Профессор исторических наук Петр Иванович Смирнов жил в десяти минутах ходьбы от Филиппа, в четырехэтажном доме, отреставрированном и заселенном пару десятилетий назад. Когда-то, в девятнадцатом веке, здесь жила семья помещика, теперь же дом перестроили. На каждом этаже – по одной квартире, лифта не было, но имелся консьерж, сурово провожающий пытливым взглядом всех посетителей. Филиппа он знал и радостно ему улыбнулся.
– Дядя Петя у себя?
– Да, Филипп, он сегодня не выходил.
Поднявшись на второй этаж, Филипп позвонил в дверь.
– Кто? – послышался вопрос.
– Это я, Филипп.
Послышался щелчок замка, и дверь открылась.
– Как я рад! – седовласый мужчина заключил Филиппа в объятья, – Давненько мы не виделись!
Петр Иванович был мужчиной преклонных лет, однако, его неуемный темперамент и энергичность натуры вводили людей в заблуждение, скидывая профессору пару десятков лет.
Среднего роста, с абсолютно седой шевелюрой и небольшой бородкой, которую он подкрашивал в черный цвет, в очках в экстравагантной золотой оправе, с большим животом и избыточным весом, профессор не производил впечатление светила мировой науки.
Он был общителен, весел, однако строг и всегда пунктуален, и педантичен в вопросах организации быта и работы.
– Да, несколько месяцев не виделись, – Филипп был рад встрече с дядей.
– Проходи, проходи, – Петр Иванович пропустил племянника в квартиру и закрыл за ним дверь.
Просторная прихожая, не загроможденная мебелью, плавно переходила в большую гостиную, от которой ее отделяли бархатные зеленые портьеры.
Филипп прошел в гостиную, в центре которой стояли массивный дубовый стол и стулья.
Вдоль стен тянулись книжные шкафы, в промежутках между ними на стенах висели фотографии и картины.
– Так, садись, – сказал профессор, – Может, чайку?
– Нет, дядя, спасибо, – Филипп сел за стол, – Я, собственно говоря, по делу.
– Ах, ну вот, в кои веки любимый племянник приходит в гости, а оказывается он по делу, – покачал головой профессор, но улыбнулся.
– Петр Иванович, кто там? – послышался звонкий женский голос, и у Филиппа перехватило дыхание.
– Это Филя! – крикнул профессор, – Ну, так и что у тебя за дело?
– Слушай, так сложилось, что у меня оказалась одна необычная вещь. Я предполагаю, что она очень древняя.
– Древняя? Как интересно! – в дверях гостиной появилась высокая брюнетка.
Благодаря облегающему синему платью и высоким каблукам ее фигура казалась невероятно стройной. Черты лица девушки можно было назвать правильными, даже классическими – миндалевидные темные глаза, прямой нос, узкое лицо, в меру высокий лоб и тонкие брови. Волосы, пышные и вьющиеся, волнами спадали на оголенные руки.
Девушка прошла в гостиную.
– Привет, – сказала она, мило улыбаясь.
– Привет, – Филипп проводил ее взглядом, с наслаждением вдыхая аромат ее духов.
– Майя, присоединяйся, Филипп хочет мне что-то рассказать. Садись, – сказал Петр Иванович.
Филипп достал из кармана золотую печать и поместил ее на книгу, лежащую на столе.
Рядом он положил листок с переводом.
Профессор достал из нагрудного кармана очки и надел их, сняв те, что были на нем.
Он взял в руки печать.
– О, Шумер? – спросила Майя.
– Именно так, – сказал Петр Иванович.
– Где ты взял эту печать? – Майя посмотрела на Филиппа.
– Мне передал ее один мой знакомый, – ответил он.
Несколько минут в тишине профессор Смирнов внимательно рассматривал печать.
– Не совсем уверен, но, думаю, где-то третье тысячелетие до нашей эры, – наконец сказал Петр Иванович, – Такая письменность, а точнее, клинопись, использовалась в Шумере. В то время люди еще не умели обозначать звуки и слоги в письме, они использовали знаки, иероглифы, которые имели рисуночный характер. Хотя тут, конечно, можно предположить, что это даже конец четвертого тысячелетия. Так, теперь посмотрим перевод, – профессор положил печать и взял листок с текстом, – Да, такое ощущение, что смысл очень мудреный, – сказал он, меняя очки.
– Надо понять, о чем говорится в этом тексте, – сказал Филипп.
– Хм, – сказал Петр Иванович, – Как ты сам знаешь, древние тексты – вещь очень сложная. Некоторые слова или фразы нельзя трактовать буквально.
– Но ведь очевидно из перевода, что речь о чем-то ценном, разве не так?
Профессор нахмурил брови.
– Возможно, а возможно, и нет, но если что-то ценное и есть, то им может оказаться что угодно! – он закинул ногу на ногу и откинулся на спинку стула, – Начиная от фамильных драгоценностей, принадлежавших семье владельца печати, до какой-нибудь ерунды. Не зная, кому принадлежала печать, где она была найдена, и о каком периоде идет речь, мы не можем вообще рассуждать о ее ценности.
– Я бы не была в этом так уверена, – неожиданно сказала Майя. Профессор Смирнов и Филипп удивленно на нее посмотрели, – Прошу прощения, Петр Иванович, но я с вами несогласна. Моя кандидатская степень по археологии позволяет мне предположить, что данная вещь представляет собой гораздо большую ценность, нежели вы думаете.
– Слушаю тебя, Майя, – профессор снова сменил очки.
– Я полагаю, что такого рода текст не является характерным для цилиндрических печатей третьего тысячелетия. Кроме того, в то время подобные печати чаще делали из твердого материала, например, из мыльного камня, сердолика, нефрита или даже из известняка, но не из золота. Использование золота для ценных вещей характерно для позднего вавилонского периода, а не для Шумера. Но в этот период сами печати были уже не столь популярны.
– Ты хочешь сказать, я ошибся в возрасте печати? – спросил Петр Иванович.
– Да. Она была создана тогда, когда печатями уже не пользовались, так как она из золота. Однако надпись на ней сделана на древнем шумерском языке клинописью. Как вы думаете, легко ли по золоту писать клинописью?
– Ты хочешь сказать, что это новодел? – спросил Филипп.
– Нет, я хочу сказать, что в раннем Шумере никто просто так не стал бы писать клинописью на золоте, это дорого и сложно. Тот, кто это сделал, намеренно сделал это на золоте, на трудном в работе, но очень прочном материале, и на языке, который в то время могли уже не использоваться.