Будешь моей, клянусь.
«Мне срочно нужно потрахаться», – трескучей молнией проносится по моим запревшим мозгам, едва я слышу, как в двери проворачивается ключ.
Учащенное дыхание Богдановой резко обрывается. Секунд пять сохраняется полная тишина. Я даже начинаю подозревать, что она «отстегнулась». Чтобы проверить, трогаю ладонями лицо. Она вздрагивает, будто током прикладываю.
Дикарка…
Блядь, да меня самого нехарактерной дрожью обсыпает. Рубит, словно первый раз к девчонке прикасаюсь. Смешно, сука. Смешно? На самом деле, шокирующее открытие. И я его умышленно задвигаю куда подальше.
– Ты… – бурный горячий выдох прилетает мне прямо в подбородок. Ловлю и там приход мурашек, и вновь удивляюсь столь острой реакции. Как это работает? – Не смей меня трогать… Пусти… – толкается сжатыми кулаками мне в грудь. Больше даже локтями, они зажаты между нашими телами. На деле кажется, что попросту боится нормально прикоснуться. – Пусти, сказала…
У меня нет природной тяги делать хоть что-нибудь с девчонками против их воли. Обычно я не веду себя с ними как отморозок. Посткоитальный похуизм – самое страшное преступление, которое я периодически совершаю. Намеренно не обижаю. Целок избегаю. Но Богданову, как бы она ни билась, я отпустить не могу. Плющит от ее реакций настолько, что сознание плывет. Знаю, что любое мое действие Лизу шокирует. Догадываюсь, что любой контакт для нее – первый опыт. И жадно хочу сорвать это первенство. По всем, мать вашу, пунктам. Понимаю это и сам от себя охреневаю.
«Что за инфекция Бойка[2]?» – ошарашенно друга своего, блядь, лучшего вспоминаю и его нездоровое желание быть во всем первым.
Это хуже Эболы. Кому как не мне понимать?
С трудом сглатываю и пытаюсь вернуть сознанию трезвость. Но, сука… Меня буквально бомбит. Каждую клетку пронизывает судорогой и воспламеняет какой-то бешеной горючей смесью. Дыхание сгущается, становится чересчур резким, хриплым и частым. Мозги вместе с кровью сливаются в пах. Стоит на Богданову по полной уже. Максимальный раскат, хотя по факту толком не касался. Распирает член до боли. Шевелиться опасно. Каждое движение огненной пульсацией отзывается.
Впервые мне кажется, что я от своей похоти попросту взорвусь.
Наверное, все дело в дикости Богдановой. Таких неправильно правильных я не то что не встречал, даже представить не смог бы.
Каждое утро она словно из прошлого века является. Каждое утро я без каких-либо объяснений на ней зависаю. Каждое утро у меня случается остановка и перезапуск всех систем, стоит ей лишь мимо пройти.
Притягивает взгляд не только своей естественной красотой. Хотя и ею, блядь, тоже. Но больше всего меня торкает то, как Богданова держится. Со скромностью монашки. С достоинством принцессы. С осторожностью мелкого, но крайне умного зверька.
Да, мать вашу, у нас та еще Саванна.
Только я никогда не считал себя хищником. Возможно, потому что всегда сытый ходил. Местные самочки сами в руки падали. Успевай обрабатывать. А потом появилась Богданова и взбудоражила во мне самые низменные инстинкты. Первый из распознанных – выйти на охоту.
Игнорируя ее судорожное сопротивление, веду ладонями к шее – задыхается. Затем так же медленно обратно к лицу – всем телом дрожит.
– Не трогай… – в нежном голосе почти ужас звучит.
– Я хочу тебя трогать, – сиплю в ответ приглушенно.
– Я не разрешаю, – выпаливает до смешного строго.
– Не разрешай. Меня это только сильнее заводит, – отвечаю жестче и откровеннее, чем следует.
Богданова замолкает. Верняк, обдумывает, как дальше поступить. А я, черт возьми, тупо прусь от ее беспомощности. Знаю, что любой ответ в свою пользу обыграю. И как бы ублюдочно это ни было, задавить свое преимущество и проявить должное благородство к тому, кто заведомо слабее – не могу.
– Отпусти, иначе я буду кричать, – взволнованно выдвигает она после паузы.
Хорошая попытка.
– Не будешь.
– Буду, конечно!
– Уверен, что ты не хочешь, чтобы кто-то нас здесь обнаружил, – выдаю свои предположения, и она снова резко замолкает.
Получаю возможность усилить контакт. Дергаю ее руки в стороны и толкаюсь ближе. Лиза от неожиданности действительно вскрикивает. Но не так громко, чтобы это мог услышать хоть кто-нибудь, кроме меня. Задушенный и короткий этот звук. Очевидно, что инстинктивный. Я с небывалым кайфом принимаю эту реакцию и продолжаю. Припечатываюсь так, словно слепок ее тела на своем сделать хочу. Под теми тряпками, что она носит, невозможно что-то рассмотреть, но чувствовать они, на ее беду, нисколько не мешают. Примеряюсь и запоминаю все изгибы. Совпадаем идеально.
– Прекрати… Остановись… Отпусти…
По эмоциям кажется, что на грани какого-то срыва. Но, блядь, я-то понимаю, что так бомбит ее только потому, что она пугается своего отклика.
– Потерпи, – давлю, когда у самого в глазах какие-то искры проскакивают.
– Не хочу я ничего терпеть! Мне такое вообще не интересно, – тарабанит резким, будто бы сердитым тоном. Но уже через мгновение срывается: – Не трогай меня, пожалуйста…
– Когда ты расслабишься, я сделаю так, чтобы тебе было интересно, – заверяю севшим, скрипуче-хриплым голосом. – Хотя уверен, – выдерживая паузу, прижимаюсь губами к ее уху, – тебе уже по кайфу все, что происходит.
Тишина застывает буквально на мгновение. Пару секунд спустя темноту пространства прорезает шумный вздох Богдановой, а потом и вовсе рубит отрывистый и частый тон:
– За кого ты меня принимаешь? Как тебе еще сказать, что мне это не нужно? Ты подстроил… Подстроил, чтобы нас закрыли?
– Нет.
– Врешь! Ты не только наглый, беспринципный, распущенный… Ты еще и обманщик!
– Лады. Пусть так, – соглашаюсь, просто потому что не вижу смысла сейчас спорить. Большая перемена скоро закончится. А я еще должен успеть уйти, прежде чем кто-то застукает нас здесь, иначе у Богдановой случится настоящая истерика. – Имеешь право на первое впечатление.
– Первое впечатление? – взвинченным тоном повторяет она. – Думаешь, второе будет другим?
– Уверен.
– А я думаю, что оно не изменится.
– Ты много думаешь.
– Артем… – шепчет Лиза отрывисто, в очередной раз меняя тактику.
Не знаю, что сказать собирается. Точнее, уже говорит. Я не слышу. Меня после того, как она имя мое выдыхает, оглушающей волной накрывает. Подавшись вперед, с какой-то одичалой жаждой втягиваю ее запах. Он не только опаляет слизистую, но и глубоко внутри вызывает странный жар и щекотку. Осознаю, что не наносное это. Не шампунь и не духи. Последними она совершенно точно в принципе не пользуется. Это ее личный запах. И именно он взрывает мои рецепторы. Пьянит и дурманит.
Жаль, столь близкий контакт пугает Лизу. Она снова принимается отчаянно толкаться.
– Замри, – рублю хрипло, и она машинально цепенеет. – Давай так, Дикарка, я отпущу тебя, если ты выдержишь пять минут. Без сопротивления.
– Пять минут?!
– Пять минут.
– Это все, что ты хочешь? Просто постоять?
Блядь, конечно же, это не все, что я хочу. Вот на хрена она спрашивает? Совсем не соображает, что такими уточнениями лишь провоцирует?
– Нет, не все.
– Что еще?
Я раз десять себе на горло наступаю, чтобы сдержать то, что в реале рвется из нутра, и выдать самое безобидное дополнение:
– Ты разблокируешь меня.
– Разблокирую, и что? Отвечать тебе все равно не буду!
– Посмотрим.
– Посмотрим!
Реагируя на ее вспыльчивость, смеюсь. И даже этот процесс как-то необычно грудь продирает. Пульсацией каждая мышца отзывается. Ноет тело. Требует гораздо большего, чем я могу сейчас получить.
Уверен, Богданову тоже нехило штормит. Замирает неподвижно в новых попытках пережить этот двусторонне-рубящий чувственный шок. А я вместо того, чтобы помочь ей, разрушаю любую возможность справиться. Вновь усиливаю давление своего тела на нее и тут же перекаты дрожи ловлю.
– Пять минут, Лиза, – выдыхаю с хрипом ей в волосы.
Сместившись, веду носом по коже. У виска замираю. Учитывая разницу в росте – это самое удобное положение. Нет, при случае можно извернуться по-всякому. Но сейчас меня самого кроет настолько, что позвонки вибрацией гремят.
Ко всему прочему я, блядь, тупо ворую лишние секунды, прежде чем вытянуть из кармана телефон и, сняв с него блокировку, осветить ее лицо.
Мельком время засекаю. По большей части на Лизу смотрю. Ловлю растерянный взгляд прежде, чем смартфон погаснет. Глаза в глаза – и наше дыхание синхронно срывается. Грудачину какая-то мощная взрывная волна распирает. Сердце одурело грохочет в глубине и еще ярче все это наматывает.
Охреневаю, когда до мозга добирается осознание.
– Я тебя… – хриплю я.
Подсветка тухнет. Руки Богдановой опускаются. Повисают вдоль тела. И вся она – как струна натягивается. Я с трудом выдыхаю и упираюсь ладонями в стену. Приклеиваюсь к ее телу и застываю. Просить Лизу расслабиться – смысла нет. Не сможет она. Колотит ее, будто в лихорадке. Пробивает и меня этой дрожью. Запускает какие-то неизведанные резервные процессы. Кожу обдает нестерпимо сильным, жгучим покалыванием – невозможно не содрогнуться.
– Будешь моей, клянусь, – хриплю и вместе с ней содрогаюсь.