Смертная в отчаянии глядит на жриц. Те лежат перед ней лицом в пол: прислужницы позади – под палящим солнцем на камнях садовой дорожки, Верховная впереди – на ковре в тени беседки. Вокруг замерли рабы – глаза долу, в руках блюда с фруктами и медовыми сладостями.
У смертной дрожит голос:
– Здесь, должно быть, какая-то ошибка. Я правда не понимаю, что происходит. – Она на миг замирает, тяжело сглатывает и оглядывается на кувшин с водой, который держит рабыня в двух шагах от неё. Потом облизывает пересохшие губы и начинает снова: – Я не богиня. Я не могу быть богиней, я просто человек. Обычный человек. Поверьте мне, пожалуйста. Я всего лишь на неё похожа, это случайность!
Она старается быть честной, думаю я. Это говорит в её пользу.
А также о том, что она глупа. Впрочем, это я давно понял. Она не смогла воспользоваться властью, которую имеет над мужскими сердцами. Ей, наверное, и в голову не приходит, какие возможности открываются перед богиней, госпожой Урука, пусть и фальшивой.
Смертная снова тяжело сглатывает, и мне хочется пнуть дурёху-рабыню, которой не хватает ума или смелости поднести госпоже воды. Люди часто цепенеют в присутствии великих. Чем смертные отличаются от глиняных кукол, не понимаю. Матери не стоило вдыхать в них жизнь, их разум слишком слаб, чтобы развлечь нас, не говоря уж о большем.
Впрочем, и Матери, и Шамиран эти ничтожества были по душе.
Как и Отец, я совершенно этого не понимаю.
Испуганная смертная с лицом богини облизывает пересохшие губы, но приказать принести воды не решается. Она сидит на краешке кресла и обнимает себя за плечи. Только слепой спутал бы её сейчас с Шамиран.
Но, как я и сказал, люди скорбны разумом. Они видят лицо госпожи Урука и думают, что всё это – её очередная забава. Шамиран действительно любила раньше перевоплощаться в человека. Чем дольше ей удавалось прожить среди людей неузнанной, тем довольнее она была. Моя жена наряжалась дочерью торговца, нищенкой или даже шлюхой. Особенно ей нравилось не менять облик по-настоящему, создавая иллюзию, как делаю это я. Нет, Шамиран использовала краски и парики, точно актёры на царских пирах, только куда искуснее. “Погляди, Дзумудзи, ты узнаёшь меня?” – говорила она, копируя манеру людей двигаться и гримасничать. “Я узнаю тебя любой, жена”, – отвечал я, и она мрачнела. “Фу, Дзумудзи, какой ты скучный”.
Я ошибся, Шамиран – так же, как ошибаются сейчас смертные, глядя на девчонку с твоим лицом.
Ведь она назвала моё имя и не упала ниц, узрев мой истинный образ. Человек, считал я, на такое не способен.
Мне не пришло в голову, что люди в других мирах не похожи на наших. Я забыл, что среди смертных попадаются колдуны. Их нечистая, плотская магия позволяет приказывать духам.
Глядя сейчас на испуганную девчонку, так отчаянно убеждающую жриц, что она не их богиня, сложно заподозрить в ней колдунью. Уверен, она и сама всей правды не знает. Сбежавшей из нижнего мира Шамиран требовался сосуд, тело, в котором она могла бы набраться сил. Конечно, она выбрала ребёнка. Быть может, даже младенца. Только ей не повезло наткнуться на колдунью.
Осознавай смертная свою власть, она непременно попыталась бы воспользоваться силой богини – ведь так сладко исполнять свои желания без ограничений. Это убило бы её. Я видел, как она слабеет после каждого перемещения в наш мир. Мне даже пришлось её лечить.
Эта догадка объясняет, почему смертная девочка так похожа на Шамиран, и откуда у неё власть над мужскими сердцами. Моим в том числе.
Я чуть не убил её тем вечером на ступенях храма, когда наконец понял. Как смеет она держать в плену своего тела мою жену? Касаться моего сердца? Стоять на вершине храма и изображать мою Шамиран?
Однако я сдержался, и был прав. Ужасное расточительство – избавиться от смертной колдуньи, ведь она может быть мне полезна. Шамиран внутри неё спит, разбудить её в моей власти. Можно сделать это немедленно, но кто бы тогда поручился, что она не отвергнет мою просьбу?
О нет, я так не поступлю. Слишком хорошо знаю Шамиран, чтобы надеяться на её милость ко мне. А вот если в опасности окажутся её ненаглядные люди… Пусть они её умоляют, не я.
Тем более, смертная девочка сама решила вернуться в Урук. Забрать у неё сердце, чтобы не передумала и не отправилась обратно домой, было просто. Теперь она в моей власти. Нужно лишь позаботиться, чтобы смертная не погибла раньше времени. Пусть наслаждается всеми благами, которые Урук привык дарить своей госпоже, я не против. Жертва должна быть счастливой, когда придёт её время умирать. Шамиран напитается её радостью и станет сильнее, чем прежде. А тело смертной сбросит, как змея – старую кожу.
Но это после. Сейчас я должен быть терпелив.
Смертная снова испуганно озирается. Её взгляд скользит по жрицам, рабыням и стражникам. Падает на меня.
Каменное сердце вспыхивает.
Я прикрываю его рукой и невольно отступаю в тень. Девчонка не может меня увидеть, она человек. Смертным колдунам требуется кровавый обряд, чтобы узреть хотя бы мир духов, что уж говорить про бога, желающего остаться незамеченным.
Но она смотрит. Щурится, кусает губу – так сосредоточенно и в то же время очень мило. Я завороженно наблюдаю. Назови она сейчас меня по имени и попроси вернуть домой, я сделал бы это.
Но она отворачивается и вытирает дрожащей рукой пот со лба. А я вспоминаю, что это всего лишь смертная. Испытывать к ней чувства так же глупо, как жалеть статую, пусть и прекрасную. Глина остаётся глиной, а червь червём. Меня смущает лик Шамиран, только и всего.
– Великая госпожа изволит шутить, – говорит в наступившей тишине Верховная жрица.
Смертная вздыхает.
– Я же вам объясняю – какая, ну какая из меня богиня? Разве боги не владеют магией?
Глупая смертная! Магией владеете вы, люди. Это вам для исполнения ваших низменных жалких желаний требуется обряд и кровопускание. Нам же, великим богам, стоит лишь повелеть, как всё сбудется.
– Разве боги не всесильны? – добавляет смертная.
Наивное дитя! На человеческий взгляд, мы, наверное, всесильны, но на самом деле абсолютной властью наделены лишь творцы – Отец и Мать. Мы, их великие дети, во многом подобны им. Во многом – но не во всём.
Верховная жрица осторожно поднимает голову. Я удивлённо хмурюсь, потом вспоминаю: Шамиран действительно позволяла своим жрицам вольности. Она даже разрешала им не падать ниц всё время. “Что ты, Дзумудзи, зачем? Они чтут меня и без этого”.
Окажись она сейчас здесь, как раньше, именно мне бы достался её гнев – за то что явился в храм без приглашения.
– Великая госпожа, конечно, всесильна, – говорит Верховная жрица.
– Великая госпожа, может, и всесильна, но я – нет! – отвечает смертная.
Она на мгновение закрывает глаза, и я заставляю себя подойти ближе. Тела людей слабы и хрупки. Что если она сломается раньше времени?
Девочка вздрагивает, когда я касаюсь её плеча. Дождавшись, когда её дыхание выровняется, я убираю руку и отхожу, потому что смертная вновь странно смотрит на меня. Будто и правда видит.
А лицо Верховной жрицы озаряет довольная улыбка.
– Великая госпожа желает продолжить игру? – говорит она тоном “наконец я всё поняла!”. – Эта недостойная подчиняется. Если великой госпоже хочется показать свою власть, не может быть ничего легче.
Теперь мы со смертной смотрим на жрицу с одинаковым недоумением. Никогда не поймёшь этих людей! Им в головы приходят совершенно сумбурные, нелогичные мысли.
А иной раз, мне кажется, мыслей там нет вообще – только заученные приказы.
Жрица делает страже знак. Мгновение – и к беседке выталкивают раба, смуглого мальчишку с узкими глазами горца. Он цепляется за метлу так крепко, словно надеется, будто эта соломинка позволит ему спастись.
– Желает ли великая госпожа забрать сердце этого недостойного? – спрашивает Верховная жрица.
Я перевожу взгляд на смертную – она этого мальчишку, похоже, знает. Что ж, я не следил за ней всё время, быть может, они повстречались в одно из прошлых её перемещений в Урук. Или сегодня до того, как она попала на площадь. Здесь, в саду – метла говорит сама за себя, раб – подметальщик.
Верховной жрице вырвать бы язык за то, что осмелилась предложить сердце такого ничтожества богине.
Я обдумываю это – жриц много, если онемеет одна, вреда не будет. Но тут смертная наконец выдыхает:
– Что?
И привстаёт, крепко держась за подлокотники.
“Неужели её волнует судьба этого раба? – думаю я, следя за ней. – Но почему?” Он даже не красив. Наверное, нужно быть человеком, чтобы понять причину этой внезапной жалости. Для меня мальчишка кажется не интереснее червя, которого вот-вот задавит повозка.
Верховная жрица склоняется до земли и спрашивает снова:
– Великая госпожа, хотите ли вы его?
– Что? – повторяет смертная, в ужасе глядя на неё.
Жрица с улыбкой кивает, будто поняла волю госпожи. И с презрением бросает рабу:
– Великая госпожа не желает тебя. Как посмел ты поднять на неё свой ничтожный взгляд? Ты не достоин её милости. И ты не достоин жить.
Ах, так вот в чём дело! Мальчишка посмел взглянуть на богиню. Что ж, согласен, он не достоин жить.
Один из стражей немедленно выступает вперёд и вытаскивает из ножен короткий меч. Я смотрю, как сверкает солнечный луч на клинке. Мне скучно. Сейчас смертная девчонка отвернётся – не станет же она смотреть на казнь, ей должно быть противно. Но возразить не посмеет. Тогда Верховная жрица решит, что игра закончена и наконец уведёт “богиню” в покои наверху, где девочка сможет отдохнуть. Я прослежу, чтобы о ней позаботились – и пришлю смертной прислужника.
Перед этим надо погрузить смертную в целебный сон, а то слишком уж сильно и неровно бьётся её сердце.
– Что вы делаете? Стойте! – вдруг раздаётся голос, так похожий на Шамиран, что мне от него не по себе.
Смертную колотит, словно это её шее угрожает клинок. Но она и не думает отворачиваться.
– Прекратите! За что?
Верховная жрица позволяет себе удивиться.
– Великая госпожа, этот недостойный осквернил вас.
– Меня? Чем?!
– Своим нечестивым взглядом, великая госпожа. Вы не желали его, а он посмел на вас посмотреть. – Жрица поворачивается к трясущемуся рабу. – Моли о прощении!
Тот открывает рот, как рыба – не раздаётся ни звука. Жалкое зрелище. Я отворачиваюсь и смотрю на девочку, которая в этот момент кажется такой несчастной, что я чуть было всё не прекращаю. Мне хочется сейчас лишить жизни их всех – рабов и жриц. Всех, кто заставляет её страдать.
Только следует начать с себя, ведь по моей воле она здесь.
Но тут смертная выпрямляется, гордо вскидывает голову и отпускает подлокотники. Я отшатываюсь – так она похожа сейчас на Шамиран.
– Как ты смеешь, жрица! Не тебе решать, кому жить или умереть.
Та улыбается.
– Но, госпожа, если вы простая смертная, то, получается, как раз мне.
Девочка вздрагивает, я вижу её замешательство. На мгновение мне становится интересно, как же она выкрутится.
Потом я снова ловлю её отчаянный, несчастный взгляд – и шёпотом отдаю приказ.
Земля вздрагивает. По каменным плитам дорожки пробегают трещины, но беседка остаётся неподвижной. Мне не нужно, чтобы смертная пострадала, а человеческим строениям доверять нельзя, они такие же хрупкие, как и тела их создателей.
Это даже забавно: сильнее всех пугается именно девочка. Она падает в кресло и смотрит так, словно я по меньшей мере небо обрушил, а не аккуратно землю встряхнул.
– Великая госпожа, не гневайтесь! – вскрикивает Верховная.
Теперь все лежат перед беседкой ниц, даже стража.
– Отдай приказ, – шепчу я на ухо смертной.
Она озирается, и я добавляю:
– Ну же, скажи, что это была игра.
– Это была игра, – послушно повторяет смертная.
– Увереннее, – вздыхаю я.
– Уве… – Она смотрит прямо на меня. Снова щурится и мгновение спустя отворачивается. Вдыхает поглубже, встаёт. – Игра окончена. Никто не умрёт. Я… так хочу.
Верховная жрица принимается благодарить, не поднимаясь с колен. Смертная растерянно смотрит на трещины в каменных плитах.
– Пожелай, чтобы тебя отвели в твои покои отдыхать, – говорю я ей на ухо.
– Какие покои? – шепчет она.
– Увидишь.
Она оглядывается.
– Кто ты? Где? Это ты украл у меня камень?
Это моё сердце, смертная, и я просто вернул его себе. Как ты смеешь обвинять меня в воровстве!
Не дождавшись ответа, она хмурится и обрывает Верховную жрицу:
– Я устала. Отведите меня в мои… эм, покои.
– Конечно, великая госпожа.
Спасёного мальчишку-раба уводят подальше с глаз богини. Уносят, точнее – у него так трясутся от страха колени, что он не в состоянии идти сам.
Смертная в отличие от него уходит с высоко поднятой головой и знакомым выражением на лице: “Ты утомляешь меня, Дзумудзи, помолчи”.
Я насылаю на неё сон в купальне, потому что от вида бассейна у девчонки случается истерика – она принимается хохотать. Я видел такое у смертных – смехом они маскируют страх. Так сильно боится воды?
Проследив, чтобы жрицы уложили её в постель, и приказав духам ветра следить, я оставляю девочку. Нужно подготовить для неё прислужника. Немедленно.