Мне снится, что я собираю мужские сердца в шкатулку. Вообще-то, на физический орган они вовсе не похожи, больше напоминают звёзды и поначалу, сияя, жгут мне руки. Украшения, достойные богини. Но время идёт, сердца угасают, как и мужчины, которые их подарили. И от тех, и от других я избавляюсь. Не стану же я хранить наряд, который износился, даже если с ним связаны приятные воспоминания? Зачем – мне сошьют новый.
Десятки, сотни мужчин – и их сердец. Я купаюсь в любви, пресыщаюсь страстью, но мне всё мало. И тогда…
Сон обрывается как всегда на самом интересном месте. Мне ещё чудится в руке одно из окаменевших сердец – тех, что больше не греют. Нет-нет да в них мелькнёт искра, но не больше.
Я моргаю, однако камень не исчезает. Он тёплый и действительно искрится.
Боже, как голова болит! И горло. Кажется, я вчера простыла, пока бегала по улице без куртки. Интересно, Серый мне вроде бы не привиделся, а вот кафе и странный мальчик наверняка приснились. А мама с её Володей? Ну, это уж точно сон, мама меня не бросит.
Я сажусь и рассматриваю затейливую шнуровку, оплетающую камень. Красивая. Не помню, как он у меня оказался, но весь вчерашний вечер в памяти размывается, а значит, я вполне могла сама эту поделку откуда-нибудь притащить. Не первый раз – я люблю такие авторские работы. Чтобы “не как у всех” и стильно.
А всё-таки что вчера было? Может, и Серый всё-таки приснился? Мы с Тёмой о нём говорили, вот и… Хм. Ладно, чёрт с ним.
– Ма-а-ам? Ты дома?
В ответ – тишина.
На часах полвосьмого, значит, мама ещё не ушла. Сегодня пятница, ей пора на работу. Проспала, наверное.
– Ма-а-ам! Пора вставать! – уже тише добавляю я, потому что горло неприятно саднит и лучше его не напрягать.
Снова нет ответа. Вот соня!
Зевая, я бреду на кухню, ставлю чайник, жарю омлет. Потом делаю кофе, собираю всё это на поднос и иду в её комнату.
– Мам, ты опозда…
Комната пуста. Кровать аккуратно застелена, дверца шкафа приоткрыта. Книги по архитектуре – мамины любимые – исчезли.
Я ставлю поднос на журнальный столик и замечаю записку: “Тебе будет лучше без меня”. Буквы скачут, слева на бумаге пятно.
Ну что ж, теперь я знаю, что Володя мне точно не приснился.
Мамин телефон молчит. Я слушаю гудки и понимаю, что меня, похоже, отправили в чёрный список.
Ах так?! Тогда я… Тогда, мама, я съем твой завтрак!
Это всё, на что хватает моего спокойствия – или, вернее сказать, шока. Я уминаю омлет, едва не захлёбываюсь кофе. А потом кричу так, словно меня режут. За стенкой даже соседская вечная дрель затихает.
Не помогает – только горло сильнее болит. А злость никуда не исчезает. Да, я зла! Ух как я зла! Сейчас что-нибудь сломаю!
Звонит телефон.
Я замираю и, прочистив горло, не глядя провожу пальцем по экрану.
– Лена, у тебя всё в порядке?
Тёма. Ну конечно. Чёрт! Нет, у меня не всё в порядке! Меня бросили! Как надоевшую собаку! Только с будкой! И то ещё не факт. Как она могла, как?!
– Просто уже почти восемь, – добавляет Тёма.
“Мне плевать!” – чуть не кричу я. Но перед глазами появляется образ Тёмы, преданно ждущего у крыльца. Наверняка с семи, с него станется. Замёрзшего, уставшего.
Он этого не заслуживает.
– У тебя же олимпиада, ты на сбор опоздаешь, – хриплю я.
А в ответ:
– Лен? Ты не заболела?
Точно! Я ж заболела.
Старательно кашляю в трубку и хриплю:
– Да, Тём, прости, неважно себя чувствую. Я ещё посплю, а ты иди, ладно? Я сегодня дома.
Он верит. Ещё бы – он всегда мне верит. Наверное, если я скажу, что небо зелёное, а земля квадратная, он и тогда согласится.
– Я тебя разбудил, да? – его голос мигом становится виноватым. – Я звонил, но ты не отвечала.
Конечно, я же была очень занята, пока истерила.
– Удачи, Тём. Победи там всех. Ни пуха.
– К чёрту, – отвечает он. – У тебя есть лекарства? Можно я зайду к тебе потом? И обед занесу.
Да что же это! Мне кажется, ещё немного и я лопну – от гнева, стыда, жалости и беспощадной несправедливости.
– Лен? Можно мне сейчас зайти? Открой, а?
– Не надо. – Я опять кашляю, кашель хорошо маскирует всхлипы. – Ты же заразишься. Тём, иди, дай… – Я беру себя в руки и добавляю: – Дай уже поспать, а?
И отключаюсь.
Он уходит – я наблюдаю в окно, спрятавшись за занавесками. Мне очень хочется, чтобы всё было не так, чтобы он вернулся, а потом… А потом его сердце потухло бы, как серая галька. Господи, что я несу!
На кухне старинные, ещё бабушкины часы с кукушкой отбивают восемь. Надо собраться, думаю я. Надо что-то делать. Что-то решать.
О, точно! Надо покончить со школой! Выпускной класс, ЕГЭ – на кой чёрт оно мне надо? Я собиралась уйти после девятого, но как же! Мама завелась со своим “ты должна поступить в университет, ты должна доучиться”. Зачем? Мне колледжа за глаза хватит. Но мама капала и капала на мозги, и совсем плохо стало, когда о моём решении узнала тогда ещё живая бабушка. Она долго орала на маму по телефону, а мама, соответственно, долго и со слезами уговаривала меня “не совершать ошибки, не ломать себе жизнь”. Всему виной семейная традиция – все учились в университете, и ты никуда не денешься.
Я и не делась. Даже мечтала о театральном. Или о дизайне – никак не могла выбрать. Школа окончательно стала моим кошмаром, и если б не Тёма, алгебру я давно бы завалила.
Так вот, ничто теперь не мешает мне с этим кошмаром покончить! Пойду – и лично скажу директрисе, чтоб больше она меня не беспокоила. И документы заберу. Имею же право? Или нет? Да и чёрт с ним! А потом… потом…
Что это глупо, по-детски, и на директрису не подействует, я подумала, конечно. Вскользь. Ну очень хочется на ком-то злость сорвать. А в школе, кстати, Серый. Ну что, милый, правда вчера была или сон, но ты ещё не знаком с моим лучшим другом – шокером? Я тебя познакомлю. Он тебе понравится, обещаю.
Первым уроком сегодня как раз алгебра, и мне везёт: математик опаздывает (олимпиадников, наверное, отправляет).
В классе с каждым моим шагом нарастает тишина. Точнее монотонный “шу-шу-шу”, особенно со стороны девочек. Кто-то вытягивает ногу, чтобы я споткнулась, кто-то закатывает глаза, мол, снова эта “разоделась”, хотя я никогда в школу не наряжалась. Но это неважно, потому что даже явись я в балахоне, парни всё равно будут на меня пялиться, а девчонки обзывать шлюхой.
Ненавижу их всех.
– Ого, кто к нам пришёл! – Серый с последней парты беззастенчиво рассматривает меня, а я – его.
Синяк под глазом – вроде мой, ещё с того раза, в туалете. А больше ничего и нет, зато меня пробирает дрожь. Я сразу вдруг понимаю: нет, это мне вчера не приснилось.
Серый что-то ещё добавляет, его друзья гогочут и улюлюкают, а я думаю, что ты мне за всё сейчас, гад, ответишь. Думаешь, ты такой крутой? Ну-ну.
Глянь, как у тебя рубашка удобно на груди расстёгнута. Шокер у меня не мощный, убить не убьёт и даже не покалечит. А вот организовать тебе, сволочь, обморок я им могу.
Вот тебе!
Улюлюканье обрывается.
Серый валится в проход между партами. Я смотрю на него секунду – дышит, гад, конечно – потом отворачиваюсь и иду к двери, когда та распахивается у меня перед носом.
– Любимова!
– Да здесь я.
Завуч таращится на меня так, словно я притащила в школу винтовку и грожу расстрелять здесь всех к чёртовой матери.
– К директору! Щас же!
– Иду.
Я убираю шокер от греха подальше – а то заберут, а новый денег стоит, да ещё и шестнадцатилетней мне его не продадут. За спиной шепчутся одноклассники. Кто-то подаёт здравую мысль позвать медсестру. Кто-то пытается помочь пришедшему в себя Серому подняться. Да пошли вы все!
Татьяна Ивановна Грымза, наш директор – ха, не только мне “повезло” с фамилией – упражняется в ораторском искусстве. На мне. Попросту говоря, орёт:
– Это незаконно! Ты рецидивистка! Я должна вызвать полицию!
“Никого ты не вызовешь, – думаю я. – Трясёшься за репутацию школы”. Месяц назад, когда Серый с друзьями избил кого-то из младших классов на заднем дворе, Грымза тоже орала. Скорую потом вызвали в соседний квартал, где жертва Серого каким-то чудом оказалась. А что – не на территории школы и после уроков. Не прикопаешься.
– Тебе повезло, что с бедным мальчиком всё в порядке, – говорит наконец директриса нормальным голосом. – Ты могла нанести непоправимый вред его здоровью, ты это понимаешь?
А если бы этот бедный мальчик изнасиловал меня прямо в школе, я бы тоже очутилась в соседнем квартале? И как всегда – “сама шлюха”?
Я поднимаю голову и старательно улыбаюсь.
– А вы понимаете, что цвет этой помады вам не идёт? Вы с ним похожи на клоуна.
– Что? – выдыхает директриса. И тут же добавляет: – Но это же “Шанель”.
– Да хоть “Герлен” с алмазами. Лучше потратьте деньги на толкового косметолога. У меня есть пара контактов, я вам их оставлю, если хотите. Пройдите процедуры, подтяжку, возможно, уколы. Разберитесь с порами – если пудрить пористое лицо, да ещё и с жирной, как у вас, кожей, получится обратный эффект. Пудра забьётся в поры и всё выделит, а не скроет. Посмотрите в зеркало, вас ничего не смущает?
Грымза сглатывает и, похоже, машинально тянется в ящик стола. Наверное, держит там косметичку.
А я вхожу во вкус:
– Ещё вам нужен хороший колорист. Вам не идёт холодный цвет волос, сразу плюс десять лет к возрасту. Это и одежды касается. Между прочим, вы давно измерялись? Эта блузка не должна так сидеть, особенно в области груди. Вы чувствуете себя комфортно?..
– Родителей! – перебивает директриса. – В школу! Немедленно!
Меня разбирает смех.
– Да без проблем. Звоните, давайте. Может, хоть вам она ответит. Подсказать номер?
Мама действительно отвечает. Грымзе, постороннему человеку – а не мне, дочери. От этого так горько, что мне хочется посильнее ужалить директрису. Низко и некрасиво так поступать, но прямо сейчас мне плевать.
– Пока ждём, – говорю я, когда Грымза кладёт трубку, – послушайте, какой стиль одежды будет на вас идеально смотреться. Между прочим, вы знаете, что это подделка, а не “Луи Витон”?
Очевидно, нет. Директриса в лучших комедийных традициях хватает сумочку.
– Замолчи! Как ты смеешь?!
– Вам, наверное, кто-то значимый её подарил? – Я продолжаю улыбаться. Дорогуша, слышала бы ты, какие истерики мне золушки закатывают! Ты им и в подмётки не годишься. – Не волнуйтесь, подделка хорошая. Я подскажу, как можно её обыграть…
Директриса встаёт и вместе с сумочкой принимается пятиться к двери. Но я сижу к выходу ближе, поэтому и оказываюсь там раньше.
– Первым делом нужно определиться с цветами. Уверена, вам подойдёт серый. Вы не пробовали? Не мышиный серый, конечно, а, к примеру, стальной. Или серебряный? Гейнсборо? Циркон? Муссон?
Директриса снова пятится, на этот раз к столу.
Так мы следующие полчаса и ходим кругами. Я успеваю рассказать про узоры и текстуры тканей, потом про основы минимализма – Грымзе он явно по душе, или она просто не подозревает, что аксессуары – маст-хэв в законченном образе.
Бледная, запыхавшаяся мама врывается в кабинет, когда Грымза уже на последнем издыхании. Я замолкаю и морщусь, потому что первым делом мама принимается извиняться. А Грымза, придя в себя, снова орёт: “Вы знали, что ваша дочь носит в школу электрошокер?!”
Голова снова раскалывается. Я наблюдаю, как мама съёживается перед директрисой, точно кролик перед удавом, и мне одновременно стыдно и больно. Никакого торжества, даже злоба умерла. Я смотрю на помолвочное кольцо у мамы на пальце и думаю, что, может, так и должно быть? О ней теперь будет заботиться Володя. Я больше не нужна.
У школы её ждёт машина. Мужчина за рулём с интересом смотрит на меня. Он похож на личного водителя – вряд ли это тот самый Володя.
– Лен, ты…
– А ты не думала сделать аборт, когда залетела? – вырывается у меня. – Не пришлось бы возиться с ненужной дочерью.
Мама краснеет. Бабушка давно меня просветила, что не будь в их семье аборт грехом и стыдом, я бы не родилась. “Залёт” – стыд ещё больший, но тут уж ничего не поделаешь. Хотя она до конца жизни маму за это пилила.
– Не смей так говорить!
– А почему? – Я смотрю в мамины сверкающие от слёз глаза. – Это же правда.
Она выдыхает и замахивается. Я прижимаю руку к щеке – не первая пощёчина в моей жизни, но сейчас что-то внутри обрывается.
– Я тоже люблю тебя, мам. Будь счастлива.
Давно мне не было так плохо. Может, даже никогда.
Дома холодно и пусто. Я иду на кухню и устраиваю там такой погром, что самой страшно становится. Кое-как прибираюсь.
Ну вот, вдобавок я ещё и устала. А ведь на работу пора… Да и чёрт с ней.
Я звоню Андрею сказать, что заболела. Но не успеваю и рот открыть, как слышу:
– Ты уволена.
– Что? Но почему?
В трубке слышится отголосок сирены, и у меня тревожно сжимается сердце.
– Почему? Я говорил тебе не впутывать моего сына? Надеюсь, теперь ты собой довольна.
На этом звонок прерывается. Я поскорее набираю Тёму, но тот не отвечает.
Нужно узнать, что случилось. И почему Андрей считает, что я виновата? Может, Тёме стало плохо на олимпиаде из-за того, что он утро провёл на моём крыльце и замёрз?
Нужно узнать, но у меня совсем нет сил. Я бреду в комнату, падаю на кровать и тут же засыпаю. Пара часов ничего не изменит. А потом – потом я буду обзванивать больницы. Наверняка он в нашей районной. Это же сирена скорой была, да? Тёма здоровый, как медведь, не может быть с ним ничего серьёзного. Надеюсь.
Мне снится город в огне. Дым поцелуем горчит на губах, мольбы танцуют в воздухе, щекочут уши, стонут: “Шамира-а-ан!” Я счастлива. Мне нравятся огненные реки – как они текут по широким улицам, обнимают зубчатые стены. И только когда пламя лижет подножие моего храма, я морщусь. Всё, довольно.
– Пусть мне построят золотые ворота, – голос одновременно мой и чужой. Разве так бывает? Наверное, раз это сон. – И украсят их лазурью.
В ответ мне целуют сандалии и клянутся, что сделают всё, лишь бы великая богиня смилостивилась.
“То то же”, – думаю я и приказываю огню остановиться.
А когда просыпаюсь, первым делом лезу в поисковик: “Что делать, когда тебе снится, что ты бог?” Заодно проверяю уведомления на телефоне. Ничего нового. И тут меня накрывает: Тёма! Но не успеваю набрать номер, как телефон мигает и выводит сообщение:
“Ты как?”
От Тёмы. Выдохнув, я бросаюсь ему звонить. Но Тёма сбрасывает, затем присылает:
“Не мочь пока говорю. Отец рядом”.
Ага, и пишет за тебя Т9. Я кусаю губу и прошу в ответ:
“Пришли смайлик, если с тобой всё в порядке”.
Он шлёт даже три смайлика. Один с рукой – большой палец вверх, другой – улыбка, третий – поцелуй.
Я с облегчением выдыхаю. Значит, всё хорошо.
А Тёма добавляет:
“Я слушать школа ты серый ух”
“Ты в больнице?” – отправляю я.
“Всё хорошо”, – заявляет он. И добавляет ещё смайлики, такие же оптимистичные.
“Позвони, когда сможешь”, – набираю я и тут же стираю. Нельзя, не нужно привязывать к себе этого хорошего мальчика. Он меня не заслужил, ему нужна нормальная девочка, не я. К тому же, это всё мой взгляд, иначе бы Тёма и внимания на меня не обратил. Им всем нужна не я, а красивая кукла. Тёма не исключение. Просто он такой добрый, что я иногда забываюсь.
“Поправляйся скорее”, – прошу я и опускаю телефон.
Мир вокруг чёрно-серый и пустой, в нём клубится мгла, и мне снова слышится запах дыма. А, нет, это сосед на крыльце курит. Я сижу на кровати, смотрю в одну точку и чувствую себя одинокой и ненужной. Если бы меня вдруг не стало, кто-нибудь заметил бы? Да, конечно – мама и Тёма. Обоим бы стало легче.
Это так грустно, что я не могу сдержать слёз. И, плача, кажется, засыпаю.
На этот раз мне снится камень-подвеска на прикроватной тумбочке. Тот самый, который я вчера откуда-то принесла. Он искрится, еле-еле, но так красиво и завораживающе – невозможно оторваться. Я беру его в руки – он тёплый и приятно шершавый. Я снова изучаю шнуровку, потом – эти странные искры. И думаю: вот бы домой. Почему-то во сне я уверена, что мой дом не здесь.
Сам собой встаёт перед глазами город – тот, что горел. Сейчас он окутан лиловым сумраком. В воздухе кружатся розовые лепестки, солнце гаснет, бросая последние лучи на статуи ягуаров и лазурь ворот.
Под ногами вниз убегает мраморная лестница. Уверенная, что всё это сон – а что же ещё? – я шагаю на первую ступень.