– Вереск, Цветочек. – Малышка Мидара стучала кулачками в дверь. – Впустите!
– Чего тебе? – Старуха, которая прикалывала к моей голове тонкую золотую сеточку, закрывающую лицо, распахнула дверь.
– Там все вас ждут уже так сильно, что не могут. Владыка Иммерион устал глядеть то и дело на двери.
– Ай, сломалась булавка! – недовольно проворчала Вереск. – Мидарка, сбегай в мою комнату, принеси, только такие нужны. К этой вуали другие не идут. А хотя… Ты не найдёшь, я сама. Подождут, никуда не денутся. Не простолюдинку собираем всё-таки, а принцессу Священных Земель.
Она тяжело зашагала из комнаты, иногда издавая тяжёлые вздохи и причитания.
Мидара, шустренькая и пресмышлёная девчушка, которой было ещё лет пять до того, чтобы заневеститься, вдруг шлёпнулась передо мной на коленки и обняла за ногу:
– Цветочек, миленькая, не ходи туда, уж лучше помереть! Вот, вот, на… Я принесла тебе. – Она вынула из кармана маленький золотой кинжальчик в крошечных ножнах, пригодный разве что для очистки яблок от кожуры. – Вот, не смотри, что он маленький, он очень острый. Не надо тебе замуж… Не надо туда!
– Да что такое-то? Отлепись уже от моей ноги, малышка! Я ж не могу не выйти! – попыталась я её успокоить, принимая в руки ножны.
– А то! Я недавно узнала от Шиялки, что помогает на кухне посуду мыть… про замуж! У них младшая кухарка на днях вступила в брак с селянином, и Шиялка им вина понесла в опочивальню, да замешкалась по дороге: там котёнок мяукал, она его побежала изловить… А когда донесла кувшин…
– Да что ж ты узнала?! – воскликнула я в нетерпении, думая, что хуже моего положения уже не сыщешь.
– А то, – торопливо зашептала Мидара, с ужасом заглядывая огромными карими глазищами в мои глаза, – что на брачном ложе происходят ужасные вещи. Как только мужчина ложится с женщиной на постель, между ног у него вырастает палка… Вот такая! – Она развела руки в стороны. – И он начинает этой палкой жену свою колотить так страшно, что та плачет и кричит! Я не хочу, чтоб тебя били палкой, ты такая хорошая. Ты со мной и в башенки играла, и песенки сочиняла, венки научила плести по-хитрому.
– Может, это не у всех так, может, селянин тот кухаркин хворый какой? – испуганно переспросила я.
– У всех! – зарыдала Мидарка, размазывая слёзы по щекам. – У всех! Шиялка спрашивала у своих, те посмеялись над ней, но рассказали!
Тут уже я не выдержала и тоже заревела.
– Это что здесь деется? А ну, иди отсюда, – заругалась вернувшаяся с золотыми булавками Вереск. – Скажи, что скоро выйдет невеста!
Застав нас с Мидаркой ревущими навзрыд в объятиях друг друга, она совершенно вышла из себя.
– Несправедливо это! – выкрикнула девчушка старухе, поднимаясь на ноги и утирая мокрый нос рукой. – Почему она должна за всех страдать? Нечестно!
– А ну, кыш! – прикрикнула на неё моя прабабка и заворчала: – Всё сбили, волосы порастрепали… Это что ж произошло тут?
– Ничего, – ответила я, глядя безжизненным взглядом в стену и сжимая в руках украшенный янтарными бусинами кошелёчек, в который припрятала Мидаркин подарочек.
– Про слёзы помни!
– Угу.
***
В большом зале на высоком серебряном троне, украшенном искусными цветами из драгоценных металлов и камней, восседал правитель Священных Земель, владыка долины Сиреневых роз, род которого шёл аж от светлых ведов, что владели тайными знаниями. Долина же и была последним оплотом в мире, где бережно сохраняли крупицы древних знаний. Был владыка Иммерион мрачен, как никогда, ведь за всю долгую жизнь было дано ему всего три дочери и ни одного сына. И двум старшим дочерям судьбой было начертано рано покинуть этот мир и отправиться в царство спящих цветов. Две глубокие борозды печали и горя пересекали его лоб, и сейчас уже почти наметилась третья. Младшую, самую позднюю дочь, Иммериль, он так рьяно берёг от внешнего мира, что и вовсе не думал, что когда-то отдаст её в руки чужого мужчины.
Пятеро тиульбов стояли напротив трона, все как на подбор высокие и широкоплечие, с лицами, заросшими жёсткой щетиной за время пути в Долину роз, – и то, что видел он, ему не нравилось.
– И кто же из вас Айволин Дегориан? – нахмурившись, спросил он, понимая, что ни один из прибывших чужеземцев не имеет знаков власти на своей одежде.
Темноволосый тиульб с Т-образным шрамом на левой щеке сделал шаг вперёд и взял слово:
– Король тиульбов Айволин Первый сейчас возглавляет отряды, что бьются с аторхами у подножия Лысой горы на границе Демарфы и Солоса…
– Как зовут тебя? – прервал его король.
– Килиан Борх, ваше величество. Я правая рука короля, и только мне он доверил сопроводить вашу дочь в Излаумор. И это лично отобранные мной закалённые и опытные воины, которые обеспечат принцессе безопасность в пути. – Он указал на других четверых воинов.
Иммерион поднялся на ноги и, поддавшись порыву гнева, воскликнул:
– Я отдаю Дегориану, простолюдину, силой и хитростью заполучившему трон тиульбов в свои руки, самое ценное, что осталось у меня и моего народа, последнюю розу Дивеллона, а он не утруждает себя лично явиться за ней? Какое оскорбление! В Иммериль течёт кровь ведов и многих поколений королей Долины! И ваш безродный властитель должен ценить оказанную ему честь!
Борх при этом не выказал ни малейшего замешательства или попытки оправдать своего правителя, более того, он проявил ещё большую наглость, произнеся:
– Мы можем оставить вашу дочь вам, владыка Иммерион, и сейчас же покинуть Долину Роз. Мы можем перед этим даже принести свои извинения. Но когда у ваших ворот встанет орда аторхов, ни один тиульб не придёт вам на помощь. Надеюсь, вы тоже это понимаете.
При этих словах он легко коснулся широкой ладонью рукояти меча, что висел у него на поясе.
– … Дегориану, простолюдину… – донеслись до меня, стоявшей за дверями зала, слова отца.
Меня отдают простолюдину! Обычному человеку! Принцессу Дивеллона – простолюдину!
Кровь прилила к лицу. Вереск дёрнула меня за руку и открыла двери, буквально втолкнув меня внутрь.
– Преклоните колени и опустите глаза, тиульбы, – не меняя своего ворчливого тона, но гораздо громче обычного сказала она. – Идёт та, на кого вы не достойны бросить даже одного взгляда.
В серебряном длинном платье, окутанная золотой сеткой с головы до ног, я ступила в комнату, сохраняя величие поступи и прямую спину.
Пятеро мужчин не пали ниц, но склонили головы в знак уважения невесте своего короля.
Отец приблизился ко мне и крепко обнял, сказав на ухо лишь: «Прости меня, дочь».
– У тебя не было выбора, я знаю, – ответила я тихо, до конца не веря своим же словам. Неужели правда другого пути не нашлось?
Вереск распорядилась вынести многочисленные свёртки, корзины и сундуки с моими вещами и приданым, но Борх и тут вмешался:
– В Излауморе есть всё, что понадобится госпоже, она не будет ни в чём нуждаться, но поедем мы налегке. Чем меньше будет внимания к процессии, тем безопаснее для её высочества. Но для начала я хотел бы убедиться, что мы забираем с собой именно королевскую розу, а не простой полевой цветок. Поднимите вуаль, принцесса! – обратился он ко мне.
Я выждала паузу, чтобы наглец не думал, что я буду выполнять все его пожелания сию секунду, тем более подобного оскорбительного рода. И взглянула на отца: тот медленно кивнул мне, прикрыв глаза. Тогда я неторопливо взялась одной рукой за край вуали, которую Вереск с таким тщанием прикрепляла к волосам, другой – вынула заколки. Золотая сеть упала к ногам, открыв взглядам густые локоны светло-сиреневого оттенка, точно такого же, что имели розы из нашего сада. Они, как и я, были последними в мире из тех, кто хранил в себе отголоски рода первых светлых ведов.
– Достаточное доказательство? – спросил отец Борха.
– Более чем. – Он невольно склонил голову, поражённый увиденным.