Столб дыма на горизонте они увидели на пятый день пути, на закате. Дым был большой и стоял ровно посередине оснеженной каймы Хайрских гор. Как знал Эртхиа, именно в той стороне должно было располагаться нынешнее стойбище Черных Лисиц. На следующий день к обеду Эртхиа полагал быть уже там.
Он гневно обернулся к Атарику Элесчи.
– Видишь?! Если это из-за тебя, всей твоей крови не хватит залить огонь!
И ожег коня плетью. Обиженный Руш прянул, храпя и скаля зубы, Веселый рванулся за ним. Элесчи погнал своих коней следом. Через час или около того Эртхиа придержал коня. Нагнав его, Элесчи осмелился спорить:
– Государь, купцы на такое не пойдут!
– Отдышись, – остановил его Эртхиа. – Что это там такое?
– Там? – Элесчи пригляделся.
По дороге навстречу им мчался всадник. Когда он подъехал ближе, Эртхиа разглядел на нем особую шапку и ярко-красную безрукавку, развевающуюся поверх кафтана.
– Гонец, – определил и Атарик.
– Подождем.
Останови попробуй гонца царской почты!
Загородили конями дорогу. Не сбавляя хода, гонец раскрутил над головой тяжелый бич. Гудел свинец в оконечнике, вспарывая воздух. Руш унес из-под удара, грудью в грудь ударил гонцова скакуна. Эртхиа подлым приемом, вздернув стремя, выкинул всадника из седла, как его самого когда-то спешил Дэнеш. Гонец прокатился по дороге, гася удар, вскочил на ноги, рванул меч из ножен.
– Царь, царь! – закричал Атарик, указывая на Эртхиа, сберегая гонца от смертной казни, неминуемой для всякого, обнажившего сталь против государя. Так ему и поверили! Тогда, по наитию, Атарик выпрыгнул из седла, бросился на колени под копыта Руша, пал лицом в утрамбованную караванами сухую землю.
– Спокойно, Гаменди, – узнав гонца, позвал его по имени Эртхиа. – Спрячь свой меч, пока я его не видел, – добавил он, поднимая глаза к небу.
Гаменди облизнул сухие губы, вдвинул меч, сглотнул – и опустился на колени.
– Государь…
– Все в порядке, ты выполнял свой долг и заслуживаешь награды, а не наказания. Раз уж я здесь, поведай мне скорее, с какой вестью ты торопился к подножию трона. Не касается ли она вот того? – Эртхиа махнул рукой в сторону дымного горизонта. Элесчи приподнял голову, ловя каждое слово гонца, не веря, но готовясь к худшему.
– Повелитель, там… там уже ничего нет. И никого. Там смерть. Зараза. Все умерли. Последний поджег стойбище и добрался до постоялого двора в Ороте. Он тоже умер сегодня утром.
Эртхиа снова обратил взгляд к горизонту, к дымному столбу, поднимавшемуся выше далеких гор. Его лицо ничего не выражало, но руки едва не рвали стиснутый повод.
– В Ороте мы собирались ночевать… – Эртхиа оглянулся на Атарика. Тот изменился в лице. Гонец замотал головой:
– Там нельзя, государь. Там трое больны.
– Как ты там оказался?
– Я еду из Аз-Захры с письмами от государя Акамие.
– Срочность?
– Чрезвычайная.
– Ты останавливался в Ороте?
– Даже с коня не сходил!
– Письма! – потребовал Эртхиа. Сломал печати, пробежал глазами. – Оно и есть. Ашананшеди предупреждают, что будет мор в степи, принять меры… Что тут сделаешь? Так… эт-то еще что такое? – Эртхиа несколько раз про себя перечел загадочные слова.
«Она прошла мимо и не подала мне знака». И подпись: Акамие, царь Хайра и прочая. И печать.
– Ты коня води, – велел Эртхиа гонцу. А сам задумался.
Повернувшись к Атарику, махнул ему рукой, чтобы поднимался с колен.
– Спас ты свою пастушку… У смерти украл. И все само собой теперь решилось. Домой скачи. Сколько вам теперь отпущено – кто знает? Так… Первым делом во дворец, вот мой перстень – с ним тебя пропустят к государю Ханису. Отдашь письма, расскажешь, что видел и узнал. Обо мне скажи, что я вернусь скоро.
– Куда ты, государь, один…
– Не спорить! – отрезал Эртхиа. – Гаменди, ты возвращаешься в Хайр.
Выбрал одно из писем, достал из-за отворота рукава заточенный обломок черного камня, ниже, под странными словами, приписал пару фраз.
– Отвезешь это царю Акамие, на словах передашь благодарность. Караваны сюда не пропускать, отсюда не выпускать, ну да он сам знает, и лазутчики ему вперед твоего донесут… Но ты передай благодарность. И – если! – по дороге почувствуешь себя плохо, сверх обычной усталости, не смей продолжать путь. Умирай в степи, один.
– Знаю, повелитель, – выдохнул гонец.
Эртхиа кивнул одобрительно.
– Так что не спеши. Срочного в моем письме ничего нет. Поезжай в объезд, длинной дорогой. Вот и тебе перстень – за службу. И, если что, прощай.
Гаменди ждал только знака – Эртхиа кивнул ему, и гонец умчался. Эртхиа посмотрел ему вслед, вздохнул.
– И ты тоже, Элесчи. Отцу передай, пусть… – Эртхиа прикусил губу. – За ним долг, так пусть бережет дочь, пусть и не думает ее замуж отдавать до моего возвращения. А еще лучше – скажи государю Ханису, пусть заплатит твоему отцу цену невесты. Понял? – он подмигнул оторопевшему Атарику, с трудом осознававшему, что становится и царским сватом, и родичем царя. Его сестра будет взята во дворец – первая из аттанок за многие сотни лет!
И пока он и так и сяк вертел эту мысль, на время заслонившую даже грозные новости этого вечера, Эртхиа развернул коня в сторону Хайрских гор.
Знал он одно место, куда ему путь заказан, но где, он надеялся, обитают ответы на все вопросы. Судьбу не умолишь, не выпросишь ни крохи сверх отпущенного, не встанешь с ней лицом к лицу, не посмотришь в глаза. Но есть Сирин, кем бы он ни был, с виду – человек. Может быть, и по сердцу – человек? И даже если просьбы твои не будут услышаны, кто запретит просить? И даже если тебе не ответят на вопросы, кто запретит задать их?
А если всё это не по душе Судьбе и покарает она страшной карой – чего бояться Эртхиа, что терять? Когда страшный степной мор врывается в города, кто спасется? И не остановить его теперь.
Эртхиа гнал и гнал коня, прямо на столб дыма, уже растворявшийся в темнеющем небе, и закат из-за его спины длинной тенью указывал им самим избранный путь. Там, впереди, лежало пепелище, все, что осталось от стойбища Черных Лисиц, племени, в котором он был приемным сыном и военным вождем, в котором знал в лицо и по имени всех, всех – даже детей старше пяти лет, кроме народившихся после его воцарения в Аттане. Там, впереди, сухой степной ветер развеивал их пепел, и пепел Аэши, побратима-анды, связанного с Эртхиа и жизнью, и смертью.
Он гнал коней день и ночь, на ходу пересаживаясь с Веселого на Руша, все надеясь, что степной ветер осушит, сотрет с лица неостановимые слезы.