Через пять минут мы уже стояли у массивных деревянных ворот с резной вывеской «Йорона»[66]. К деревянному столбу был привинчен старинный звонок.
Ворота распахнулись, и передо мной возникла женщина. Несмотря на серьезное выражение лица, она не показалась мне недружелюбной. Обменявшись парой фраз с Уолтером, она сунула ему в руку несколько монет, давая понять, что на этом его миссия закончена.
Я подумала, что надо бы спросить, есть ли тут свободные комнаты и дорогие ли, но почему-то воздержалась. Женщина поискала глазами чемодан и, не обнаружив оного, не выказала удивления.
– Надо бы спуститься, пока совсем не стемнело, – сказала она.
Ступеньки были каменными, и их было не меньше сотни.
– Меня зовут Лейла, – сказала женщина. Определенно, она была американкой.
– Ирен, – представилась я, едва не выпалив свое прежнее имя Джоан.
Трудно было угадать возраст Лейлы. Где-то около шестидесяти. Но с таким же успехом ей могло быть и все семьдесят пять. Она была очень худа. Совершенно белые волосы. Натруженные руки, какие бывают только у тех, кто десятками лет занимается физическим трудом. Но лицо ее, хоть и изборожденное морщинами, было овеяно каким-то волшебным сиянием. Сразу подумалось: уж не растет ли в ее саду какое-нибудь магическое растение, которое она добавляет в мазь, обращающую вспять процесс старения.
Лейла легко спускалась, а я совсем измаялась. По обе стороны от ступенек тянулись густые заросли растений, которые я могла видеть разве что на страницах специальных книг или в ботаническом саду.
Покидая свою квартирку в Сан-Франциско безо всякой надежды на будущее, я не прихватила с собой карандаши, и теперь с удивлением подумала, что мне их очень не хватает. Я бы с радостью нарисовала этот дикий волшебный сад.
Растения ниспадали друг на друга каскадом: над головой, пробивая шатер из плюща, свисали бананы, орхидеи томно льнули к деревьям. В одном месте мне попалcя на глаза островок бамбуковых зарослей, чуть дальше стояла в полный рост каменная обезьянка. Еще дальше я увидела массивное каменное яйцо. Что за странный выбор для камнереза?
– У нас тут живет человек по имени Отто, занимается каменными скульптурами, – объяснила Лейла. – За долгие годы я много чего у него купила. И вот однажды он заявился с этим яйцом. Оно весит фунтов двести[67], не меньше, и тем не менее он умудрился обойтись без посторонней помощи, притащив его сюда.
– Он хотел, чтобы вы купили его? – поинтересовалась я.
– Нет, он хотел занять денег, чтобы доехать на автобусе до Сан-Фелипе[68] и найти покупателя для своего творения, – сказала Лейла. – Билет туда и обратно стоил тридцать гарса[69]. Восемь часов в пути. И тогда я поинтересовалась, сколько он хочет выручить за это яйцо. И он сказал, сотню гарса. Это примерно около десяти долларов.
– И вы его купили.
Лейла излагала свою историю сухо, без малейшей доли сентиментальности.
– Мне просто не хотелось, чтобы он мотался в такую даль, – сказала она.
Когда мы закончили длинный спуск, я увидела дом, вернее, в основном его тростниковую крышу и свет в окнах. А чуть дальше в прощальных лучах закатного солнца сияло озеро.
– Сейчас Мария покормит вас ужином, – сказала Лейла, должно быть, имея в виду кухарку. – Надеюсь, вы любите дорадо.
Она пояснила, что рыбу поймал местный рыбак Паблито. Он гарпунист.
– За ужином будут другие постояльцы? – спросила я.
– Нет, только вы, – ответила Лейла.
Мы подошли ко входу.
Лейла открыла передо мной дверь – синюю, с резными птицами и деревянной ручкой в виде рыбы.
Какой же я увидела в тот день «Йорону»? Наверное, раем, возникшим из ниоткуда в самые черные для меня времена.
Отель был похож на дом из сказки. Повсюду на глаза попадались какие-нибудь необыкновенные плоды творчества Лейлы или местных искусников. Каменные обезьянки, ягуары, яйца, превращенные в беседки заросли плюща вперемешку с цветами невероятно буйных расцветок. Через гладкие круглые камни перекатывались искусственные ручейки, вода в которых в зависимости от угла падения света казалась то аквамариновой, то синей. Были тут высеченная в изножье горы скамья и шезлонг из цельного куска дерева. В окружении пяти разновидности орхидей, растущих прямо из ствола дерева, с ветки свисала лодочка с разноцветными подушками. Над головой красовался нарост, превращенный в сову.
Фруктовая роща могла похвастаться лимонными и гранатовыми деревьями, папайей и пикообразным имбирем с красными вспышками цветов. Стрелиция королевская, бугенвиллея, гардения, белла-де-ноче[70] с таким неповторимым ароматом, что ее можно было узнать и с закрытыми глазами. Я в жизни не видела места прекрасней. В него было вложено столько любви!
Однако нельзя было не заметить царивший здесь упадок. Подпорные стенки крошились, ступени, по которым мы спускались сюда, шатались под ногами, а перила во многих местах сгнили. Розовые кусты забивали сорняки, прудик зарос ряской, а ветер доносил запах гнилых фруктов из компоста. За домом накопилась целая гора пустых винных бутылок, а рядом были свалены разбитые тарелки, нуждающиеся в починке стулья, к которым никто так и не приложил руку. Краска на входной двери шелушилась, да и сама дверь ужасно скрипела. У входа в галерею стояла витражная лампа, собранная из стеклянных и фарфоровых осколков с вкраплением камушков, ракушек и бусин. Такая лампа могла бы создать на полу радужный островок света, но она не горела из-за сломанного патрона.
– Мы давно не занимались тут ремонтом, – сказала Лейла, проводив меня в галерею. – Когда я была моложе, легче было за всем следить.
Высокий потолок, пыльные панорамные окна, из которых открывался вид на озеро. По центру с потолка свисало тележное колесо с десятком маленьких лампочек, словно из времен Томаса Эдисона, – причем часть из них не работала.
Вдоль дальней стены, для любования видами, красовалась огромная тахта из цельного массива (даже непонятно, как такое пролезло в двери), заваленная подушками в домотканых чехлах стародавних времен. Сразу же вспомнилась вышитая думка с открытки Шагала, которая висела у меня на стене в Сан-Франциско. Ковры тоже были ручной работы – с изображениями птиц и диких животных, а сквозь прорехи проглядывал пол.
Длинный стол из цельной столешницы на ветвистых ножках, повсюду много книг, у дальней стены полыхает камин (несмотря на теплый день, вечером было весьма прохладно). По стенам развешены картины, изображающие женщин, цветы белокрыльника и птиц. И еще было полотно, рассказывающее обо всех природных катаклизмах, которые только можно вообразить. Я подошла ближе и вгляделась. В углу фигурки людей уносил бурлящий поток – это было наводнение. В другом углу красная лава извергающегося вулкана лилась на вжавшихся друг в друга несчастных селян в этнической одежде с вышивкой, которая была на пассажирах лодки, когда я переплывала с ними озеро. Еще один фрагмент картины изображал землетрясение: разверзается земля, женщины и дети летят в бездонную расщелину, а вместе с ними и рой пчел, и свора обезумевших от страха собак, и сломанный тук-тук. Из водной громады выглядывает шпиль церкви, тонет выброшенный из лодки рыбак, лошадь в страхе спрыгивает с горного хребта, сбросив своего ездока, и тот летит вниз, кувыркаясь в воздухе.
Я бы и дальше рассматривала картину, но Лейла жестом позвала меня, и я двинулась по длинному коридору с чередой дверей, украшенных резными символами майя.
Моя комната находилась в конце коридора.
– Вы остановитесь тут, – сказала мне хозяйка. Я коснулась круглой ручки, но не обыкновенной, а на удивление изысканной – из какого-то темного дерева и изображающей ягуара. Ручка была теплой и гладкой на ощупь. Сколько же постояльцев касались ее на протяжении долгих лет существования этого отеля? Почему-то вспомнился Даниэль, строгавший свою извечную деревяшку возле костра.
Открыть дверь оказалось не так просто. Она была очень и очень тяжелой. И вот она со скрипом отворилась, словно прошло много времени с тех пор, как кто-то переступал порог этой комнаты.
Внутри стояла небольшая кровать под домотканым белым покрывалом, которое, как и другие предметы в доме, истерлось от времени, и кое-где сквозь прорехи проглядывало одеяло.
Здесь тоже горел камин. (Откуда хозяйка могла знать, что я приеду?) На каминной полке горели свечи. В воздухе витал аромат незнакомых цветов, и он обладал такой притягательной силой и одновременно был столь резок, что хотелось сделать глубокий вдох, прежде чем спрятаться от него. Окно без занавесок было распахнуто, с улицы доносился плеск озерной воды. Волны лизали каменное основание большого дворика-патио под увитым плющом решетчатым навесом, с которого густым занавесом свисали нефритового оттенка цветы, излучающие средь окутавшей нас темноты какое-то тихое, волшебное сияние.
– Вы, наверное, захотите переодеться, – сказала Лейла, догадавшись, что, если я заявилась без какого-либо багажа, с этим надо что-то делать. – Сейчас, минуту. – Она выскользнула в темный коридор.
Лейла вернулась с перекинутым через руку длинным платьем в синих тонах (которые я любила в те времена, когда мне это было небезразлично) и сочетающейся по цвету шалью.
– Увидимся за ужином, – сказала она и удалилась.
Скинув джинсы и футболку и вытащив из волос заколку, я подошла к зеркалу. Запомни этот момент, – сказала я себе. – К тому времени, когда все закончится, – правда непонятно, чем именно, – ты уже будешь совсем другим человеком.
Не так уж и плохо.
Зайдя в душ, я долго стояла под струями воды, смывая с себя грязь.