Когда я захожу на вахту социального общежития №13, нет, ну надо же, какое число, прямо как день моего рождения, на улице уже темно. Мне повезло, что остановка совсем рядом с пропахшим человеческим зловонием подъездом, ведь из темных углов подворотни кто-то орет и яростно хохочет, но не очень пофартило с маршрутом автобуса, ведь мы с водителем изъездили добрую половину С-сектора вдоль и поперек, пока не собрали пассажиров буквально со всех возможных остановок. Моя оказалась конечной. Ну кто бы сомневался.
Консьержка, уродливая бабка, взирающая на мир одним мутным глазом, оторвалась от старого замызганного монитора, где передавали новости, и с ненавистью уставилась на меня.
– Чего надо?
– Кажется, я здесь живу.
– Кажется ей… Нажрутся до соплей, потом мерещится черт-те что! Говори номер, че стоишь как мебель?
Я называю свой ИД и она принимается, совершенно никуда не опаздывая, тыкать корявыми пальцами в допотопную клавиатуру, наверное, ее ровесницу. Опять тянутся мучительные минуты. Здесь до ужаса накурено, откуда-то несет мочой и блевотой, прекрасные ароматы смешиваются с чьей-то душной стряпней. Одно радует: есть совсем неохота. Быстрей бы дойти до кровати! Я просто с ног валюсь, а внутри пороховая бочка – лишь чиркни спичкой, взорвусь.
Будто подслушав мои мысли, в дверях появляется подвыпившая компания из двух совсем молодых девиц и одной тетки преклонных лет.
– Эй, сучка, чего уставилась? – орет мне самая пьяная и дерзкая, отойдя на приличное расстояние шагов в пять. – Пошла на …! Тварь вонючая!
Терпеть подобные оскорбления от проспиртованного куска биомассы я не могу, просто нет сил после всего произошедшего, и я, подходя с безобидным видом, будто плохо расслышала, точным ударом сбиваю ее с ног в тот самый миг, когда бабка индифферентно называет номер комнаты, шмякая о стойку ключ на кольце даже без бирки.
От моей выходки две оставшиеся пьяницы бегут вверх по лестнице, обещая привести подмогу, а консьержка вопит, что не потерпит драк в свою смену и передаст куда следует, какую падлу поселили в их общагу.
Я только вздыхаю – началось. Не без труда впотьмах найдя запасную лестницу, без помех забираюсь на последний этаж. Когда мои ноги, еле ступая, заносят изможденное тело под самую крышу, оказывается, что ключ был и вовсе не нужен: дверь болтается на одной петле. Ой, пардон, это тамбур. Здесь покоятся вонючие заношенные до векового сала тапки и такие же штиблеты с отдавленными задниками. Вонища соответствующая. Четыре двери. Одна ведет в общий санузел и две душевые, которые ни разу не видели тряпку и дезинфектор.
Отпираю дверь и оказываюсь в комнате метра два с половиной шириной и не более четырех в длину. Здесь топчан вроде того, что был в камере, узкий стол с табуретом у самого окна – грязного и незашторенного, к стене прибиты крючки для одежды. Это все. Ни подушки с одеялом, ни иных принадлежностей для мало-мальского быта. Хотя нет: из-под кровати виднеется угол какого-то пакета – черного, в таких на задний двор выносят мусор из кафе. О боги! В мешке кое-какие мои вещи и предметы личной гигиены. А поверх – записка. Читать не хочется, но я делаю над собой усилие и разворачиваю послание, постепенно стекая по стене на пол.
«Собрала тебе все, что смогла. Мы с Рэджи уехали. Искать нас бесполезно. Я никогда, наверное, не пойму, почему ты так с нами поступила. Прощай. Марго». Если до того мне казалось, что запас слез исчерпан, то теперь они накатывают вновь и я валюсь прямо на пол, – плевать, моя одежда, поди, гораздо грязнее, – и реву как сумасшедшая, пока в стену не раздаются смачные удары кулаком и характерный голос настойчиво не просит заткнуться.
Превозмогая омерзение, иду в общий санузел и пытаюсь отмыться. А после, стоя посреди комнаты на одной ноге, поставленной на сменную пару кроссовок, натягиваю на себя все имеющиеся теплые вещи, потому что в комнате чертовски сыро, а без одеяла я до утра околею. Единственная вещь, которой я могла бы укрыться – это полотенце, но оно сохнет на спинке кровати. Когда ложусь, мне кажется, что подо мной голые доски, но это из-за того, что мои торчащие ребра никак не найдут удобного положения на комковатом тонюсеньком матрасе. Уверена, что не усну, и сразу отрубаюсь.
На следующий день я едва могу разлепить глаза. Во всем теле ощущается чудовищная слабость, меня снова знобит от голода и ужаса пережитого. Где-то орет новостной канал. С другой стороны что-то громко обсуждают, на улице слышны звуки скандала, вдалеке воют сирены. Неужели я здесь надолго? Или это еще не самый плохой вариант? Куда дальше-то? Только в резервации, а это все равно, что смерть.
Кто-то колотит мне в дверь. Только открыв ее, соображаю, что неплохо бы спрашивать, кто там, потому что контингент здесь тот еще.
– Жрать будешь? – любезно осведомляется необъятная бабища.
– Вы кто?
– А тебе-то что за печаль? Кормит государство и радуйся!
Я натягиваю кроссовки и иду за ней два этажа вниз по лестнице. Мы попадаем в просторное помещение, где помимо меня с два десятка женщин разных возрастов и степени безнадежности. У всех имеется собственная посуда кроме меня.
– Ты че без миски? Все бы на халяву пить да жрать! – все та же милаха ловко орудует поварешкой. Разумеется, у нее есть одноразовая посуда, не биоразлагаемая, конечно, самая простецкая пластиковая, но выдает она мне до прозрачности тонкую миску с бурой жижей с таким видом, будто это фарфор.
Смотреть в тарелку противно, но желудок буквально прилипает к позвоночнику. Неожиданно варево, которое я поглощаю за одним столом с бабой, – подбитый глаз ее, кажется, озаряет все вокруг светом – и тощей персоной, явно наркоманкой, если судить по исколотым рукам, – оказывается вполне съедобным, если не вглядываться.
Пока работаю челюстями, отмирает бланшированная мамзель:
– Новенькая? – Киваю. – Угу. Ясно. Кормить тебя будут месяц, потом выпрут взашей на вольные хлеба. Если не найдешь легальной работы, предоставишь справку, тогда еще с месячишко покормят. Нас тут таких полна жопа огурцов, кто нихера не работает, а трескает за обе щеки.
– Почему вы здесь?
– А ты что, журналист или психоаналитик?
– Мне просто интересно.
– Потому что жизнь дала трещину и стала похожа на задницу, вот почему! – она ржет, а во рту корме редких зубов мелькают фрагменты пережеванной пищи, от чего хочется вернуть съеденное в тарелку, причем молниеносно.
– А не надо было рожать непонятно от кого! – неожиданно отмирает вялая наркоманка. У нее расходящееся косоглазие.
– Рожать? – не верю своим ушам. – Но как?
– Через пи… – грязно бранится обладательница синяка, а ее товарка заливается хрюкающим хохотом, от чего глаза пляшут каждый свой танец, разбегаясь от переносицы.
– Я не про то, – проглатываю грубость. – Как вы забеременели?
– Через то же место, – не унимается пошлая баба – трахалась и залетела, прикинь?
Мой мир сдвигается с какой-то орбиты и катится в пропасть.
– Но где вы нашли мужчину?
– А тебе че, мужика подавай? – регочет тощая. – Так какие проблемы, я все устрою, пусть только стемнеет.
– Но как?
– Ты что, с луны упала? Не слышала никогда, что ли, про дыры в стене? Их латают, а они появляются. Отсюда наркотики и продажная любовь. Хочешь мальчика, хочешь дедушку, главное, плати! И наши также ныряют на заработки. Я и сама пахала, так сказать, на ниве любви, но потом, видишь, подсела, да еще и хахаль дал по башке, аж зрачки разъехались, вот меня не заказывают, порченный товар, – она безразлично машет рукой, отправляя в беззубый рот последнюю ложку варева. – Ну, бывай! Захочешь развеяться, моя комната напротив.
Уходит и толстуха с фингалом. Так получается, в нашем идеальном мире все немного не то, чем кажется? Мы там, в секторе В, живем как в зазеркалье, а здесь, на дне, кипит настоящая жизнь, которая гораздо сложнее и беспорядочнее созданной Системой.