Как это прекратить теперь?
«Он ничего мне не сделал», – повторяю про себя в сотый, если не тысячный раз.
Ничего.
Просто прижимался. Это ведь не очень страшно? Он ведь не обесчестил меня?
Ну, нет… Нет…
Так почему я ощущаю себя оскверненной?
Зачем он вообще прикасался ко мне? Ненормальный! Если кто-нибудь узнает… Не дай Бог!
Судорожно сглатываю и резко оглядываюсь к тому месту в конце аудитории, на котором Чарушин полчаса назад, непонятно с какой целью, удерживал меня силой. Там, конечно, никаких физических следов не осталось. Хотя в тот момент казалось, что он своим жаром меня растопил. Какой кошмар все-таки… Просто ужас! И дверь в подсобное помещение, через которую он, исчерпав свои пять минут, спокойно вышел, воспринимается мной, как самая изощренная насмешка.
Почему я о ней не помнила?
Стремительно крутанувшись назад, обещаю себе больше не оглядываться.
Ненавижу его!
Это плохое чувство. Нельзя так. Но зачем он ко мне лезет? И, что самое страшное, откровенно дал понять – ему нужна именно я. Для чего? Что, если он сделает что-нибудь по-настоящему ужасное? Я ведь не давала повода. Как это прекратить теперь? Я же просила его остановиться. Почему он меня не слышит?
Ненормальный! Ненавижу!
На практической работе сосредоточиться даже не пытаюсь. Меня до сих пор трясет. В груди горит. Мозги кипят.
Хорошо, что для остальных я невидимка. Никто, даже преподаватель, моего необычайно взвинченного состояния не замечает.
«Ты будешь моей, клянусь…»
Вздрагиваю раз за разом, едва только его голосу удается прорваться сквозь защитные блокировки, что я выставляю в своем сознании. Я так сильно нервничаю, что в какой-то момент мелькает опасение – меня попросту хватит инфаркт. И, поверьте мне, мой страх вполне обоснован. Сердце с такими отрывистыми и гулкими перебоями бьется, что это наверняка заинтересовало бы научно-исследовательский институт кардиологии.
Лишь под самый конец пары мне удается немного собраться. В голове еще не до конца проясняется, но сделать необходимые практические вычисления и сдать работу все же получается.
Следующей парой у нас стоит физкультура, и хоть я ее терпеть не могу, сегодня радуюсь возможности сбросить напряжение. Дождавшись, когда раздевалка полностью освободится, быстро переодеваюсь в спортивный костюм. По ощущениям он садится плотнее, чем в прошлом году, и это, безусловно, вызывает у меня беспокойство.
К зеркалу подбираюсь с опаской. И тут сокрушенно охаю.
Почему я не додумалась примерить форму дома?
Наверное, потому что не заметила каких-либо изменений в своей фигуре. Зато в костюме отчетливо вижу, что бедра и зад округлились. Хоть это и спортивная форма, я бы никогда сознательно не надела что-то настолько обтягивающее. Но сейчас у меня нет выбора. Придется отзаниматься одну пару так.
Время поджимает, и я, глубоко вдохнув напоследок, бодрым шагом покидаю убежище. По дороге в спортзал убеждаю себя, что никто на меня не обратит внимания. Судя по тому, что носят другие девушки, плотность прилегания моего костюма в принципе только мне кажется критической.
И все равно я чувствую себя некомфортно.
Возможно, было бы лучше, если бы я себя хотя бы не видела. Но я увидела, и стереть эту информацию пока не удается.
Какой кошмарный все-таки день! Скорей бы закончился…
Едва я вхожу в спортзал, забываю о своей неудачной форме одежды. Машинально скольжу взглядом по помещению и ошарашенно замираю.
Он.
Что он здесь делает?
Собственно, разговаривает со своими друзьями-придурками.
Что они все здесь делают?
С трудом соображаю и прихожу к очевидному выводу – из всех академических групп именно их группу в этом году поставили вместе с моей на физкультуру.
Господи! Да за что мне все это?!
Как такое вообще возможно? Раньше совмещали только в пределах одного потока. Как так вышло, что в этом году второй курс соединили с третьим?
Мне следовало бы прямо сейчас прочесть молитву, потому как я впервые чувствую, что люто ненавижу весь мир. Мне придется видеть Чарушина трижды в неделю на протяжении всего семестра. Как я должна на это спокойно реагировать?
Звучит сигнальный свисток – Кирилюк созывает всех на построение. Зная гнусный характер преподавателя, все без промедления бросаются выстраиваться. Я же не сразу способна пошевелиться.
Чарушин оборачивается, окидывает меня вопиюще-распущенным взглядом, ухмыляется и бесстыдно подмигивает.
Наверное, я все же сегодня умру, ибо жар и тремор можно считать непроходящими показателями моего физического состояния. Я когда-то слышала, что на нервной почве может развиться эпилепсия. Может, я уже близка к первому приступу?
Тогда что за чувство так странно-сладко томится в груди? Это ведь точно не признаки чего-то плохого?
«Боже, это грех», – думаю я, и мне становится еще хуже.
Знобит и бросает в жар с одуряющей стремительностью. Из Африки к Северному полюсу за секунду, понимаете? От этого совершенно точно можно сойти с ума!
От него… От Чарушина.
Центр зала пустеет, и он лениво шагает в самое начало образовавшегося строя. Мне приходится отмереть и двинуться к своей привычной позиции – в хвост. Пока иду, взгляд опускаю и губы до крови закусываю. Клянусь, что стук моего сердца звучит сейчас гораздо громче, чем шаги. Мне кажется, что все в зале смотрят исключительно на меня. Но, что на самом деле убийственно-будоражащее, смотрит он.
Чарушин…
Хочу забыть эту фамилию. Забыть, как он выглядит. Забыть все, что он делал.
Если бы только это было возможно…
Занимаю свое место – четвертая от края. И пока Кирилюк проводит перекличку, чувствую себя в некоторой степени в безопасности. И все равно, непрерывно кружится голова и натужно гремит сердце. Несколько раз возникает ощущение, что лишусь сознания.
– Десять минут на вольную разминку. После Чарушин, Фильфиневич, Шатохин и Георгиев наберут команды по двенадцать человек и проведут смешанные игры. Две команды останутся в зале. Остальные – на стадион.
Так, ну, ничего страшного. Пойду к любому из этих придурков, только бы не к Чарушину.
– Смешанные – это значит, что девочки с парнями в одной команде? – жеманничает кто-то из девчонок.
– Именно это и значит, Краснова, – отвечает, как всегда, резко тренер.
– А играть во что хоть? – пищит другая девчонка.
– В баскетбол! – орет Кирилюк, вероятно, считая, что для нашей академии выбор очевиден. Подув в свисток, громоподобным голосом командует: – Вперед!
Для разминки я забиваюсь в самый дальний угол. Однако даже это не спасает меня от повышенного внимания со стороны Чарушина. С любого расстояния он приводит меня в состояние невыносимого стресса. Как ни отворачиваюсь, чувствую, что смотрит. Так еще… Нет-нет, и зачем-то проверяю свои догадки. И, едва мы лишь на мгновение сталкиваемся взглядами, искры летят.
Что за проклятие?
Как я должна с этим справляться?
«Не смотри на него», – приказываю себе.
Задыхаюсь от волнения и все равно смотрю. В груди непрерывно клубится жар. Распространяется по всему телу. Странными судорогами скатывается вниз живота. Сводит там жгучим спазмом до боли. Сводит и отпускает. И вот в тот миг, когда отпускает, какое-то поразительно приятное тепло там разливается. Облегчение? Успокаиваю себя так.
Когда приходит время собраться снова всем вместе, я забиваюсь в самую гущу толпы. Но, к моему ужасу, не мы решаем, к кому в команду пойти.
Капитаны выбирают. Чарушин первый.
Господи, пусть он обо мне не вспомнит… Пусть окажется тщеславным козлом, которому важна лишь победа. Все знают, что я не умею играть. Есть много других хороших…
– Богданова, – сильный голос Чарушина уверенно рассекает сгустившийся надо мной воздух.
Вздрагиваю, напряженно сглатываю и, наконец, осознаю, что все мои волнения только начинаются.