2. Выживших нет

Бабушка делала в духовке сэндвичи с сыром, включив фоном телевизор, и тут в новостях заговорили о взрыве. Замелькали кадры репортажа, закадровый голос диктора начал рассказывать о доме под названием «Подземная погода», расположенном на Восемьдесят четвертой улице. «Тут все разрушено», – сказал диктор. Во время взрыва внутри дома погибли два человека, а на улице – полицейский, отец троих дочерей и десятилетнего сына. В момент трагедии он не был при исполнении.

От дома ничего не осталось, но показали старую фотографию, и я узнала и ступеньки с геранями, и красную входную дверь. «Данных, что кто-то выжил, на настоящий момент нет», – сообщил диктор.

Репортер с места трагедии интервьюировал женщину. «Мерзкий сброд, убийцы, – говорила она. – Туда им и дорога».

Выключив телевизор, бабушка уложила меня спать, и я слышала через стенку, как она плачет в своей комнате. Никогда прежде я не слышала, чтобы она плакала.

Имена погибших во время изготовления бомбы назвали только на следующий день, но и я, и бабушка уже были в курсе. Конечно, она мне ничего не говорила – я сама услышала по радио. От всего этого у меня разыгралось воображение. Я представила себе фонтан шоколадных хлопьев, обложку от альбома The Beatles, где они сидят с разломанными и окровавленными куклами на коленях. Вспомнила я и другую обложку – от альбома King Crimson[24], из-за которой мне и до взрыва снились кошмары. Там было изображено человеческое лицо, снятое таким крупным планом, что видны волоски в ноздрях, а глаза широко открыты, словно человек кричит от ужаса. Я представила себе ошметки черного винила, разбросанные возле дома, и ботинки Дианы с выдавленными розочками на бортах – она всегда возила их с собой. (А как же моя коллекция фарфоровых зверушек? Ведь они так и остались в том доме. Я представила себе, как из окон на улицу вылетают мои лошадка, обезьянка, единорог. Такое богатство пропало!)

На самом деле от мамы не осталось ничего, чтобы можно было ее опознать. Когда репортер уточнил, что полиция нашла лишь один только мизинец, бабушка быстро выключила телевизор.

«Разве у человека может отлететь мизинец? – спросила я у бабушки. – И что теперь с ним делать?»

Происшествие продолжали освещать еще несколько дней, и в одной из программ показали школьную фотографию моей мамы. Нет, в жизни она была гораздо красивей, чем по ихнему телевизору. Вот репортер сует микрофон под нос женщине, которая оказывается вдовой погибшего полицейского, и та говорит: «Надеюсь, она и все остальные будут гореть в аду».


После этого бабушка стала Ренатой, а я – Ирен.

Сначала мы жили в Покипси, потом в Северной Каролине, потом во Флориде, потом снова в Покипси, затем опять во Флориде. Я никогда не видела своего отца Рэя, но через год, после второго или третьего переезда, бабушка отыскала его адрес и отправила письмо. На тот случай, если он не в курсе, случилось то-то и то-то. Бабушка взяла с Рэя обещание, что он никогда не раскроет ни наших нынешних имен, ни места проживания.

Рэй жил в Британской Колумбии с женой, недавно родившей двойняшек. В ответном письме он упомянул, что будет рад видеть меня, если вдруг мы окажемся в Канаде.

«Никогда не забуду, как мы сидели в парке тем летом, распевая все эти чудесные баллады, – писал Рэй. – Что бы там ни было, у Дианы был дивный голос».

Когда я училась в третьем классе, в нашу квартиру во Флориде заявился Даниэль. Должно быть, он все же сдал экзамены и получил высшую категорию акушера, поскольку теперь ездил на приличной машине. Работал он на тот момент в больнице Сарасоты[25]. Поскольку Даниэлю удалось найти нас, было очевидно, что Рэй нарушил данное бабушке слово.

«Твоя мать была любовью всей моей жизни», – сказал мне Даниэль и заплакал. Полагаю, он приехал, чтобы утешить меня, а в итоге успокаивать пришлось его. «Не думаю, что она хотела причинить кому-то зло, – прибавил Даниэль. – Наверняка она просто не знала, что они замыслили. Ведь ничего, кроме песен, ее не интересовало».

Мне сразу же захотелось спросить, а как насчет меня.

«Диана бы ругалась, но я привез тебе куклу». Это была Барби, и да, он был прав: мама никогда не позволила бы мне иметь ее, даже будь та чернокожей.

Мы с бабушкой вышли на улицу, чтобы проводить Даниэля. Он открыл багажник, и по тому, с какой осторожностью он вытащил оттуда коробку, я понимала, что в ней лежит что-то очень ценное для него и он буквально отрывает это от сердца. Так оно и оказалось. Это был набор виниловых пластинок, которые мама отдала ему в день расставания: Вуди Гатри, Берл Айвз, первый альбом Джоан Баэс, сильно поцарапанный. Я и тогда помнила наизусть слова «Мэри Гамильтон», «Дома восходящего солнца» и «Дикого лесного цветка» – ведь именно эти песни мы распевали втроем.

– Я был тем самым человеком, который принял тебя, – сказал Даниэль, садясь в машину. – Именно я перерезал канатик.

Я не сразу поняла, что он имеет в виду. Ах да, ведь Даниэль принимал у мамы роды.

– Я хотел бы оказаться твоим отцом, – сказал он.

– Было бы здорово, – ответила я.

За исключением Даниэля и моего отца Рэя, пообещавшего бабушке хранить тайну, больше никто из нашей прошлой жизни не мог отследить наши перемещения. Но бабушка все равно жила в страхе. Шли годы, но я не могла понять, почему это было так важно для нее: ведь не проходило и недели, чтобы бабушка не напоминала мне о моем обещании никогда никому не рассказывать о случившемся, не раскрывать наших прежних имен.

«Это наш с тобой секрет, – повторяла бабушка. – И мы унесем его в могилу». Тут я сразу же представляла себя мертвой, как в песне «Черная вуаль», и начинала трястись от страха.

Унести с собой в могилу. Как воспринимала такие слова десятилетняя девочка? Тем не менее они были мантрой, прошедшей через все мое детство. Никто не должен знать, кто ты. Пообещай мне. Ты унесешь эту тайну с собой в могилу.

Мне снились кошмары про то, что будет, если вся правда о нас выйдет наружу.


В те годы бабушка работала сразу в нескольких местах. Ведь мы не могли получить социальные карточки, поэтому бабушка либо устраивалась по знакомству, либо подрабатывала там, где социальной карточки не спрашивали. Например, она сидела с чужими детьми.

Мне было восемнадцать. Я только окончила школу, и вдруг у бабушки обнаружили рак в четвертой стадии. Все-таки все эти выкуренные ею пачки «Мальборо» догнали ее.

Все лето я ухаживала за бабушкой. Последнюю неделю своей жизни она провела в хосписе, где снова взяла с меня обещание хранить в тайне историю о моей матери.

«Бабуль, я ни одной живой душе не сказала, – поклялась я. – Но если б даже и сказала, теперь-то какая разница?» К тому времени я уже имела гораздо больше представления о случившемся, знала, чем именно занимались в подвале Чарли и его приятели. В шестнадцать лет, движимая любопытством, я засела в библиотеке и прошерстила все, что имело отношение к теме «Подземной погоды». В глубине души я вряд ли хотела знать подробности маминой смерти, но теперь от страшных картинок было не укрыться. Разрушенный дом, осколки стекла по всей улице и женский мизинец.

«Просто пообещай мне, – повторила бабушка. – Никому нельзя рассказывать. Ты и сама не понимаешь, какую беду можешь на себя накликать».

К тому времени она уже была на сильных обезболивающих и наговорила много всякой невнятицы – что-то про ФБР и генетическую экспертизу, позволяющую выследить человека по следам слюны на чашке кофе или по волосам на расческе.

«Если вдруг кто-то спросит тебя про Диану Ландерс, – прошептала бабушка, – ты никогда о такой не слышала, поняла?»

Загрузка...