Скованные одной цепью
«Наутилус Помпилиус»
«Пеликан» сел на мель у берега возле рыбацкой деревушки, что в двух часах езды от города. Именно это место указал в своё время Ульгик, предположив его, как самое удобное для тайной высадки. Когда Рене прибыл на место, команда уже скрылась. Несколько тел рыбаки вытянули на берег и теперь угрюмо разглядывали синих, опутанных цепями, утопцев. Работорговцы просто и без затей скинули товар. Лошадь Рене оставил в подлеске, а сам двинулся на берег.
На корабль оказалось попасть до безобразия просто: старик-рыбак с удовольствием принял три серебряные монетки и отвёз прямиком к борту «Пеликана».
Корабль был брошен своей командой, но, вопреки ожиданиям, не было того хаоса, который обычно оставляют за собой во время побега. За исключением капитанской каюты ― в ней царил страшный беспорядок: бумаги разбросаны по полу; кувшин, видимо с вином, опрокинут; дверца сейфа открыта и насмехается пустым нутром над незваным гостем. Рене опустился на корточки, принялся аккуратно собирать бумаги: накладные на шелка, смолу, уголь и соль, записка кока об испорченных крысами бочках с водой, какие-то каракули, которые пошли в общую стопку, книга в потрёпанном синем переплете с многообещающим названием «Страстная Эмма». Кости, огрызки, разбитый бокал, чернильница ― к счастью, закрытая и не испортившая улики. Рене подцепил указательным пальцем книжный корешок и вытащил толстую квадратную книгу из-под стола, на проверку оказавшийся судовым журналом. Эту драгоценную находку Асмадер спрятал под рубашкой, засунув за край штанов, и для верности туго затянул ремень. Будет несподручно перелезать обратно в лодку, но он потерпит ради такой награды.
Господин королевский следователь едва успел скрыться вместе с лошадью в лесу, когда на берег высыпал конный отряд. Рене притаился за деревом, жадно разглядывая главного на вороном изящном жеребчике. Всадником оказался Зигмунд, бледное лицо которого исказила гримаса гнева.
Лошадь жалобно заржала и ткнулась мордой в карман, от которого пахло сахаром.
– Уйди, скотина, ― Рене отпихнул лошадь локтем, а та в ответ попыталась укусить и заржала вдвое громче.
Это привлекло внимание новоприбывших, и двое всадников двинулись в сторону леса. Ничего не оставалось, как вскочить на вредную лошадь и бежать. Он не боялся, что рыбак его выдаст: старик сможет описать только необычайно большой нос, кустистые брови и кудлатую бороду. Под это описание подойдёт каждый третий мужчина Рейне.
Рене почти удалось оторваться от преследователей, когда его лошадь потеряла подкову. Пришлось отвязать притороченные к седлу старые лыжи, наконец-то бросить наглую скотину и идти в обход. Погоня была, но не долгая: кони завязли в снегу. Рене слышал их жалобное ржание и хлесткие удары плетей всадников.
Уже в городе в каком-то тёмном переулке он переоделся, спрятал лыжи и снял наконец накладные нос, бороду и брови. С наслаждением почесал подбородок. Такими темпами у него не останется ни одного предмета для смены образа. Хоть свою собственную отращивай.
Домой Рене почти приполз, мечтая о горячей ванне, сытном ужине и теплой постели. Но квартира встретила его темнотой, холодом и тишиной. Божественно горячая вода лилась из крана, и Рене подставил под неё руки, согреваясь. Он становится слишком стар для таких авантюр. Ещё пара лет, и его можно будет со спокойной совестью списать в запас. Вот уедет в деревню, обзаведётся пасекой и будет делать медовуху.
Неожиданно он понял, что было не так: Маша не пришла, а она никогда не пропускала работу и была крайне педантична в отношении своих обязательств. Если подумать, то он совершил полнейшую глупость ― чего стоило отослать девочку и не поддаваться, как сказали бы храмовники, низменным желаниям. В конце концов, у него есть дела поважнее всяких любовных глупостей.
Согревшись, Рене ввалился в кабинет, дверь которого запер за собой, плотно задернул шторы на окне и приступил к работе. Судовой журнал представлял собой бесконечные сухие строчки обычного морского путешествия, и только в самом конце, между слепившихся страниц, нашлось письмо в мятом конверте без пометок. Внутри конверта лежало две страницы с нотами. Просто нотами. Рене осмотрел нотный стан и не нашёл никаких лишних или подозрительных пометок. Есть незначительный шанс, что это просто ноты, которые капитану прислала старая тётушка, живущая на Золотом берегу. Ха-ха, два раза. Вот только ключа к этому шифру у Рене не было. Остальные бумажки оказались просто бумажками, не имевшие никакого отношения к делу.
Растерев ладонями лицо, Рене пошел спать. Подушка слабо пахла цветами, и он в очередной раз предался совершенно глупым, по его мнению, вопросам. Почему не пришла? Испугалась, может? Она же гордая. Вот придет, он всыплет ей по первое число ― тоже удумала. Кто его кормить-то будет?
Прошёл день, за ним следующий, и ещё один. Рене получил записку от связного и в указанном месте передал зашифрованное послание в канцелярию. Его новости были не то что плохие, но в общем смысле бесполезные. Также он отправил ноты, оставив копию себе, чтобы на досуге попробовать расшифровать сие произведение. Правда играть Рене умел только на гитаре, и то ― плохо, а ноты читал последний раз лет в десять.
Несмотря на всю складность происходящего, следователя не оставляло чувство странного совпадения. Зигмунд ― письмо ― Пеликан ― ноты. Они уже знали – работорговля только средство. Весьма прибыльное, грязное, но средство для достижения куда большей цели, и одно только предположение об этих самых больших целях вызывало весьма обоснованную тревогу. По правде говоря, внутри всё ворочалось от одного представления, на что могли пойти такие деньги. Исходя из странных совпадений, Рене сделал один вывод: им подкладывают свинью или пешку. В шахматах есть такая вот «Бешеная фигура»: разменная монета, которую многократно предлагают противнику для достижения пата, и всё происходившее очень походило на то, что Зигмунд вместе с «Пеликаном» стали такой фигурой. Все свои подозрения Рене изложил в отчёте, а там уже пусть люди куда более сведущие в политике и подковёрных играх решают, что да как и кому не сносить головы.
Маши не было уже пятый день. На полках скопилась пыль, а на кухне сиротливо стояли начищенные кастрюли. Еда тоже закончилась. Не могло такого быть, чтобы его Маша внезапно решила посидеть, сложа руки, ― она была настолько педантична и обязательна, что порой это повергало Рене в недоумение. Сам-то он спокойно выносил беспорядок. Вспомнив обстоятельства совместно проведенной ночи, поскрёб небритую щёку и пошел в бюро, куда подавал объявление о найме прислуги.
Ему долго не хотели давать адрес. Женщина, с низким мужским голосом, говорила нараспев и намеренно растягивала гласные:
– Да зачем вам оно? Если эта плохо справляется, мы новую подыщем.
– Меня устраивает эта. Если вы не можете сказать, что случилось, то дайте адрес. Я сам проверю.
– Да нечего вам, господинушка, там делать.
***
Первый день Мари ещё помнила. Было душно и горячо. Нестерпимо воняло гнилым мясом, и от этого запаха нельзя было ни спрятаться, ни скрыться. Вода, едва попадая в рот, казалось испарялась. Мари ещё вставала и пыталась что-то делать по дому, но всё равно возвращалась обратно в кровать. Бедняжка Эльза не знала, куда себя деть.
На второй день жар сменил холод. Грелка, приложенная к животу, казалась центром вселенной. С трудом проглоченная еда комом ложилась в желудок. Мари уже не вставала и всё больше спала.
На третий день стало опять душно. Кашель, влажный, с кровавой мокротой, душил и изматывал. В этот момент что-либо перестало иметь значение. Мари проснулась от рыданий Эльзы. Девочка трясла сестру за руку и что-то бессвязно бормотала. Мари попыталась её утешить, но, кажется, её слова потонули в очередном навалившемся забытье.
Только на четвёртый день на руках появились тёмно-лиловые пятна, как от синяков. С каждым часом их становилось все больше. Кожа сделалась тонкой, полупрозрачной, и можно было отчётливо увидеть все венки. Эльза сидела рядом с кроватью прямо на полу и плакала. Очень тихо, но Мари слышала.
В бесконечной череде дней и ночей она запомнила только сестру, старательно вытиравшую ей лоб холодным полотенцем, приносящую воду и склизкую кашу, а когда темнота стала совсем беспросветной, пришли призраки.
Там был папенька, смотрящий с укором. От него пахло табаком и алхимической смесью, как всегда, когда он занимался исследованиями.
― Что же ты матушку нашу не сберегла?
Он подошёл к столу, пододвинув его под самую балку, забрался на столешницу и просунул голову в петлю.
― Я пойду к матушке схожу, посмотрю, как она там, ― сказал он и шагнул с края стола.
Мари бросилась вперёд, но провалилась куда-то вниз, оказавшись в их комнате под крышей. Матушка стояла на середине помещения в своём красивом платье для приёмов, которое надевала только по особым случаям. Мари облегчённо вздохнула и побежала к ней. Матушка вытянула руку, отстраняясь. У неё был болезненно злой взгляд.
― Я говорила тебе, целомудрие для девицы ― это бесценный дар, потеряв который она впадает во грех и никогда более не сможет стать достойным членом общества.
Мари хотела ответить, объяснить, но мама не слушала её. Отвернулась и ушла, отдаляясь всё дальше и дальше по внезапно возникшему длинному коридору, в конце которого была только тьма. Мари пыталась её догнать, докричаться, задыхалась, и в конце концов, выбившись из сил, упала на твёрдую каменную дорогу. И плакала, плакала…
Перед ней остановился приказчик, виновато сжимающий в руках шляпу. За его спиной находился их старый дом, в котором Мари провела детство.
― Не сберегли домик-то. Долгов вона сколько.
Она всё отдаст. Всё-всё. Уже нашла три работы. Если надо, найдёт и четвёртую. Пусть только подождут. Заберут её платья, книги, украшения, только оставят Эльзе эту куклу, её папенька подарил. Приказчик виновато развёл руками. Он, может, и хотел бы что-то сделать, да что он может?
Сержант, стоящий рядом с ним, смотрел прямо в глаза. Странно, но в воспоминаниях Мари всё было как раз наоборот ― приказчик глумился над ними, а сержант нет. Он даже отобрал у людей, описывающих имущество, тёплое пальто и отдал его Мари. Теперь же этот человек зло улыбался:
― Так и надо вам, богатеньким, ― и сплюнул на землю.
Мари могла сказать, что они не такие уж и богатые, но ведь и правда, жили лучше многих. Тех многих, что потом стали соседями.
Мимо прошли подруги в летних модных платьях в морскую полоску со шляпками, украшенными цветами. Они узнали, но прошли мимо, сморщив напудренные носики. Конечно, что им знаться с ней… и монетку бросили, серебряную. Мари её подняла. Серебрушка ― это много.
― Посмотри, даже гордости не осталось, а воображала.
― Шлюха…
Эти слова были как пощёчина. Да и голос она узнала. Она не шлюха ― денег ведь не брала? Или это не считается? Мари обернулась, но человек уже истаял серой дымкой, оставив её в полнейшей темноте. Здесь не было ни звуков, ни красок ― только бесконечная бездна.
А потом было просто жарко и тяжело дышать.
Это… смерть?