Очнулся подвешенным за руки. Адская боль разрывает суставы. Рана на голове словно залита раскалённым железом, но что это по сравнению с муками души, внимающей истошным крикам, доносящимся из темноты подземелья?! Не сразу понял, что это её голос, слишком хриплый и сдавленный, среди животных стонов, получающих удовольствие насильников, а когда осознал чей… Я дёргался на цепях, болтаясь, как марионетка в руках кукловода, вдруг решившая, что может стать свободной, но мёртвой хваткой металл впивался всё глубже и глубже в запястья, не желая их отпускать. Кровь струилась по рукам, стекая по телу вниз, капала на пол. Проклятья и ругательства извергались из меня, я кричал, вопил, горло моё разрывалось. От одной мысли, что делают с ней, подобно грешнику в аду горел, отчаявшись ждать смерти и не сгорал. Собственные вопли доносились до меня откуда-то издалека. Клялся, что убью каждого, кто притронется к жене, медленно и мучительно разорву на куски собственными руками, зубами грызть буду, кожу сдеру живьём, уничтожу их близких всех до последнего…
Эделина, горящая на костре, привиделась мне счастливой, она умерла страшной, но очищающей смертью. Рассудок мой помутился. Я видел её улыбающейся в пламени, протягивающей ко мне обгоревшие руки.
«Останови их! Подари нам смерть!» – отчаянно молил её, словно она в силах это сделать. Теперь даже геенна огненная казалась мне благодатью, которую ещё нужно заслужить.
Всё внезапно стихло. Чёрная бездонная пустота окружила меня непроглядной и беззвучной пеленой. Не было ни одной мысли, ни одного чувства. Всё замерло, погрузившись в небытие. Благословенное НИЧТО поглотило всё вокруг, в том числе и проклятую душу мою. Всё исчезло. Могильная тьма и тишина. Отсутствие присутствия чего-либо. Сколько длилось это состояние, я не знаю. Только и оно прошло. Проявилась боль, по нарастающей, а с нею стон, вырвавшийся из груди, заставивший меня снова дышать.
Кто-то трогал мои ноги, вернее, обнимал их и покрывал поцелуями. Я точно потерял рассудок. Сумасшествие или нет? Это женские руки, голос, всхлипы. Несмотря на то, что тьма была непроглядной, я понял, что Патриция рядом. Это точно она, и никто другой. Она стоит на коленях и прижимает к груди мои висящие ледяные ступни, словно пытаясь вдохнуть в них жизнь. Я попытался произнести её имя, но голос больше не слушался, вырвался лишь какой-то сиплый хрип.
– Живой! Слава Богу, живой! – она попыталась встать на ноги, но не смогла, подскользнулась и упала, вновь поднялась на колени, прижимая моё висящее тело к себе и обливая слезами.
– Что они сделали с тобой? – прохрипел полушёпотом и закашлялся, я знал ответ, но не хотел признаваться себе в этом.
– Ничего. Не думай об этом. Деметрио освободит нас. Верю, он спасёт… – голос Патриции звучал, утешая, но при этом она продолжала плакать, и моё сердце отзывалось в груди непреходящей пронзительной мукой бесчестья и стыда. – Господь не оставит нас!
– Он уже оставил…
– Не говори так, Эрнесто! Мы всё ещё живы, а это значит, есть надежда.
От боли хочется выть. Кажется, что все суставы уже порваны, и руки стали длинными, как бельевые верёвки. Если бы их кто-то перерубил, я бы сказал только спасибо, лишь бы тело скорее упало на землю. На лице запеклась кровь. Один глаз почти не открывается. Холодно и сыро, но тело пылает огнём, всё, кроме ног, их я почти перестал ощущать, только прикосновения жены, напоминают о том, что они ещё есть. Бедный истерзанный Ангел всё пытается меня приободрить, но смерть сейчас – единственное, чего я желаю. Жажда мучит всё сильней, уже не осталось сил на сопротивление. «И живые позавидуют мёртвым,» – вспоминаю я и понимаю всю правдивость этих слов.
Раздались чьи-то шаги. Патриция вздрогнула и прижалась ко мне сильнее, будто и сейчас, в висящем положении, я могу быть для неё защитой и опорой.
Показался тусклый свет. В руках неизвестного мне пожилого господина в дорогой одежде зажжённый факел. Он вставил его в отверстие на стене и, открыв решётчатую дверь ключом, вошёл. Оценивающим взглядом осмотрел нас обоих. Патриция так и не отпустила моих ног, словно это была её последняя надежда. Я ощущал, как дрожит её тело, как страх пробегает по её коже ознобом. И, стиснув зубы, прожигал взглядом человека, стоявшего напротив нас. Он этот взор принял, ответив ледяным презрением.
– Так вот ты каков, отпрыск Гриманни! Похож на отца. За него и ответишь.
– Умоляю Вас, синьор, будьте милосердны, освободите ему руки! – Патриция на коленях поползла к пришедшему, рыдая.
– Патриция, нет! – ещё одного унижения я не мог стерпеть, смотреть на её раболепство перед врагом – не было мочи.
Но её это не остановило. Она продолжала, плача, умолять стоявшего перед нею как изваяние дворянина. Желание спасти меня любой ценой владело этой хрупкой измученной женщиной. Лишь сейчас, при свете факела, я увидел, что платье на ней порвано в клочья, грудь оголена, она протягивала к мужчине тонкие, дрожащие руки в мольбе, совершенно не думая о себе.
«Будь проклят тот день, когда я появился на этот свет!» – прошипел я.
Мужчина отошёл от неё на несколько шагов, поражённый увиденным, он не ожидал подобного поведения от дамы высокого положения.
– Умоляю, сжальтесь, благочестивый дон! Проявите к Эрнесто милость! Делайте со мной, всё что пожелаете, только сохраните ему жизнь! Я больше ничего не прошу! Освободите его от цепей…
– Встань, несчастная женщина, разве можно так унижаться!
Патриция поднялась с трудом на ноги и тут же, потеряв сознание, упала. Я дёрнулся всем телом, так что цепи зазвенели, а тело моё начало болтаться из стороны в сторону. Он ещё раз окинул меня тяжёлым взглядом и кликнул кого-то из своих людей, прибежало два стражника, видимо из тех, что недавно потешались над ней.
– Отнесите женщину наверх, пусть приведут в порядок и позаботятся. А этот, пускай ещё повисит, прыти в нём больше, чем предостаточно.
– Будет исполнено, синьор! – ответил один из них, взяв Патрицию под руки, они поволокли её безвольное тело.
Что я кричал им вслед, уже не имело никакого значения. Агония вновь завладела моим разумом, и этой пытке не было конца.
Очнулся, когда на меня вылили ведро ледяной воды. Облизывая капли, стекающие по потрескавшимся губам, застонал от невыносимой боли. Жажда иссушила глотку.
– Живой?! Повезло тебе, Гриманни, господин наш милостив!
Щёлкнули засовы, и моё тело рухнуло на пол. Не в силах пошевельнуться, я ощутил благодатную твердь под собой и провалился в забытье.
– Может, ещё холодку поддать? Вижу, жарко ему! – противный голос радовался моим страданиям.
Озноб сотрясал всё тело нервной дробью, как у припадочного.
– Тебе лишь бы издеваться над людьми! – толкнул его другой. Я разглядел его, как в тумане, он был уже почти старик.
– Лучше сена притащи, остолоп! Пусть отлежится, пока не преставился, синьор велел сохранить ему жизнь!
Когда молодой ушёл, старик наклонился ко мне, приподнял голову и дал напиться.
– Изверги, совсем совесть потеряли… – тихо произнёс он, когда я в несколько жадных глотков, опустошил его флягу. – Держись, парень!
Я вгляделся в его лицо, чтобы запомнить, когда вернусь сюда, чтобы не оставить здесь камня на камне (если выживу), а его пощажу за проявленную доброту.
– Где Патриция?.. – сиплым подобием голоса произнёс я и тут же закашлялся.
– У синьора она. Больше ничего не знаю. Да это и к лучшему, парень. Тут бы её задрала солдатня.
Почувствовав, как холодным свинцом наливаются мышцы и перехватывает дыхание, я заскрипел зубами. Буду мстить до тех пор, пока не уничтожу всё семейство, всех слуг, до последней собаки, покуда не сотру с лица земли последнее упоминание о них.
– Они за всё заплатят! – прохрипел я.
– Молчи! Твоя собственная жизнь сейчас висит на волоске, – он почерпнул ковшом воды и умыл мне лицо. Затем осмотрел рану на голове.
– Как зовут тебя, добрый человек?
– Анастасио.
– Сообщи барону Гриманни, где я, и ты станешь богатым!
– Предать того, кто кормит тебя, – худшее из зол.
– Будешь служить мне, не пожалеешь! – шептал я, словно змей-искуситель, оставив безуспешные попытки воспользоваться сорванным голосом.
Он полил вином рану на моей голове. Слёзы побежали по лицу горячими струйками. То ли от боли, то ли от полного бессилия и осознания собственной немощи.
Пришёл молодой солдат с тюком сена.
– Что, старик, опять жалеешь узника?!
– Не твоё собачье дело, нехристь!
– И как тебя хозяин до сих пор терпит?! Хотя, известно как, ради дочек, видные они у тебя, одна другой краше! – он заржал.
Анастасио выхватил нож.
– Рот свой грязный прикрой, а то как бы бездетным не остался! – это подействовало на хама отрезвляюще. – Позови Фабио и пусть захватит еды!
Старик раскидал сено, устроив мне настил.
Вернулись солдаты. Один поставил возле меня миску с едой и питьём.
– Отнесите его!
– Пусть сам ползёт, велика честь!
– Сейчас ты у меня ползать научишься, – его голос приобрёл командирские интонации, – хозяин узнает о твоём непослушании!
– Скорей бы тебя прикончили, старикашка! – процедил сквозь зубы подчинённый, но при этом выполнил приказ и, схватив меня за руки, оттащили к сену.
Анастасио переставил еду ближе. После этого все трое удалились, закрыв тюремные засовы. Проводив взглядом своего спасителя, я погрузился в дремучее забытьё. Сколько пребывал в нём – не знаю. Времени здесь не существует, так же, как и света. Лишь факелы стражников изредка вырисовывали очертания тюрьмы. Одежда, вернее то, что от неё осталось на мне, обсохла, пока я спал. Видимо, самое ценное с меня растащили, пока я был без сознания.
Мысли о Патриции причиняли адовы муки: лучше бы я её убил прежде, чем она подверглась насилию. Но как это можно было предвидеть? Ведь я даже не помню, как очутился здесь. Голова болела, первая же еда, попавшая в рот, вышла незамедлительно обратно. Лежал, вдыхая собственную вонь и нечистоты. Этому кошмару не было конца. Кажется, все забыли про меня и я просто сдохну от голода и болезней, как бездомный пёс. Сколько дней прошло, не знаю. Когда вновь пришёл Анастасио, я был готов целовать ему руки.
– Снимайте с себя всё, я помогу отмыться.
Ведро с водой ушло на то, что бы привести меня в человеческий вид, добрый старик принёс свою одежду. Ещё пару вёдер, чтобы пол ополоснуть. Потрёпанное одеяло помогло согреться от холода.
– Ешьте! Нужно жить!
Он прав! Необходимо бороться за существование, чтобы освободить Патрицию и отомстить за неё, за себя, за весь поруганный род Гриманни. Всё же отец был прав: я стал его позором. Почему не слушал его, когда он наставлял быть твёрже и беспощаднее ко всем?! Как мне теперь не хватало его в этом чёрном, сыром подземелье! Знает ли он о том, что случилось? Наших людей, скорее всего, не оставили в живых, остальные местные молчат. Потребуют выкуп или просто заморят до смерти? Месть ли это отцу или я кому-то перешёл дорогу? Даже не знал имени своего поработителя.
«Теперь Гриманни поплатится за всё!» – всплыли в памяти слова одного из нападавших. Чем Деметрио их так разозлил? Почему я ничего об этом не знал? Вспомнились вечные перепалки с родителем, многолетняя вражда, ненависть, которую я совсем недавно испытывал к нему. А теперь он был единственным человеком на Земле, кто мог постоять за меня и спасти своё никчёмное чадо.
Патриция!.. Отчаяние добивало мою душу. Что теперь? Даже если мы спасёмся, как я смогу смотреть в её глаза? Бесчестие жены – моё поражение. Я не смог защитить ни её, ни Эделину. Презренный жалкий слабак! Потерял самое дорогое. Жить с таким позором невыносимо!
– Вы бредите, синьор, – Анастасио потрогал мой лоб, – ещё немного и вас погубит лихорадка. Нужно что-то делать!..
Холодный пот струится по телу. Сердечная рана не заживёт никогда. Она будет вечным немым свидетелем моего стыда. Что может быть страшнее для мужчины? Пока я жив, буду помнить. А значит, однажды омою здесь всё их поганой кровью. Эта мысль не давала мне шанса умереть. Она заставляла моё тело наливаться ядом, гремучей древней силой, как у змеи.
Я вынесу всё, ради того, чтобы мстить. Монастырские истины брата Лучано больше не умещались ни в моём воспалённом мозгу, ни в разбитом сердце. Нет никакого Ренато и никогда не существовало. Молитвы иссякли, когда родник чистой и непорочной любви испарился в пустыне моей души. Имя, данное мне когда-то настоятелем во исцеление, погребено под песками забвения. Отныне Эрнесто Гриманни станет другим! О нём узнают и содрогнутся! Только бы убедить Анастасио сообщить обо мне отцу!..