День ушел, его сменила ночь. Разошлись. Эртхиа, спящего, перенесли в соответствующие его достоинству покои, царь же удалился на ночную половину, пустовавшую с тех пор, как жены Лакхаараа переселились в его прежний дворец, который принадлежал теперь его малолетним сыновьям. Только старший из них, Джуддатара, оставался в царском дворце и воспитывался как наследник нынешнего царя, своего дяди. С ним жила и его бабка, вдова царя Эртхабадра, старшая из его жен.
Дворцу положена ночная половина, ночной половине положены евнухи. И они томились от безделья, обходя пустующие комнаты, покои и купальни, обширные залы с бьющими струйками прохладной воды в широких мраморных чашах, крохотные дворики, мощеные пестрой плиткой, тенистые сады. Или, позевывая, играли в шнурки и камушки на широких ступенях и в тени галерей. Или строили друг другу козни от нечего делать. Обрести хоть какое-то подобие власти при нынешнем правителе они и не надеялись. Ну, кроме тех, кто прислуживал царице Хатнам Дерие и кто надзирал за рабынями на хозяйственных дворах.
Лишь несколько примыкавших к Крайнему покою помещений царь взял под опочивальню и маленькую библиотеку, где находились книги, которыми он пользовался чаще других, и где вечерами, как когда-то отец, он оставался подолгу без сна, приводя в порядок мысли и впечатления прошедшего дня и обдумывая все, чем должно озаботиться завтра.
Здесь же часто сидел с ним рядом Дэнеш, наигрывая на дуу и произнося стихи.
Настало время им узнать друг друга, не так торопливо и жадно, как в дни последней болезни Эртхабадра ан-Кири, но пристальнее и нежнее. Свиток за свитком разворачивал перед Дэнешем нечаянный царь – любимые, доверяя в них самого себя его мнению и суждениям, ибо сказано: выбирая книгу, выбираешь себя; и еще: Судьба заглядывает через плечо, отмеряя удел читающему.
Многие из свитков вместо имени автора несли на себе ссадины от ноздреватого камня, которым счищают с пергамента негодные знаки и слова, чтобы переписать заново. Но имя не заменишь иным, и свитки оставались безымянными, только стертое имя, подобно срезанной косе, уподобляло их тому, чей торопливый калам вызвал из небытия чудные, опьяняющие слова, которые читать и произносить вслух было восторгом и счастьем. Приняв царство, Акамие ан-Эртхабадр среди первых распоряжений сделал и такое: отыскать во всех собраниях безымянные списки и доставить во дворец. И сам, едва улучив час-другой среди дел правления, довольствуясь лишь коротким сном, выбирал те, которые живостью слога и сияющим благородством выдавали свое происхождение. И все же, не доверяя себе, звал Дэнеша и советовался с ним. Удостоверившись, своей рукой выводил на прежнем месте: Тахин ан-Араван из Сувы. И хранил эти свитки в особом ларце, вместе с преданием о царе Ашанане и жреце по имени Сирин.
Дэнеш тоже открывал перед Акамие самые основания, на которых зиждилось его существо. Не в записанных текстах, а в сумрачных и яростных речитативах на гортанном отрывистом языке ашананшеди. Акамие не требовал им перевода, в самих звуках находя недоступный его сознанию, но ознобом, гусиной кожей, гудящей дрожью в самом хребте постигаемый смысл. И так же было, когда Дэнеш показывал то, чего не мог объяснить словами, и это было как танец, а плащ цвета сумерек и грозовых туч взвивался, кружился, то парил, то стремительными струями обтекал со всех сторон гибкое тело лазутчика, так что казалось, что и нет у него другого тела, кроме плаща, и весь он – движение сумрачного воздуха и тени, но вдруг выплескивались из-за спины две мерцающие синевой ослепительные струи, то ли молнии – и начинали плясать вокруг дымного смерча, буревой тучи, и Акамие стонал, оттого что это было прекрасно и неуследимо.
И бывало, под утро они изнемогали от счастья и могли только, соединив руки и глядя друг другу в глаза, засыпать от медово-тяжкой усталости.
И бывало, что Акамие, утомленный делами правления, засыпал, едва вымолвив два ласковых слова, а Дэнеш часами сидел у его ложа, сторожа его сон. Вещее сердце ашананшеди не поднимало тревоги: никакая опасность не грозила царю. И Дэнеш был слишком осторожен, чтобы в воображении рисовать картины бедствий, которые сделали бы его избавителем и защитником, да и не было ему в этом нужды – уже был он и тем и другим.
Но не спал.
Сказано: влюбленные – пастухи звезд в бесконечности ночи.
Умом Дэнеш понимал все, что Акамие беспомощно и страстно пытался ему объяснить. Царство есть царство. Царство есть царь.
Но страсть, но плоть…
А как легко казалось, когда они остались вдвоем в тронном зале, и светильник Дэнеша оставался в руках Акамие. И как оказалось невозможно.
И год спустя – уже один сидел Акамие перед наклонным столиком в ночном покое, покрывая пергамент торопливыми заметками для памяти и вопросами, которые назавтра задавал своим советникам, и один выходил на балкон, и один возвращался в покой, и один читал и ложился спать. Потому что отослал Дэнеша, а зачем – они оба знали.
И месяца не прошло – позвал, послал голубя, взмолился: не могу без тебя. Но, не успев налюбоваться, нарадоваться – испугался.
Едва войдя в ночной покой, нетерпеливо огляделся. Дэнеш тут же шагнул к нему, вылился из тени, как струя из потока. Быстро заговорил:
– Ты проснулся и не знал, что я смотрю на тебя, ты встал, и ходил, и двигался, и вокруг тебя ходили и двигались другие, и они были другие, а ты был – ты, и ты один такой в этом мире, на обеих его сторонах, ни прежде не было такого, ни после не будет, и это было видно, как никогда. Ты был в белом, как в прежние дни, и под рубашкой были видны твои лопатки, тонкими крылышками они двигались под рубашкой, и у меня что-то стало с сердцем и с дыханием. А потом на тебя надели красное, твердое, и лопаток твоих не стало видно, и ты ушел. Я остался в саду возле беседки, где ты спал, потому что не хотел видеть тебя царем. Я оставался там и смотрел на тебя, каким ты навсегда остался возле этой беседки. Потом услышал Эртхиа и пошел во дворец.
– Руку… – потянулся к нему Акамие.
Дэнеш протянул обе – царь схватил его запястья, наклонился низко, прижался лицом к его ладоням.
– Прости. Зря я позвал тебя. Нет никакого дела…
– Знаю, знаю.
Акамие вздохнул, выпрямился. Так больно и так хорошо глядеть в глаза другу, не скрываясь, не таясь. Но нельзя долго.
– Когда звал – не было дела. Теперь есть.
– Я служу тебе.
– Да.
Выпустил руки ашананшеди, отошел к окну, оттуда оглянулся. Дэнеш ни шагу не сделал следом. Акамие кивнул. Заговорил, как кидаются с моста в реку, чтобы не выплыть.
– Ты поедешь с Эртхиа. Куда бы он ни ехал – ты с ним. Я никого не знаю надежней. Ты ему будешь нужен.
– А тебе? – с усмешкой перебил Дэнеш. – Уже нет?
Акамие отвернулся.
– Не мучай ты меня.
– Это я – тебя? Ты ничего не путаешь, царь?
Но не сделал к нему ни шагу.
– Хватит, – строго сказал Акамие. – Я не хочу говорить об этом. Мы так давно об этом говорим, что сказали уже все что можно. И что нельзя.
– Да, уже год.
– В самом деле, хватит.
– Ты совсем стал царем.
– Что же делать. Иначе невозможно.
– Значит, я отправляюсь с твоим братом неведомо куда. Туда, куда ты не сможешь послать голубя в минуту слабости.
– Не говори со мной так. Ты во всем прав. Хочешь, я скажу по-другому?
– Ты не отошлешь меня сейчас. Разве тебе неизвестно, что против тебя замышляют? Я знаю, что Кура ан-Джодия из Риды с некоторыми еще составили заговор, и им удалось склонить на свою сторону одного из дворцовых евнухов… ладно, это моя забота. И еще этот северянин ан-Реддиль со своими непотребными песенками. Евнухи во дворце – от них всегда жди беды, если им нечем заняться, а ты оставляешь их в праздности. Им было бы на руку устранить тебя и посадить на престол царевича. Он скоро войдет в возраст и при нем много власти получит тот из них, кто ему угодит. И всадники недовольны. Им нужна война, нужна добыча, а уже два года после Аттана не было походов.
– Так вот, – сказал Акамие, не обращая внимания на его слова. – Ты упрекнул меня, что я стал царем, а тебе ничего не досталось. Но и я потерял всё. Где ты видишь меня? Можешь ли ты до меня дотронуться? Можешь ли спросить так, чтобы ответил я, – я, а не повелитель Хайра? Мы с тобой знаем, что закон не нарушен. Но и так, как сейчас, – мы преступники. Чтобы Судьба нас не разлучила, разлучимся сами. Подвергнемся пытке, пока не пришел карающий. Я боюсь потерять тебя совсем – отсылаю далеко, чтобы ты вернулся. Тебя дождусь, и каждый час будет отравлен – я знаю, что говорю, яд мне знаком, и смертельный яд. Пока ты не вернешься, я буду умирать. Но ты не спеши обратно. Вместе мы преступники, но разлука и верность – наше оправдание и победа.
– Сказано хорошо. Эртхиа сложил бы из твоих слов песню.
– Мне больно, – ответил Акамие. – Как тебе.
– Не верю, – сказал Дэнеш и повернулся, чтобы уйти.
– Стой, лазутчик, – тихо-тихо сказал Акамие, и Дэнеш замер. Он обернулся и взгляд его был темен.
– Я еще царь Хайра и ты еще служишь мне, – глядя ему в глаза сказал Акамие. – Когда отпускал твой народ, я не отпустил тебя, ты помнишь? Я не отпустил тебя. И не отпущу. Я посылаю тебя с поручением. Береги моего брата, такова моя воля – твоего царя и повелителя. Иди и не забывай обо мне ни на миг. Иди.
Минуту или дольше они смотрели прямо в глаза друг другу, и ни один не отвел глаз. Потом Дэнеш согнулся, коснулся руками ковра и стремительно вышел.
И больше они не виделись.