Париж. Кафе «Бушерон». Октябрь 2011 года.
– Я хочу замуж, – сказала она, глядя на бокал молодого божоле.
– Все женщины рано или поздно хотят замуж, – согласился я, прикуривая от спички бармена сигаретку «Галуаз». – Это не значит, что они хотят счастья. Они хотят стабильности.
– В прошлый раз, в Брюсселе, ты обещал бросить курить. Ты обещал, что мы будем встречаться не реже, чем раз в десять дней. Ты не обещал на мне жениться, но сам мне рассказывал, что твоя жена умерла уже три года назад, а дочь учится в Америке. Неужели я не могу заменить ей мать?
Всякий раз, когда мы встречались с Вероникой, разговор начинался с перепалки и взаимных претензий. Это свидание не стало исключением. Я смотрел на нее, красавицу, постепенно теряющую свою молодость и от этого становящуюся более требовательной к жизни и к своему окружению. Я был частью ее ближайшего окружения. Она жила на Владимирской, но в Киеве мы не встречались. Это было невозможно. Зато можно было купить билет в Париж. Один для меня, второй, на следующий рейс, для нее. Можно было встретить ее в аэропорту Шарля де Голля с букетом цветов. Отвезти в гостиницу «Шератон». Дать понежиться два часа в ванной, заказать в номер ароматический массаж и бутылку шампанского. Можно было дать ей пару раз в месяц почувствовать себя гранд-дамой, светской львицей, правда, вне светского общества.
– Что ты молчишь? – спросила она. Дотронулась накрашенными губками до вина и поставила бокал на стойку бара.
– Молодое божоле – это праздник для бедных, – усмехнулся я. – Молодое вино не может быть хорошим. Запомни!
– Если бы я запоминала все твои истины, то стала бы кладезем банальностей!
– Запомни или, вернее, не забывай, что ты – молодая, красивая, желающая выйти замуж женщина, – пропел я.
Она на мгновение растаяла, но быстро стряхнула с себя удовольствие, полученное от моих слов. Расправила плечи и резанула меня взглядом прищуренных зеленых глаз.
– А ты – технократ, лишенный чувств и не разбирающийся в технике. Даже в технике любви! Ты только рвешься куда-то, сам не зная куда!
– Я рвался не куда-то, а сюда. Я мечтал увидеться с тобой. Я сделал для этого все возможное и даже, можно сказать, пренебрег интересами Родины!
– Не произноси слово «родина» с большой буквы! – Она с сожалением покачала головой. – Ты не перед избирателями, не в парламенте. Ты вообще сейчас нигде! Тебя даже тут, рядом со мной, нет!
– Нет, я только с тобой. – Я посмотрел на свои часы. «Филипп Патек» показывал половину шестого. – Я даю тебе еще двадцать минут на претензии, а потом мы идем ужинать!
Вероника бросила взгляд на свои платиновые часики «Тюссо» – мой подарок к ее тридцатипятилетию. И кивнула.
И тут же ее агрессивность исчезла. Она, вероятно, подумала о времени. О том, что каждый отрезок жизни измеряется минутами и часами, и если безалаберно тратить минуты, отпущенные на счастье, то и счастье получится куцое, как из секонд-хэнда.
– Я тебя не обманула, – мягко произнесла она. – Я хочу замуж, и если ты не против, то выйду уже через месяц.
– За кого? – спросил я, любуясь артистической грустью на ее лице.
– За Алхимова.
– За старшего или за младшего?
– Ты смеешься? Конечно, за младшего.
– Да. – Я кивнул с совершенно серьезным выражением лица. – Старший богаче, но младший моложе и тоже не бедный. В конце концов и папино богатство перейдет к нему, если на бензозаправочном фронте не возникнут новые боевые действия. Что тебе сказать? Останавливать тебя я не имею права. Выходи!
В глазах Вероники блеснули слезы.
– Ты уже прощаешься со мной? – спросил я. – А как же ужин?
– Нет. – Она мотнула головой. – У нас же еще два дня вместе. Я не имею права прерывать наше свидание. Брак – это одно, любовь – другое. Изредка они совпадают.
Из ее глаз действительно выкатились две слезинки и поползли по щечкам вниз.
«Ей стоило бы поправиться», – подумал я, глядя на Веронику, на ее тонкое, изящное лицо, на изумрудную блузочку, на такую же изумрудную узкую юбку до колен, мешавшую ей легко забрасывать ногу на ногу.
– Тебе же с ним придется жить, – произнес я задумчиво. – Вы не будете с ним встречаться в Париже или в Амстердаме, не будете гулять по набережной Темзы возле Пимлико.
– Я понимаю, я все понимаю. – Она поднялась, оправила юбку. – Я сейчас!
И, взяв косметичку, Вероника пошла приводить себя в порядок.
Я подумал о том, что ее заготовленный и отрепетированный монолог вдруг превратился в искренний крик души. Она этого не ожидала и поэтому не совладала с собой. Теперь только зеркало туалетной комнаты сможет помочь ей восстановить свои силы. Силы женщины – в лице, в боевой раскраске бровей, щек и ресниц, в сочетании твердой интонации с твердостью взгляда. Это тяжкий труд – быть красивой женщиной. Даже не просто быть, а ЖИТЬ красивой женщиной. Я ей не завидовал. Такая жизнь часто упирается в одиночество, как внезапно обрывающаяся дорога.