Мария с Луисом нанялись в «Йорону» почти сразу после того, как Лейла купила эту землю. На тот момент они были молоды. А теперь постарели.
Луис по-прежнему целыми днями выполнял тяжелую физическую работу: латал подпорные стенки, мешал раствор, забирался по шаткой стремянке, чтобы постричь ветки у мексиканской сливы, ухаживал за садом. Работал он медленно и с натугой – видно, спина болела. Мария по-прежнему хлопотала на кухне, и хотя приготовленные ей блюда неизменно обладали превосходным вкусом, она уже не была так расторопна – например, долго возилась, чтобы почистить манго или измельчить чеснок.
Сын их, Элмер, был на подхвате, но, будучи подростком, постоянно на что-то отвлекался, особенно на Мирабель, помощницу Марии. Мирабель убиралась в комнатах, стирала, а вечером взбивала для меня свой фирменный напиток из кокосового молока и свежих фруктов с добавлением приправ (возможно, кардамона и имбиря). Уж сколько постояльцев умоляли ее раскрыть рецепт, но Мирабель лишь с улыбкой качала головой. «Никакого рецепта и нет вовсе. Каждый раз я все делаю по настроению».
Так же как и Элмер, Мирабель работала на Лейлу с самого детства – лет, кажется, с десяти: именно тогда умерла ее мать, и она попросилась к Лейле на работу. Сейчас ей было пятнадцать, и она обладала неземной красотой. Медовая кожа, огромные карие глаза, в которых светился незаурядный ум.
Мирабель носила длинную косу с лентой, цвет которой зависел от ее настроения, и традиционную для этих мест юбку из домотканого полотна, перехваченную поясом. Большинство девушек довольствовались однотонными поясами с незамысловатой вышивкой, но Мирабель, используя бисер, вышила цветы белокрыльника, орхидеи и птичек колибри. И вся эта красота играла на солнце при каждом ее движении. Когда я выразила восхищение поясом, девушка призналась, что трудилась над ним больше года.
Глядя, как она работает – быстро, расторопно, при этом без излишней суеты и с огромным старанием, я понимала, почему эта девушка вызывает такое восхищение. Но кто был буквально сражен ее красотой, так это Элмер. Всякий раз, когда Мирабель оказывалась в его поле зрения – меняла ли белье в комнатах, развешивала ли стирку или выбивала ковры, – Элмер сразу же замирал и глядел только на нее. Он по большей части молчал, но порой, когда Мирабель проходила мимо него на кухне или в саду, я слышала, как из груди его вырывается протяжный вздох, после чего он снова возвращался к своей работе.
Мне казалось чистым безумием, что, не имея в доме никаких других постояльцев, кроме меня, Лейла продолжала держать возле себя четырех помощников, которые, как и прежде, убирались в незаселенных комнатах и готовили замечательную еду только для нас двоих. Впрочем, я с самого начала понимала, что Лейла не из тех, кто станет заморачиваться сведением дебета с кредитом. Просто меньше всего на свете ей хотелось подводить людей, настолько ей преданных.
В доме Лейлы со мной начали происходить чудесные метаморфозы. Да, горе въелось в меня очень глубоко, но тем не менее я чувствовала, как постепенно оживаю. Мое одеревеневшее тело стало откликаться на солнце, ласкающее кожу, на хорошую еду или даже такие простые вещи, как запах свежевыжатого сока, стакан которого каждое утро ставила передо мной Мирабель. А к вечеру, глядя, как солнце садится за вулкан, я ждала, когда девушка принесет мне свой волшебный эликсир. После чего подавался восхитительный ужин.
Во время наших вечерних трапез Лейла рассказывала много разных историй о постояльцах, побывавших в «Йороне» на протяжении многих десятилетий. Не знаю почему, но ей было важно передать все свои наблюдения и, что самое главное, – знания.
– А однажды… – говорила она, когда мы собирались отведать тамале[90], а может быть, гватемальское рагу[91] или рыбу с приправами из трав, о которых прежде я и слыхом не слыхивала, – и начинала очередной рассказ.
– Приезжие иностранцы зачастую пытаются нажиться на местной культуре, – говорила мне Лейла. – Иногда у них это очень даже ловко получается, правда, в их интерпретации пропадает вся первозданная красота.
В один из таких вечеров Лейла поведала о женщине, назвавшейся Ариадной. Она приехала сюда изучать местный текстиль. Заселившись в одну из комнат «Йороны», она сразу же отправилась в деревню на поиски какой-нибудь особенной вышивки. Увидев на местной женщине очень красивую тунику уипиль, она сразу же купила ее, буквально заставила ее снять. Для Ариадны это были совсем маленькие деньги, но для местных – целое состояние. Ариадна обещала женщинам вернуться следующей осенью с тканями и нитями для вышивки. Говорила, что оборудует тут мастерскую и будет платить рукодельницам хорошие деньги.
В Нью-Йорк Ариадна уехала с целым чемоданом туник, создала собственную линейку женской одежды и здорово на этом обогатилась. Уже зимой в Vogue вышел шестистраничный материал про ее наряды с традиционной вышивкой, в которых позировали тощие холеные модели с капризно надутыми губками. Журнал дошел и до женщин из Эсперансы. Рассматривая фотографии с имитацией собственных вышивок, они смеялись и радостно галдели, рассчитывая, что еще много чего продадут Ариадне. Но на следующий год та увлеклась совсем другой идеей.
Во время нашего разговора на патио вышла Мирабель в собственноручно расшитой уипиль и этнической юбке. Двигаясь словно в танце, она убрала тарелки, подлила вина в бокалы, затем принесла апельсиновый пирог и так же тихо исчезла. Элмер, следивший за костром, зачарованно замер, не сводя с девушки глаз. Он так на нее смотрел… Я и через сто лет не забуду этот взгляд.
Преисполненный любви.