров подошедший полковник Нечволодов, командир Первого особого пехотного полка. – А то скука просто невыносимая, а у вас, оказывается, есть никому неизвестная песня… и возможно даже не одна. Не хорошо так с обществом поступать, оставляя нас в неведении касательно своих поэтических талантов!
– Но я… – Михаил хотел сказать, что песня не его и он не помнит весь текст, только отрывки. С запоминанием текстов стихов и песен у него действительно имелись некоторые трудности. Но сейчас вдруг понял, что помнит эту песню от начала и до конца, даже более того, и многие другие тоже, что оставили в его душе определенный отпечаток, сильно понравившись в свое время, так что он слушал их много-много раз.
«Это мне такой бонус с абсолютной памятью небеса прописали?» – с восторгом подумалось ему, ибо бонус был бы очень в тему.
Впрочем, губу с огорчением пришлось закатывать обратно. Память оказалась далеко не абсолютной. Попытка с ходу вспомнить текст песни Кати Лель «Муси-пуси» с треском провалилась.
«Но, может, это потому, что я ее ни разу не дослушал до конца?» – подумал он с надеждой. Но как показала еще одна попытка вспомнить песню той же исполнительницы, «Джага-джага», что он имел несчастье дослушать до конца, все равно не смог.
Ему протянули гитару.
– Хорошо…
Михаил, взяв гитару и присев на кнехт, перебрал струны, подтянул немного парочку и, не испытывая ни малейших неудобств от публичного выступления, запел, подражая автору песни, не опасаясь дать петуха, ибо из памяти реципиента знал, что голос у тела хороший.
Надо мною тишина, небо, полное дождя,
Дождь проходит сквозь меня,
Но боли больше нет.
Под холодный шепот звезд
Мы сожгли последний мост,
И все в бездну сорвалось.
Свободным стану я от зла и от добра,
Моя душа была на лезвии ножа…
Когда закончил, на судне стояла практически мертвая тишина, если не считать каких-то технических звуков. Потом слушатели взорвались криками горячего одобрения. Аплодировали.
– Ваша песня, Михаил Антонович? – спросил полковник Нечволодов.
– Моя, Михаил Дмитриевич, – присвоил себе авторство Климов. Потому как свалить на кого-то другого авторство не получится. Ну и чего греха таить, подумал, что, а вдруг за счет этого сможет что-то для себя выгадать, скажем, благожелательное отношение полковника, а значит, сможет с большей вероятностью дать увольнительную в город погулять, если вдруг с этим окажется все же строго, чем можно воспользоваться для побега. Правда, для закрепления положительного отношения придется еще несколько концертов устроить, и лучше если на них будет присутствовать еще и сам генерал-майор Лохвицкий – командир Первой особой пехотной бригады.
– Очень необычно… очень… ново… оригинально… Есть у вас еще что-то?
– Есть несколько, – кивнул Михаил, понимая, что если сказал «а», то надо говорить и «б», потому как не может человек сочинить всего одно произведение; если уж талант есть, то он раскроется, как взорвавшийся снаряд осколками, вопрос лишь в количестве этих осколков, десяток или сотня, а также в качестве: может, из десятков песен всего одна – хит, как, собственно, частенько и бывает.
– Что же вы от нас скрывали свои таланты, Михаил Антонович? Столько кукуем на этом судне… Право слово, это где-то даже грешно… но, впрочем, неважно. Спойте еще что-нибудь, Михаил Антонович, у вас очень хорошо получается, да и песни свежие.
– Просим! Просим! – загалдели офицеры.
И даже солдаты что-то одобрительно загудели внизу.
«Ах да… попаданец же, как же без песен? Но Высоцкого я вам петь не стану», – мысленно усмехнулся Климов.
Мысленно перебрав композиции, решил на этот раз остановиться на Александре Розенбауме с его «Нарисуйте мне дом».
За второй пошла третья, потом четвертая, пятая… Шли разные исполнители, вроде «Комиссара», «Любэ», Лозы и даже «Технология».
На девятой Михаил решил немного похулиганить, но так, без фанатизма, и кивнул солдату с гармонью.
– Дай-ка, братец, свой инструмент…
Обучаясь в музыкальной школе, Михаил помимо рояля с гитарой, на которые его, собственно, записали, чтобы там зашлифовали домашнее обучение, освоил – пусть и на любительском уровне – гармонь с аккордеоном, барабаны, и даже при случае мог на скрипке сбацать. Ну и чисто для прикола балалайку освоил. А вот что ему не давалось, так это духовые, все эти трубы, кларнеты и флейты с прочими саксофонами.
Взяв гармонь и на разводе пройдясь по кнопкам, затянул песню Леонида Аграновича «Не грусти». Ну и под конец вжарил песню Ники «Подари мне поцелуй», слегка переделанную под мужской вариант исполнения, как изначально, наверное, и была написана. Эти две песни больше солдатам зашли. Но и офицеры приняли вполне благосклонно.
– Все, господа, на этом, пожалуй, давайте закончим наш импровизированный концерт… а то еще немного, и просто голос сорву.
Горло и вправду драло с непривычки. Опять же прокуренным оказалось, и «прокопченные» связки заболели.
«С куревом, кстати, надо завязывать», – подумалось ему.
Офицеры разочарованно погудели, сожалея, что такой интересный концерт закончился так быстро, но отпустили.
Чтобы не пристали с разговорами на поэтические темы, в которых он ни в зуб ногой, Михаил поспешил покинуть палубу: дескать, в гальюн срочно потребовалось. Действительно зашел, снизил уровень жидкости в организме и отправился обратно в каюту, по пути усваивая биографию реципиента.
Климов Михаил Антонович, тысяча восемьсот восемьдесят шестого года рождения… тридцатого октября.
«Это значит, что мне сейчас… двадцать девять… Ну неплохо, сбросил десяток… с хвостиком лет…» – подумал он.
За печами реципиента значились Первый кадетский корпус и Павловское военное училище. Учился в целом неплохо и закончил училище по второму разряду. Потихоньку рос в званиях и на момент начала Первой мировой являлся поручиком Двадцать девятого Черниговского пехотного полка.
Контужен 07.03.1915 у деревни Зиомек; остался в строю. Прошел 26.04.1915 Особый Царскосельский эвакуационный пункт и был направлен в Царскосельский лазарет № 44; проходил лечение в Царскосельском лазарете № 33, откуда выбыл в действующую армию 08.11.1915 в звании штабс-капитана. 21.01.1916 переведен в Первый особый пехотный полк.
Чуть ли не главным критерием, по которому отбирали в него офицеров, было знание французского языка. А он его знал хорошо. Хотя у большинства офицеров с этим все же оказалось не ахти. Кто бы мог подумать это при втором-то критерии?! Вторым критерием служило дворянское происхождение, хотя хватало уже и не дворян, и только потом учитывался боевой опыт. Но и без боевого опыта брали, как того же поручика Бодько, не иначе по чьей-то протекции. Ну как же, во Францию поедут, ля-мур тужур.
Офицеров вообще гребли в корпус отовсюду, набирая, что называется, с бору по сосенке, лишь бы удовлетворяли этим критериям и не опозорили Россию перед сверхчеловеками… которых поехали спасать от других сверхчеловеков.
Из наград успел заработать орден Святого Владимира четвертой степени с мечами и бантом, а также орден Святой Анны тоже четвертой степени с надписью «За храбрость».
Не женат и даже не имеет сердечных привязанностей. В общем, положился на волю родителей: кого сосватают, на той и женится. На редкость в этом плане пофигистичный человек с ровным отношением к женщинам, он их где-то даже побаивался.
Соседи по каюте, к счастью, угомонились, и общаться с ними не пришлось, так что Климов завалился на свою койку.
«А ведь скоро революция… – безэмоционально подумал он. – Разруха. Миллионы погибших. Да и потом…»
Все-таки предстоящая весьма трагическая история страны пробила скорлупу отрешенности, и Михаил болезненно поморщился.
По поводу революции у Михаила Климова сложилось сложное мнение. Царский режим сгнил до основания, тут вопросов нет, и спасать его не то что нет смысла – вредно. Да и как спасти того, кто не хочет спасаться? А чтобы спастись, нужно измениться, а меняться дворянство не желало.
«Да и что я могу в этом отношении сделать? – снова подумал он с некоторым неудовольствием внутри. – Ничего».
Но и большевиков Михаил тоже не поддерживал. Слишком они, получив первый успех, заигрались в мировую революцию, разжигая ее за счет средств России, и в итоге все спустили в унитаз. Потом, конечно, когда остались с голой жопой, спохватились, но опять же действовали, словно руки из этой самой жопы растут, используя самые неэффективные решения из возможных. Словно специально выбирали.
Климов будто наяву представил себе бредовую картинку, как в Кремле заседает правящая верхушка из революционеров. Перед Сталиным лежит несколько проектов, и он, попыхивая трубкой, спрашивает:
«А какоэ из ных самоэ затратноэ в рэализации и нээффэктывноэ в работэ, товарысч?»
«Вот это, товарищ Сталин, под номером шесть. Заводы будут, как вы любите, самыми большими в мире, управляемости никакой, логистика хуже не придумать, модернизация фактически невозможна без остановки всего производства, и хватит одной вражеской бомбы, чтобы парализовать работу всего завода и целого сектора экономики, с ним связанного. Мы ведь их строить будем поближе к врагам, чтобы их бомбардировщики точно до них долетели!»
«Вот его и рэализуйтэ. Когда война начнэтся, угробим эсшо туэву хучу срэдств на ых эвакуацию, и палавыну заводов патэраэм в дарогэ».
«Слушаюсь, товарищ Сталин!»
«Есть предложение, как еще хуже сделать, товарищ Сталин», – предлагает еще один деятель, лысоватый и колобковатый, вскакивая со своего стула.
«Гавары», – сверкнув желтыми палпатиновскими глазами, кивнул Сталин.
«Давайте запустим кампанию по перевыполнению плана! Назовем это стахановским движением! Тогда станки без нормального обслуживания будут ломаться на порядок чаще, люди уставать сильнее из-за переработок, и как результат лавинообразно возрастет травматизм на производстве, а также процент брака с нынешних шестидесяти процентов поднимется до девяноста! Под это дело можно фабриковать дела по статье «Диверсия» или объявлять гондурасскими шпионами и всех оставшихся еще у нас специалистов и высококлассных рабочих загнать в тайгу, чтобы валили лес тупыми топорами и кривыми пилами без зубьев, или вовсе расстрелять как врагов народа!»
«Мнэ нравитса ваша ыдэя! Дэйствуйтэ, товарысч Кукурузов!»
То же самое с производимой по лицензии продукцией. Складывалось впечатление, что из всех возможных вариантов выбирали самые хреновые. Те же грузовики ГАЗ-А, в девичестве «Форд», к примеру, маломощные, сложные и ломкие.
И вот такой дебилизм с чудовищно неэффективным освоением средств творился всю историю, пока у власти стояли коммунисты.
– Тьфу…
В общем, поддерживать он их тоже не видел ни малейшего смысла, чтобы потом за счет России поднимать все эти нацокраины, строя заводы, раздавать им территории (не только Окраина приросла окраинами, но и Белоруссия с Казахстаном, да и внутри много чего перераспределили, той же Чечне кусок прирезали), дабы потом они со всем этим добром откололись. Тут требовалось осуществлять третий вариант, только его не просматривалось.