Жажду этого погружения.
– Иу-у… Тём, а что у тебя с губами? – нудит за завтраком настырная зараза – самая младшая сестра. Я ее иногда называю Рина Последняя. И на самом деле надеюсь, что родители реально остановились с детопроизводством. Три младшие сестры – это максимум, который я способен выдержать. – Ты подрался?.. Или… Тебя кто-то покусал?
– Обветрило, – спокойно отзываюсь, не прекращая закидываться.
– Чё, серьезно? – не унимается мелкая. – Ты несколько часов простоял во время урагана, непрерывно облизывая губы?
– Рина, – задушенно выдыхает мама. И краснеет. Папа усмехается и даже не скрывает это дело. – Ешь, милая.
Милая… Она, блядь, такая милая, как филиппинская кобра в разгар охоты. И это ей только шестнадцать! Жаль мужика, которому в будущем достанется это чудо.
Нет, я своих, конечно, люблю. И эту душную липучку – тоже. Но объективно она – та еще заноза в заднице.
– Я все, – извещаю, отодвигая пустую тарелку и поднимаюсь. – Спасибо, мам. Всем хорошего дня, – бросаю, подхватывая сумку с формой.
Но покинуть столовую не успеваю.
– Артем, девчонок по пути закинь, – поручает батя, без возможности съехать с темы. – Я сегодня спешу. Конференция с американцами в половине девятого, а мне еще до офиса доехать нужно.
Не хочу его расстраивать, но любыми темпами он уже опаздывает. Пока докатит до центра Одессы, обед начнется. Бля, утрирую, конечно. Но явно не полчаса эта дорога займет.
– Лады, – соглашаюсь неохотно. Выбора все равно нет. В сторону семьи пустые отмазки не катят. – Быстро в тачку, леди кобры. Я тоже спешу.
– Артем, – одергивает мама.
Слишком мягко, чтобы я устыдился.
– Пап, а Тёма превышает, кстати, – докладывает тем временем Анж – старшая из мелких.
– Как ты можешь знать, превышаю я или нет, если сама правил не знаешь? – невозмутимо отбиваю выпад. – Будешь шестерить – пешком в школу пошуруешь.
– Па-а-ап… – тянет эта сирена на повышенных тонах.
Похрен. Нет, смешно.
– Анжелика, просто иди и сядь в машину, – отзывается батя крайне терпеливо. – Артем знает, что делает. Он ответственный.
– Угу, – выдает сеструля резко, лишь бы возразить.
Я ухмыляюсь.
– Приятно, наверное, когда родители считают тебя божеством, – ехидничает Вероника.
На это я уже откровенно ржу. Мама с папой тоже не сдерживаются. А мелкие гремлинши хором фыркают и гуськом покидают столовую. Салютую родителям и иду за ними.
Заставляя их пищать и возмущаться, намеренно долго блокировку не снимаю.
– Ты специально? Специально? – пыхтит Маринка и топочет от досады ногами.
– Очевидно же, что специально, – с ухмылкой подтверждаю я.
– Достал!
– Ладно, змеиная принцесса, не бузи, – миролюбиво заключаю, услужливо открывая перед ней переднюю дверь. – Прошу.
– Спасибо, черт возьми!
– Без ругательств, принцесса.
– Это не ругательства.
Пожимаю плечами, будто в самом деле думаю над ее словами.
– Все равно убого.
– Это ты говоришь? Сам материшься, как… Как… Как гопник!
– Я парень.
И этим все сказано.
– Ой, что ты… Лично я в этом вопросе не вижу разницы!
– Рина, сядь, блядь, в машину.
Терпение на исходе.
– Вот! – вопит мелкая, тыча в меня пальцем.
Я только качаю головой и ржу.
– Надеюсь, ни за кем из твоих друзей мы заезжать не станем? – спрашивает Ника, когда мы все, наконец, забираемся в тачку.
– Надейся, – ухмыляясь, регулирую зеркала.
– Артем!
– Что?
– Заезжаем или нет?
– Нет, – завожу мотор и выезжаю со двора.
– Так бы сразу и сказал!
– Сказал же.
– Ты невыносимый!
– Как и все парни, – поддакивает сидящая рядом с ней Анж.
– Нет, если честно, Тёма еще ничего… – замечает вдруг Вероника.
Я тут же реагирую. Быстро смещаю зеркало заднего вида, чтобы встретиться с ней взглядом.
– Тебя кто-нибудь донимает? – интересуюсь настороженно.
Ника краснеет и ерзает.
– Есть один придурок…
– Сейчас подробнее, – голос невольно жестче становится.
– Он перевелся к нам в академгородок из Одессы… – протягивает Ника нерешительно. – И сразу ко мне прицепился. В открытую не донимает. Но намеки… Всякие… Постоянно бросает. Все смеются. Достал уже!
– Ага, а вчера он завалился к нам в раздевалку, – добавляет Анж. – Типа ошибся!
– Покажешь. Разберемся, – хмуро обещаю я, забывая о том, что спешил.
В принципе, на то, чтобы прижучить наглого пиздюка, много времени не уходит. Действую немного агрессивнее, чем требует ситуация. Зато быстро и доходчиво. Десять минут спустя уже спокойно качу в академию.
В тишине салона позволяю себе воскресить в памяти прошедшую ночь. Мать вашу, едва это делаю, миллисекунды, и меня будто на крутом аттракционе подбрасывает. Все внутри взмывает и скручивает до одуряющего жжения.
Вот вроде что-то такое предполагал, когда только все это между нами вспыхнуло. Но, сука, чтобы настолько… Да я попросту охренел от всего, что творилось с моим телом! Вштырило от Богдановой так, словно сразу несколько стимуляторов прямо в сердце рубанули. А потом уже оно само множило эту дичь и бешеными толчками раскидывало по телу. Я забыл, кто я такой, и на каком свете нахожусь. Я просто не мог остановиться. Жил какими-то инстинктами, и они были такими мощными, что в какой-то момент потерял уверенность в том, что являюсь человеком.
И ведь развезло так лишь от того, что я ее целовал. Ничего больше. Ничего, блядь, больше.
Рвусь в академию только затем, чтобы урвать хоть малую часть этого безумия. Едва успеваю занять свое привычное место, вижу Богданову. Желудок сходу сворачивает. Сердце разгоняется и толкается в глотку. Все мое тело напрягается. Замираю в предвкушении, понимая, что когда столкнемся взглядами, меня снесет. Жажду этого погружения. С головой хочу.
Минуту спустя меня ждет такое же жгучее разочарование – Богданова в мою сторону не смотрит. Впервые проходит, не подняв ни на мгновение взгляд.
Сердцебиение раздирает горло. Виски долбит пульс. Уши забивает шумом. Кровь бурным потоком несется по телу, и в какой-то момент кажется, что мышечная масса к херам растворяется. Ничего, кроме этого кипения, не ощущаю.
Не знаю, как и по каким углам Богданова прячется, но я не вижу ее весь день. Не появляется она и на физре. Настроение не просто в ноль сливается. Ниже, вашу мать.
Еще и Кирилюк, пошел бы он на хрен, всю тренировку взъебывает. Не унимается, даже когда начинается дождь. Носимся под раздражающе-мерно секущими струями не меньше часа.
Не в курсе, какой температуры осадки. Я по-прежнему киплю.
– Чарушин, твою мать, шевелись!
Охота послать. Серьезно.
Видит, старый хрен, что мы на пределе, и все равно подстегивает.
– Медленные, как куры. Дамы на сносях, вашу мать. Все! Конец моему терпению. Всем покинуть поле! На беговые дорожки, дамы! Десять кругов на время. Кто не вложится в одиннадцать минут, до конца семестра в запасе просидит!
– Гребаный мудак, – выдыхает Тоха.
– А если, блядь, никто из нас не вложится, че он тогда делать будет? Сам на поле выйдет? – хрипит Филя. – Бешеная скотина.
– В такие минуты я пиздец как завидую Бойке, – подключается Жора. – Бросил все к херам, и свободен.
Я молчу. Чувствую, если скажу что-то, уже не остановлюсь.
– Время, дамы! Время!
Свисток. Срываемся с места.