Головин ожидал пробуждения Александра и новых данных. Свойством Головина был голод к существенной информации, лет пять назад он был подведен к старцу Серафиму, который поразил его нечеловеческой харизмой и недоступной для его понимания горящей верой. Головин восхитился старцем, шесть лет жил под его флагом, довольно часто наезжая в монастырь, благотворя церкви, помогая храму в честь царственных Страстотерпцев. Но полностью принять старца по причине его отдалённости, собственного малодушия и утопленности в семье и в работе Головин так и не смог.
Поэтому, впитав в себя всё, что было возможно, не отрываясь от дел и семьи, он отошёл от старца, иногда руководствуясь его советами, но назвать этот процесс обучением уже было невозможно. Сияние старца преследовало его на протяжении всей жизни, и он не мог приблизиться к нему, как и оторваться.
Головин словно стал небесным телом в его звездной системе, установив безопасное расстояние, потому что находиться рядом со старцем означало потерять самого себя и стать им, исполняя его функции, работая на него; а слиться с Солнцем Головин не был готов.
Полоса уныния началась у Головина после смерти отца: вдруг на него нахлынула отчаянная пустота, когда человек не хочет сопротивляться и не понимает, зачем жить, – и ничего с этим поделать он не мог. Головин вдруг почувствовал себя умершим отцом физически. Он сидел на стуле, считая, что он – это его отец, он так же двигался и так же улыбался. Он как бы стал своим отцом, но потерял себя, это длилось уже шесть лет. Серафим был ещё дальше, чем обычно, а новых смыслов не появлялось. Головин всё чаще думал о смерти.
Но приход Александра всё изменил, и Головин воспринял его благословением, и ожидал пробуждения Александра, чтобы продолжить общение. Головин, как вычислил его свойство Александр, был очень падок на всё необычное любого свойства, будь оно хорошее или плохое, и про осторожность Головин в такие моменты забывал полностью. Интерес к Необычному был внедрённым качеством; если бы Головин знал об этом, то, возможно, предпринял бы меры в отношении Александра (Геры), но он не знал этого, и его состояние при соприкосновении с Необычным всегда напоминало юношескую влюблённость. Он вдруг оживал, как эфемерный цветок, получивший каплю влаги.
Новое общение состоялось ближе к ночи. Головин, вынужденный соответствовать правилам бизнеса, весь день занимался производством, пытаясь ускорить исполнение заказа, рабочие были медлительны, звонки из УКСа накаляли обстановку, к концу дня удалось отправить вдвое меньше обещанных окон, и ни одно из них не было установлено. Для ускорения процесса не было денег, зарплата рабочим задерживалась три месяца, кредиты были истрачены, всё это очень напрягало Головина, уже отвыкшего быть наверху ситуации.
К вечеру, после того, как рабочие разошлись, Головин вместе с Александром шли в магазин. Александр подшучивал над Головиным, пытаясь привести его в чувство, что отчасти удалось в самом магазине, когда он стал приставать к продавщицам, а они, к большому удивлению Головина, мгновенно отозвались на его приколы, ожидая продолжения.
Александр (Гера) магически воздействовал на всех, из одних делая ярых сторонников, а других наполняя ненавистью. Из худого кошелька Головина Александру удалось выудить водку, колбасу, хлеб и рыбную консерву – Головин был жадноват, по причине избыточной ответственности, и на лишние траты не соглашался.
Обратная дорога сопровождалась снегом, что несколько умиротворило Головина. Танцующие под фонарями хлопья создавали музыку в его душе, ещё не отвыкшей от сказок, но музыка эта была почти безнадёжной.
– Напрягает работа? – спросил Александр.
– Да, есть немного, – тяжело вздохнул Головин.
– Так брось её, займись чем-то иным. Ты попал в колею, из которой нужно выйти, посмотреть со стороны и приколоться.
– Как это сделать, если я должен выполнить обязательства?
– Ты их и не выполнишь иначе, поверь мне, ты же мне сам говорил вчера, как учил менеджеров пользоваться этим миром как своим складом, и это был царский подход. И куда всё это исчезло?
– Да, было дело, но то была торговля, а сейчас я в производстве, я действительно увяз в этой трясине и выхода не вижу.
– Нет никакой разницы. Ты должен вылезти из своей норы, все решения твоих проблем вне тебя.
И снова всю ночь они пили водку и чифирь, пытаясь прочистить мозги, потому что оба не знали, что делать. Александр понимал, что попал в ситуацию, в которой его решение – Головин, а Головин чувствовал, что должен получить какую-то логическую помощь от Александра. Полночи они говорили о детях, которых нужно спасти, о неправильном мире, который нужно изменить, Александр пытался вдохнуть в Головина уверенность, но тот не принимал её. Александр понял, что Головину мешает избыточная ответственность за семью и за предприятие.
– У тебя уже нет предприятия, ты банкрот, и ты слаб, чтобы защитить своё королевство, у тебя, скорее всего, нет и семьи, я должен посмотреть на твою жену, чтобы удостовериться в этом. Скорее всего, она тебе уже изменяет, и дети не простили тебя за твою отдалённость!
Головин чувствовал справедливость его слов: после смерти отца его мир стал разваливаться, и он ничего не мог с этим сделать, он стал настолько слаб, что не мог принять ни одного самостоятельного решения, всё двигалось по инерции. Он чувствовал себя лишней деталью и в семье, и на предприятии, и мучился оттого, что неспособен ничего изменить. Только любовь к родным ещё как-то держала его, но и она, прерываемая частыми семейными ссорами, горела мелким дрожащим огоньком, не затухая по непонятным причинам.
– В тебе нет силы, ты вялый и слабый, ты похож на Россию, а должен быть – как твой Серафим, за которым толпами ходят люди, ища совета, ведь у тебя есть ум и возможности, ты же не беспаспортный бомж, как я!!! Ты не пользуешься своим ресурсом, как мшелоимец.
– Почему ты сам не получишь паспорт? – попытался отбиться Головин.
– Я не могу, нужно пройти много судов и потратить много денег, а таких, как я, не любят суды, я не готов к борьбе по их правилам, я получу паспорт по своим.
– Значит, мы оба слабаки, – подытожил Головин, не веря себе.
– Похоже на то, – странно-весело усмехнулся Александр, – но именно слабость и заставляет людей что-то с собой сделать, чтобы смочь. Будь всё не так, ты был бы среднестатистическим бизнесменом, а я – одним из миллионов тех, кто за копейки зарплаты пытается выжить, но у нас с тобой всё на грани жизни и смерти, это лучшее из всех состояний для прорывов. И моя фамилия происходит из дворянского рода, я Галицкий, а ты помогал строить храм царским Мученикам.
– Знаю поручика Галицина, – сообщил Головин, затянув песню.
– Галицкий, – поправил Александр, сделав ударение на второй слог, – из другого рода.
Головин не заинтересовался (сочтя информацию разводкой) и рассказал, что сам обнаружил своё происхождение недавно и был очень удивлен.
– Отец мне всегда говорил, что его дед прислуживал в церкви, но оказалось, что он был священником, у него был до революции двухэтажный дом, семья из восьми детей, они играли на разных музыкальных инструментах. вероятно, отсюда моя тяга к богопознанию.
– Всё от отцов, – подтвердил Александр, – мой папаня был профессором математики и калекой, ездил на коляске всю жизнь, а я всю жизнь таскал его на себе, и всю жизнь он мне пакостил, пытаясь научить хоть чему-то полезному. Я как-то увлекся электрогитарой, так он ломал мне усилитель раз десять, специально, пришлось научиться ремонтировать.
– Забавно, – оценил Головин, – у тебя был хороший отец. Мой меня ничему не учил, всё сидел и что-то изобретал днями и ночами, а сейчас я сам не могу отмазаться – придумал штук десять станков и приспособлений… по малолетству меня это не интересовало.
Впрочем, я ничему так и не научился по большому счёту: был программистом года полтора, но пришла перестройка, устроился директором филиала у друга, после размолвки с ним начал работать самостоятельно. С бартером у меня получалось неплохо, но только стал добиваться чего-то, как пришла налоговая полиция и начались суды. И только я научился защищаться, как меня амнистировали. Пришлось заниматься производством, но и тут, как только что-то освоишь, появляются друзья власти, которые умеют всё делать быстрее и лучше, переняв мой опыт, и всё по новой и по кругу. Бессмыслица. Я не успеваю учиться, потому что всё, чему я учусь, мгновенно устаревает.
– Нужно заняться общественной деятельностью, – порекомендовал Александр, – я на зоне организовал «общество Духовного Развития», получил под него деньги, организовал за них столярку, и всё пошло по прямой, нужно начинать с правильного начала, с поддержки своих начинаний, иначе будет, как у тебя, – будешь строить уже плывущий корабль, латая дыры на плаву.
– А что за общество? – поинтересовался Головин. – Христианское? Православное?
– Общество харизматов, других вариантов не было.
– Не слыхал о таком. Меня как-то пытался окучить один харизматичный свидетель Иеговы с Западной Украины, но, имея Серафима образцом веры, я на такую мелочь не ведусь. Хотя и веры у меня почти не осталось, но эталон веры у меня образцовый… постой (дошло до Алексея), ты говорил, что фамилия твоя – Галицкий? – Алексей сделал ударение на первый слог.
– Да.
– Значит, Даниил Галицкий тебе родня?
– По бабушке. Как-то раз, когда я был ещё ребёнком, она, уронив кувшин с молоком, обмолвилась об этом. Кувшин с молоком, как сейчас понимаю, она разбила не случайно, потому что тогда это была большая потеря, а для того, чтобы я запомнил её слова. Причитала потом полчаса. И тут же рассказала о своём отце, дворянине Галицком, который служил в царские времена в Грузии, был то ли полковником, то ли генералом. За дворянами в советские времена велась большая охота, вот и я угодил за решётку наверняка не случайно, меня подставили.
– Почему нет наколок? – спросил Головин, сомневаясь в истории отсидки.
– Я понимал, что когда-нибудь выйду и нужно будет жить среди нормальных людей, вот и берег себя. Князь Галицкий в наколках – это круто?
– Ну разве что если будет надпись: «король всея Руси», особенно на зоне, полагаю.
– Ты не лишен чувства юмора, – удивился Галицкий. – Давай выпьем за нашу встречу, ведь недаром я шёл неизвестно куда тысячу километров, а пришёл именно к тебе. Кстати говоря, король всея Руси был он, первый и единственный, других не було.
– Вот именно что «не було», хотя, не так давно читая Карамзина, я заметил, как тот восхищается Даниилом и его смелыми попытками утвердить свою власть, восхищается гораздо больше, чем Невским, который избрал осторожную политику мытаря при своём же народе. Но как показала жизнь, ни то, ни другое не сработало: хазарская орда и поныне правит русским миром.
«А ведь он не настолько глуп, и похоже, честолюбив, – убеждал Гера Александра, который был уже готов отказаться от Головина, чтобы найти кого-то покрупнее, – ему не хватает философии и психологии, нужно поработать!»
Разговор остановился. Александр, наученный на зоне работать строго «от инициативы противника», ждал ход Головина.
– У меня из головы не идёт твой рассказ про Москву, похоже, времена наступили, ты ведь знаешь Апокалипсис? – спросил Головин после паузы.
– И Откровение, и Евангелие, и Библию, довольно неплохо. Успел почитать, когда сидел в одиночной камере, счастливейшие были времена.
– Похоже, эти времена уже наступают, – грустно произнес Головин, уже привыкший ожидать худшую сторону от всего.
– А-а-а, а-а-а-а, а-а-а-а-а! Мы проиграли! – вдруг заорал по-зэчьи Александр, но тут же переменился. – Забей ты на горечь, Алексей Александрович, всё в этом мире зависит от тебя, мы победим. Вот ты и я, мы два человека, я пришёл к тебе через всю Россию, идя невесть куда, а пришёл к тебе. Ты хотел прославления убиенного царя, а я из князей Галицких, что тут случайного, какова вероятность случая, и есть ли она вообще? Ты не находишь, что в этом событии больше поводов для радости, чем для грусти? Ты не находишь, что нужно понять смысл этой встречи, не наш смысл, а тех, кто организовал её нам? Понять, чего они хотят.
– Да насрать мне на то, чего они хотят! – устало ответил Алексей, не подумав, – его новая история только начиналась. «Если бы я был бомжом, который хочет поживиться, я бы сочинил что-то подобное, чтобы войти в доверие», – подумал Головин и ответил:
– Вероятность случайного события нулевая, я не верю в случайности.
– Это напрасно, случайности бывают, всё контролировать невозможно, иначе жить будет совсем неинтересно; но в нашей встрече есть что-то, в чём нужно разобраться, и я уже знаю слово, которое нас объединило.
– За монархию! – предложил Головин.
«Молодец, катишь туда, куда надо», – молча похвалил Гера.
Александра интересовала эта «случайность» не меньше, чем Головина, и он решился на эксперимент:
– А давай-ка, друг император, напьёмся как скоты, так хочется забыть зону, пойдём возьмем ещё пару бутылок водки и пива побольше!
Головина позабавило новое прозвище, и он согласился.
Александр решил «выпустить джина и пророка, которого почувствовал в себе» – и быстро накидался, наливая Головину понемногу. Александр отключил собственное сознание, отчего на поверхность вышел Гера, привыкший к пьянству своих аватаров тысячелетиями, потому что на других боги не давали ему денег, да и сам он любил выпить. Головин почувствовал приход другого существа и с трусливым любопытством поглядывал на бога, который вышел на связь.
– Ты не думал, Алёша, что Б. О. Г. – это аббревиатура? Б, точка, О, точка, Г, точка? – спросил Гера.
– Грешным делом было такое, – ответил Алексей, – а может, не было, но сейчас подумал.
– Ты можешь про себя сказать «Аз есмь»?
Головин задумался.
– Тебе не хватает знаний, ты не видишь общей картины, ты слишком доверчив. Почему ты мне, Александру, доверяешь? – Гера внимательно смотрел на Головина глазами пьяного бога.
– Я не целиком доверяю.
– Ты должен мне доверять, – сказал Гера, имея в виду самого себя, – ты должен доверять Богу. Вот ты слушаешь меня. Почему?
– Я думаю, что через тебя со мной говорит Бог, – честно ответил Головин.
Гера посмотрел сквозь глаза Александра своими длинными змеиными глазами, исполненными странной доброты, вызывающей непрестанное сомнение в Головине.
– Ты должен доверять мне, – сказал Гера, – все мои разводки всегда были добрыми, какими бы они ни казались вначале.
Головину стало страшно от его интонации, и от этого разговора, и от этих глаз.
– Ты должен понять, что я желаю тебе добра, – продолжал Гера.
– Когда я увидел Серафима в первый раз, он говорил подобным голосом, и первое, что он спросил меня, чей я сын? Я сдуру ответил: «Божий», он довольно усмехнулся и спросил ещё: «Божий или негожий?» Я ему ничего не ответил, потому что и сейчас этого не знаю.
– На тебя возлагают надежды, – ответил Гера голосом Серафима, – но ты их не оправдываешь, ты труслив и медлителен, ты как бы мёртв, хотя должен быть жив, почему ты мёртв?
– Я не знаю, я ничего не понимаю, – по-настоящему, как перед Богом, каялся Головин.
– Тебе, возможно, и не надо понимать, а только слушаться.
– Я никому не могу довериться полностью, – ответил Головин, – у меня проблема.
– Полностью и не надо, нужно всё проверять Христом, я никогда не предавал Бога, всю мою двадцатилетнюю отсидку я был верен во всём. Сколько сторон у монеты?
– Три, – ответил Головин.
– Это минимум, а большинство людей видят только две. Я тебе могу объяснить весь мир на спичках. Ты живой, – Гера зажёг спичку. – Или мёртвый? – Гера потушил спичку. Головин сидел как школьник. – Ты любишь или нет? Кого и как сильно ты любишь? Что ты готов сделать, чтобы спасти их? Что ты готов отдать за их спасение? Ты видишь, в какой опасности твои ближние, твои дети, твой мир? Ты хочешь изменить его?