Вернувшись в дом викария через полчаса, Бобби обнаружил, что связь его с гибелью Алекса Притчарда еще не разорвана. Ему сообщили, что мистер и миссис Кейман пришли повидаться с ним и находятся в кабинете отца. Бобби немедленно отправился туда и обнаружил своего родителя отважно поддерживавшим подходящий случаю разговор, впрочем, абсолютно не наслаждаясь этим занятием.
– А! – произнес викарий с легким облегчением в голосе. – Вот и Бобби.
Мистер Кейман поднялся и с протянутой рукой шагнул навстречу молодому человеку. Рослый и напыщенный мужчина, он придерживался манер вроде бы приветливых, однако холодный, с хитринкой, взгляд их опровергал. Что касается миссис Кейман, хотя ее можно было бы посчитать привлекательной в неком откровенном и грубоватом стиле, в ней не усматривалось почти ничего общего с той ранней фотографией, ни следа того задумчивого очарования. «По правде сказать, – подумал Бобби, – если бы сама она не опознала собственное фото, едва ли это смог бы сделать кто-то другой».
– Я приехал вместе с женой, – произнес мистер Кейман, стискивая ладонь Бобби в твердом и болезненном рукопожатии. – В подобных ситуациях, понимаете ли, следует быть рядом; Амелия, само собой, расстроена.
Миссис Кейман хлюпнула носом.
– Мы пришли переговорить с вами, – продолжил мистер Кейман. – Понимаете ли, несчастный брат моей жены умер, в общем-то, на ваших руках. Естественно, она хотела бы услышать от вас все, что вы можете сказать о последних мгновениях его жизни.
– Безусловно, – несчастным голосом произнес Бобби. – Безусловно…
Он нервно ухмыльнулся и немедленно услышал вздох отца – знак христианского смирения.
– Бедный Алекс, – произнесла миссис Кейман, промакивая глаза. – Бедный-бедный Алекс.
– Понимаю, – ответил Бобби. – Абсолютная жуть.
Он поежился.
– Видите ли. – Миссис Кейман с надеждой посмотрела на Бобби. – Если он что-то проговорил, даже отдельные слова, я, разумеется, хотела бы узнать их.
– Ну конечно, – сказал Бобби. – Но на самом деле он ничего не сказал.
– Совсем ничего? – Миссис Кейман бросила на него полный недоверия и разочарования взгляд.
– Да. В общем… Да, совсем ничего.
– И к лучшему, – торжественным тоном заключил мистер Кейман. – Уйти вот так, без боли, без сознания – такой исход следует воспринимать как милость, Амелия.
– Наверное, придется, – согласилась миссис Кейман. – И вы считаете, что он совсем не чувствовал боли?
– Я уверен в этом, – сказал Бобби.
Миссис Кейман глубоко вздохнула.
– Что ж, спасибо вам за эту информацию. По правде говоря, я надеялась, что были какие-то последние слова, но теперь мне кажется, что так даже лучше. Бедный Алекс. Милый непоседа.
– В самом деле? – переспросил Бобби, вспоминая бронзовое лицо, глубокие синие глаза.
Привлекательный человек этот Алекс Притчард, привлекательный даже на пороге смерти. Странно лишь то, что он приходится братом миссис Кейман и шурином ее мужу. Бобби подумалось, что он был достоин лучшей участи.
– Что ж, мы в большом долгу перед вами, – заключила миссис Кейман.
– Oх, что вы, что вы, – ответил Бобби. – То есть… В общем, я просто ничего не мог сделать для него. Так что… – Он смущенно умолк.
– Мы этого не забудем, – объявил мистер Кейман.
Бобби еще раз претерпел болезненное рукопожатие. После чего коснулся вялой ладони миссис Кейман. Отец его вежливо распростился с гостями. Бобби проводил Кейманов до входной двери.
– И чем занимаетесь вы, молодой человек? – вопросил Кейман. – Находитесь дома в увольнении… или заняты чем-то еще?
– Большую часть свободного времени ищу работу, – признался Бобби. И после небольшой паузы добавил: – Я служил во флоте.
– Да, трудные времена, ныне повсюду трудные времена. – Мистер Кейман покачал головой. – Что ж, желаю вам счастья, от всей души желаю.
– Большое спасибо, – вежливо поблагодарил Бобби.
Он проводил взглядом своих гостей, уже шедших от дома по подъездной дорожке.
И, стоя возле окна, впал в глубокую задумчивость. Хаос разнообразных идей обрушился на его разум – смешанные воспоминания о фотоснимке… Лицо этой девушки с широко посаженными глазами и туманным облачком волос… И по прошествии десяти или пятнадцати лет лицо миссис Кейман… Грубая косметика, выщипанные брови, широко посаженные глаза, утонувшие в складках плоти, превратившись в подобие свиных глазок… И еще ярко окрашенные хной волосы. Исчезли все следы невинной юности. Какая жалость! И причиной всему этому, скорее всего, брак с этим жизнерадостным грубияном, мистером Кейманом. Если бы она вышла замуж за кого-то другого, то, возможно, постарела бы более благородно. Легкое прикосновение седины, широко расставленные глаза смотрят с гладкого бледного лица. А может, и все равно…
Бобби вздохнул и тряхнул головой.
– В этом-то и кроется худшая часть брака, – выдавил он мрачным голосом.
– Что ты сказал?
Очнувшись от раздумий, Бобби увидел рядом с собой Фрэнки, приближения которой не заметил.
– Привет, – бросил он.
– Привет. Почему ты о браке? И о чьем?
– Я выразился, так сказать, в общем плане, – ответил Бобби.
– То есть?
– Об опустошающих эффектах брака.
– И кто это опустошен?
Бобби объяснил. И понял, что на сей раз не нашел во Фрэнки сочувствия.
– Ерунда. Эта женщина в точности похожа на свое фото.
– Где ты видела ее? Ты была на дознании?
– Конечно, я была на дознании. А ты как думал? Иначе здесь вообще нечем заняться. Так что дознание стало чистейшим божьим даром. Я никогда еще не была на дознании. И оно привело меня в полный восторг. Конечно, если бы речь зашла о каком-нибудь таинственном отравлении с разными научными отчетами и прочим, все было бы много интереснее; однако не следует быть слишком привередливой, когда тебе на безрыбье подворачивается хотя бы вот такое невзыскательное развлечение. Я до самого конца надеялась, что появятся подозрения в злом умысле, но, к сожалению, все оказалось самым прискорбным образом понятно и просто.
– Какими кровожадными инстинктами ты руководствуешься, Фрэнки.
– Ну да. Возможно, это какой-то атавизм, или как там это называется, не знаю. Тебе не кажется? А я вот думаю, что полна атавизмов. В школе меня звали Мартышкой.
– А мартышки любят убивать? – вопросил Бобби.
– Тебя послушать, так словно читаешь заметку в воскресном номере газеты, – заявила Фрэнки. – «У нашего корреспондента имеется особое мнение по данному вопросу».
– А знаешь, – вернулся Бобби к исходной теме, – я не согласен с тобой по поводу Кейманши. Но на фото она очаровательна.
– Очаровательно подретуширована, и ничего более, – перебила его Фрэнки.
– Ну да, настолько подретуширована, что не подумаешь, будто один и тот же человек.
– Ты слеп, – возразила Фрэнки. – Фотограф сделал все возможное в рамках своего искусства, однако итог его трудов отвратителен.
– Я абсолютно не согласен с тобой, – прохладным тоном произнес Бобби. – Кстати, а где ты видела этот снимок?
– В местном «Вечернем эхе».
– Наверное, напечатали плохо.
– А мне кажется, что ты явно рехнулся, – возмутилась Фрэнки, – из-за такой наштукатуренной потаскухи – да, я сказала плохое слово, – такой, как эта Кейман.
– Фрэнки, – сказал Бобби, – ты меня удивила. Тем более здесь, у викария, в каком-то смысле на святой земле.
– Ну, тебе не следовало вести себя так смешно. – Фрэнки ненадолго умолкла, а затем охвативший ее приступ раздражения сам собой улегся. – Впрочем, на самом-то деле смешно ссориться из-за этой дрянной особы. Я пришла затем, чтобы предложить тебе партию в гольф. Что скажешь?
– О’кей, шеф, – жизнерадостно отозвался Бобби.
И они вполне по-дружески отправились из дома, разговаривая на ходу о таких предметах, как срезка и доводка мяча, и о том, как надо совершенствовать подсечку.
Недавняя трагедия как будто совсем вылетела из головы Бобби, пока, совершив на одиннадцатой площадке дальний бросок, он вдруг не вскрикнул.
– Чего это ты?
– Ничего, просто вдруг кое-что вспомнил.
– Что же?
– Ну, эти двое, Кейманы то есть, приходили сюда и спрашивали, не произносил ли погибший каких-нибудь слов перед смертью, и я сказал им, что не произносил.
– Ну и что?
– И вот только что вспомнил, что ошибся.
– Похоже, это утро не самое удачное в твоей жизни.
– Понимаешь, слова эти были совсем не такими, какие они хотели услышать. И поэтому, наверное, я не сразу вспомнил их.
– И что же он сказал? – полюбопытствовала Фрэнки.
– Он сказал: «Почему не Эванс?»
– Какая забавная фраза. И ничего больше?
– Нет. Он только вдруг открыл глаза, произнес эти слова – совершенно внезапно – и сразу же умер.
– Что ж, – заключила Фрэнки после недолгого раздумья. – Не думаю, что у тебя есть причины для беспокойства. Пустяковая подробность, и только.
– Возможно. Но все же мне следовало бы назвать эти слова. Понимаешь, я сказал, что он ничего не говорил.
– Ну, это примерно одно и то же, – сказала Фрэнки. – То есть это не то, если бы он сказал, к примеру, «передайте Глэдис, что я всегда любил ее» или «завещание лежит в ореховом бюро»… Ну, любые подходящие к ситуации романтические Последние Слова, которыми нас потчуют в книжках.
– Так ты не думаешь, что мне стоит написать им об этом?
– Я бы не стала утруждать себя. Эти слова не могут иметь никакого значения.
– Думаю, ты права, – согласился Бобби и с удвоенным усердием обратился к игре.
Однако вопрос не сумел полностью изгладиться из его памяти. Пустяк этот все-таки досаждал ему. Бобби чувствовал себя как-то неспокойно. Точка зрения Фрэнки, он в этом не сомневался, являлась и правильной и разумной. Пустяковая фраза… так и забыть бы ее. Однако совесть не прекращала свои слабые уколы. Он же сказал, что умирающий не произнес ни слова. И это было неправдой. При всей тривиальности и глупости ситуации он не мог примириться с ней.
Тем же вечером, повинуясь порыву, он сел за письменный стол и написал:
«Уважаемый мистер Кейман, я только что вспомнил, что на самом деле Ваш шурин произнес перед смертью кое-какие слова. Одну только фразу: „Почему не Эванс?“ Прошу прощения за то, что не назвал ее сегодня утром, ибо, очевидно, не придал ей особого значения в тот несчастный вечер, и поэтому она ускользнула из моей памяти.
Ответ пришел на следующее утро:
«Уважаемый мистер Джонс, – писал мистер Кейман. – Пишу сразу же после получения Вашего письма. Большое спасибо за так точно переданные последние слова моего шурина при всем их тривиальном характере. На самом деле жена моя надеялась на какое-нибудь известие личного характера. Однако благодарю Вас за ответственность.
Бобби почувствовал себя униженным.