Ранним утром войско выдвинулось вперёд. Перемещались мучительно медленно: тяжёлые повозки, нагруженные военными приспособлениями и пушками, вереница конных и пеших воинов, растянувшаяся по дороге на добрую милю. Сердце моё готово было выскочить из груди и лететь в бой, освещая всем путь, но приходилось плестись наравне со всеми. Даже Джюсто, уже окрепший и хорошо откормленный, выказывал нетерпение, то и дело пофыркивая на медленно ползущий строй.
Отец беседовал с кузеном, накануне похода прибывшим из Венеции со своими людьми. Их было не много, но все они прошли огонь и воду, имели военный опыт. Рядом с этими рыцарями, украшенными шрамами в кровопролитных боях, я ощущал себя незрелым юнцом. Металл их щитов и доспехов, слепя глаза, блестел на солнце. Вычурная роскошь, я бы сказал, даже показушная, всё же внушала непонятный трепет и приковывала внимание.
Я становился всё мрачнее, ощущая на себе многочисленные взгляды, но осанку приходилось держать соответственно моменту. Погружённый в свои мысли, старался сосредоточиться на звуке, которого не мог слышать, среди всего этого шума и лязга, но ощущал, как бьётся сердце моего верного Джюсто, как горячая кровь пульсирует на его вздувшейся от напряжения шее. Кажется, и он чувствовал, что творится со мной, предугадывал мои желания. Нам бы сорваться и полететь вперёд, рассекая всё на своём пути, щедро сеять смерть, покуда не освободим Патрицию и не укроем её в безопасном месте от врагов и друзей.
Среди своих собратьев Джюсто выделялся особенной статью, белая грива отливала серебром, поступь – грацией чистокровного арабского скакуна, единственное тёмное пятно на боку не позволило ему стоять в стойле какого-нибудь султана, а привело, ещё совсем молодым жеребёнком, на конский рынок. Деметрио имел особенную слабость к красивым лошадям и не скупился на лучших его представителей. Джюсто был отцовским подарком мне на пятнадцатилетие, пожалуй, самым дорогим и значимым.
Всё во мне, измученное болью и бессонными ночами, клокотало, я терялся в догадках. Наше будущее вырисовывалось с издевательской точностью воображения. Даже если Патрицию удастся отбить живой, её ждёт незавидная участь всеобщего презрения, а меня – скорая новая женитьба во имя и ради продолжения рода. Осквернённое чрево моей жены уже негодно для столь благородной миссии, считает Деметрио. Им придётся заставить Патрицию принять монашество. Лишь в таком случае она будет всё равно, что мертва, и освободит своего благоверного от брачных уз.
В наш век, когда любовь считается чуть ли не грехом, эти люди не понимают, как мы посмели любить друг друга. Им неведомо чувство, когда два сердца стучат в унисон. Как быть с этим? Могу ли я хотя бы представить другую женщину в постели, в своих объятьях? Нет! Не могу и не хочу.
Итак, моё нынешнее положение позволило нам собрать армию, но не снимает с меня обязательств… Это замкнутый круг!
Отец бросает на меня долгие, задумчивые взгляды. Догадывается ли он, чего я замышляю? Какие действия предпримет, чтобы остановить?..
Прежде всего нужно утолить жажду мести, кипящую в моей груди, отомстить за то, что эти негодяи осквернили моего Ангела. Ненависть придаёт мне силы, но не может отвлечь от мрачных мыслей о будущем. Мне ничего другого не остаётся, как вновь предать отца и, вызволив Патрицию, умчаться с ней на край света…
«Сын мой, я дважды тебя терял! Но больше этого не случится!» – его слова, которые я уже не смогу забыть никогда. Груз этот ляжет на мою совесть и будет тяготить, но иначе поступить я тоже не могу. Они не оставляют мне выбора. И, конечно, ни перед чем не остановятся: применить силу для Деметрио всегда было в порядке вещей. И те, кто сейчас охраняет меня, скоро станут моими тюремщиками, до тех пор, пока на Патрицию не возложат обеты, в лучшем случае, ведь может быть и другой, о котором совсем страшно подумать.
Проклятье сбывается. Счастье ускользает от нас. «Не быть вам вместе, пока… – я мучительно вспоминал, что сказала та беззубая старая карга накануне свадьбы, – покуда не станете отражением друг друга!»
Но как это возможно?.. Разве мужчина и женщина способны сравняться, стать похожими?! Что она имела в виду?
На закате мы приблизились к постоялому двору, где были захвачены.
– Позволь мне, отец, самому!
– Иди, Эрнесто, разберись, и покажи мне их головы, я хочу взглянуть на эти ничтожества!
С небольшим отрядом я выдвинулся вперёд и мы пустили вскачь лошадей, подняв за собою облако пыли.
Возмездие! Что может быть слаще?!
Мы ворвались в таверну, где всё ещё продолжалось пьяное веселье. Когда эти гниды целовали землю возле наших ног, вымаливая прощения, вернув все присвоенные ими вещи, приданое, некогда принадлежавшее счастливым молодожёнам, я не испытывал ничего, кроме отвращения и безутешности потерянного счастья.
Даже их казнь не доставила облегчения. Деметрио успел вовремя, чтобы увидеть как дрожали и тряслись перед смертью те, кто посмел поднять руку на Гриманни.
– Лишь кровь смывает бесчестье, сын. Теперь я вижу, что ты не мальчик, но настоящий мужчина! – (к счастью, родитель мой не видел, как после выворачивало меня наизнанку, когда эмоции улеглись).
Все украденные вещи, кроме драгоценностей Патриции, сожгли вместе с домом, стирая само напоминание о произошедшем здесь.
Что испытывал я, глядя на пожарище? Стало ли хоть на миг легче и спокойнее моей душе, ведь справедливость восторжествовала?! Лишь ядовитая горечь наполняла моё существо безнадёжностью и тьмой.
Я стоял на пепелище, сжимая в руке ожерелье любимой, до тех пор, пока оно не рассыпалось, но никто не посмел подобрать дорогие жемчужины. У подобных сокровищ – недобрая судьба.
К рассвету мы окружили замок, в котором томилась в неволе моя загубленная половина. Сердце рвалось из груди и не было ему успокоения.