Лаго Ла Пас простиралось вдаль и вширь на многие и многие мили, и возле этой водной бирюзовой громады расположилось с десяток деревушек и небольших городков. На глади озера темнели пятнышки рыбацких лодочек, зеленела береговая линия.
Иной путешественник, попав в столь незнакомое место, немного растерялся бы. Куда идти? Где тут что находится? Но мне вдруг стало спокойно на душе. Неподалеку носилась ватага мальчишек, влюбленные парочки прогуливались рука в руке, но в остальном ничто не напоминало мне о тех местах, откуда я приехала.
И была одна деталь ландшафта, явно принадлежащая совсем другому миру.
Куда бы ты ни пошел, отовсюду можно было видеть вулкан. Он доминировал надо всем – темный, молчаливый, – не устрашая, но и не привечая. Он нависал своей громадой над озером: края кратера, подвергнутые тысячелетней эрозии, закаменели, а верхушка горы пряталась за четко очерченным облаком.
В этом мире что-то постоянно менялось: погода, времена года; вырастали дети, а старики умирали, или происходили какие-то личные трагедии, как со мной, – и только вулкан оставался постоянной величиной. У таких, как я, никогда не проживавших в тени вулканов, от этого зрелища перехватывало дыхание, но для людей, проживающих вокруг Лаго Ла Пас, он был своим. Являлся такой же частью вселенной, как дождь, деревья, кукурузные поля и все остальное.
– El Fuego[64], – сказал какой-то мужчина. – Нуэстро волкан.
Наш вулкан. Он так это произнес, будто у каждого местного тут было по персональному вулкану.
Будь это в Соединенных Штатах или в любой другой развитой стране, такое озеро давно бы окружили многоэтажными отелями и аттракционами. Появились бы пляжи с зонтами, яхточки, водные лыжи. Но здесь ничего из этого не было. Только небо, вода и вулкан.
Вместе с десятком других путешественников, представляющих собой несколько сторонников контркультуры, тройку стареющих хиппи и очумелую средневозрастную парочку, на которую словно сошло озарение, я двинулась к пришвартованной у пристани лодке. Хозяин лодки жестом пригласил меня забраться на борт.
Опять же не задавая никаких вопросов, я протянула ему доллары, уже разменянные на мелкие купюры, и назвала место, подсказанное мне женщиной в фартуке.
День клонился к вечеру, солнце зависло над вулканом. Над нами пролетела стайка птиц. Хозяин лодки стоя греб веслом в сторону дальнего берега. Рядом со мной зачмокал завернутый в шаль младенец, сосущий грудь матери.
Мы причалили к какой-то деревушке, и к нам на берег вышла семья со свежим уловом, а другая семья принесла на продажу яйца. После этого мы сделали еще три остановки: на одной, где имелась прибрежная гостиница, вышли трое немцев, затем возле шаткого помоста со старой лачугой сошел пожилой американец: когда он перебирался через сиденья мимо меня, в нос ударил запах пивного перегара и недельного пота.
Ланчеро[65] жестом дал понять, что скоро мне выходить. К тому времени я осталась единственным пассажиром в лодке. Эсперанса оказалась конечной остановкой.
Когда я сошла на берег, небо за вулканом уже окрасилось в розовые тона. Меня сразу же окружила стайка босоногих мальчишек, и каждый претендовал на роль моего проводника. Один из них стоял в сторонке и не толкался, и я выбрала его.
– Мне нужно где-то остановиться, – сказала я. После пары лет изучения испанского в школе я не могла похвастаться богатым словарным запасом, но мальчишка все равно меня понял.
Он поискал глазами мой чемодан. Я молча покачала головой.
Звали его Уолтер. Он сказал, что ему семь лет, но я бы дала ему не больше пяти. Он говорил не умолкая, изображая из себя взрослого и давая понять, кто тут хозяин. Когда мы двинулись в путь, Уолтер взял меня за руку – но не так, как это сделал бы мой сын, а как человек, который не даст мне заблудиться и всегда приободрит. Этот мальчик сразу же взял надо мной опеку. Что-то у меня пока не получалось обходиться без детей.
Как оказалось, Уолтер даже знал некоторые английские фразы – очевидно, почерпанные из общения с туристами. Так что мальчик этот говорил одновременно на двух языках – на испанском с небольшой примесью английского, ну а пробелы он заполнял красноречивой жестикуляцией.
Указав на спящего возле дома-развалюхи мужчину, Уолтер заметил:
– Держись от него подальше. Он предложит экскурсию на вулкан и там обчистит тебя. Он – боррачо. – Судя по виду того дядьки, я поняла, что боррачо означает «пьяница».
– Очень вкусные тамалес, – сказал Уолтер, вперившись голодным взглядом в продуктовый ларек. И я купила ему одну кукурузную лепешку.
Мы оказались на мощеной дорожке, где могли разминуться лишь два очень худых пешехода. Пришлось посторониться, пропуская свору собак, таких же худосочных, как мой проводник, причем, судя по оттянутым соскам, две собаки недавно ощенились. Мы прошли мимо сидящей на обочине девочки трех-четырех лет от роду. (Но с таким успехом ей могло быть и шесть, тут все дети мелкие.) Никаких родителей рядом не наблюдалось. Девочка продавала обручи для волос и протянула мне один. Наклонившись, я подарила ей банан.
Мы оказались, как я догадывалась, в центре городка – с бейсбольной площадкой, церквушкой и продуктовой повозкой, из которой пахло курицей, жаренной на прогорклом масле. Пара тук-туков маялась в ожидании пассажиров, но Уолтер сразу же отмахнулся от них. Возможно, он боялся, что, если мы возьмем транспорт, ему меньше заплатят. Я шла за своим юным проводником, слушая его безостановочную болтовню. Худо-бедно, но большинство из сказанного мне было понятно.
Солнце клонилось к земле, уже скрывшись за вулканом. Не зная, сколько нам еще идти (ведь становилось все темнее), я сделала минутную передышку. Дорога была грязной и каменистой. Еще несколько дней назад я собиралась умирать, а теперь беспокоилась, как бы не вывернуть лодыжку.
– Я веду вас в самое красивое место в нашем городке, – объяснил Уолтер.