Скрепостных стен по всему городу разнесся крик:
– Они сдаются!
На востоке синеву разорвала широкая полоса белого света. Занималась заря. С дозорного пути было видно, как пустыня пробуждается и наползает на Каффу.
Шатры вражеского лагеря за ночь были свернуты. Противник не ходил на приступ уже несколько недель, и защитники крепости опасались неожиданного штурма.
Но татары явно собирались уходить.
Один из конных отрядов поскакал в направлении к городу, к еще не разобранным требушетам.
Эти метательные машины выглядели как гигантские цапли, их деревянные шеи покачивались на ветру, несмотря на державшие их канаты. Ордынцы едва не одолели защитников города, когда шли на штурм под прикрытием града камней, которыми осыпали крепость.
Отряд приближался. Около двух десятков всадников, а за ними – две крытые повозки, запряженные верблюдами. Первые воины сопровождения спешились рядом с машинами. Наши победные крики стихли, когда всадники повернулись лицом к солнцу. Это были не воинственные конники в коротких штанах, шлемах и кожаных доспехах, не прикрывавших рук, а бледные, изможденные фигуры в длинных белых накидках и больших, как у турок, тюрбанах, низко надвинутых на лоб. Их лица были прикрыты полосами тонкой ткани, отчего они напоминали призраков.
– Победа! – крикнул один из дозорных на башне, но никто не подхватил его крик.
Татары установили за машинами два шеста и прикрепили к ним свои знамена. Все воины были одеты примерно одинаково, только у одного из них плечи покрывала короткая, до пояса, голубая накидка, шитая золотом. Наверное, глава рода или хан, потому что воины падали перед ним на колени. Один из воинов расстелил ковер между знаменами, другой принес из повозки небольшой железный трон. Их повелитель сел. Его люди подогнали крытые повозки поближе к требушетам и откинули створки сзади. Все ненадолго исчезло в облаке пыли.
Когда ветер его рассеял, на земле мы увидели две кучи трупов.
По знаку господина белые воины схватили мертвецов за ноги и потащили к орудиям. Длинные коромысла требушетов на концах были усилены железными стержнями. К одному концу крепился противовес – свинцовый короб, наполненный камнями и песком, к другому – праща, куда загружались метательные снаряды. Татары повернули ворот лебедок, и в мертвой тишине машины заскрипели. От натяжения канатов коромысла качнулись и перевалились на другую сторону, с трудом подняв с земли тяжелые противовесы. Когда пращи коснулись песка, воины подвесили к ним тела, уложив их поперек ковша. Широко раскинутые ноги и руки свисали с обеих сторон. Издали казалось, что в пустыне появились огромные пауки.
Воины отпустили ворот лебедки, и в небо взмыл первый труп. Он комком полетел к небу, к солнцу, потом устремился в нашу сторону, раскинув руки и ноги, словно тряпичная кукла, и, болтая ими в воздухе, шлепнулся перед насыпью. Все, кто стоял на дозорном пути, подались вперед, чтобы рассмотреть обнаженное тело, которое лежало на животе, зарывшись головой в песок, в то время как воины подготавливали вторую машину.
Они загрузили в пращи еще два трупа и метнули их одновременно. Тела шлепнулись рядом с внешними рвами, и мы услышали хруст костей. Еще одно упало у подножья крепостной стены.
Татары прекратили стрелять трупами, чтобы точнее навести машины на цель, а может, чтобы дать нам время полюбоваться мертвецами, разметившими пунктиром дорогу на Каффу.
Ветер заметал тела песком. Я мог ясно разглядеть те, что лежали ближе всего, лица известкового цвета, черные пятна на висках, вывалившиеся изо рта раздутые языки.
“Они приносят нам в дар мертвецов”, – кричали солдаты. “Это татарское подношение”, – вторили им торговцы, столпившиеся на площади.
Громко щелкнула лебедка, и еще один труп устремился сверху прямо на нас.
– Посторонись! – закричал кто‐то собравшимся внизу.
Тело перелетело через зубцы и рухнуло прямо в толпу, никого не задев.
– Всем отойти! – скомандовал офицер.
Мертвая плоть издала тихий всхлип. Люди разбежались, вопя от ужаса, а на город обрушился дождь из трупов.
– Антонен, они падали с неба. Это был дождь из трупов. Никакому народу Библия не предсказывала такую казнь, худшую из худших.
Хан сидел возле камнеметов, и раб обмахивал его веером.
Около полудня офицер позвал меня осмотреть трупы, сложенные кучей во дворе. С тех пор как наш лекарь погиб во время очередной вражеской атаки, я исполнял его обязанности. “Монахи с этим тоже неплохо справляются”, – заявил офицер и вручил мне ключи от лазарета.
Татары оставили в покое метательные машины, и у меня появилась надежда, что это безумие наконец закончилось, но как только я подошел поближе, снова раздался громкий щелчок, и еще один труп пролетел над крепостными стенами и пробил кровлю какого‐то дома в порту.
Мертвецы были покрыты мелкими красными пятнышками, как будто истыканы иглой. На боках и под мышками вспухли язвы, шеи были раздуты из‐за разросшихся бубонов, на ляжках засохли следы сероватых испражнений.
Офицер прикрыл нос платком. За время осады, ухаживая за ранеными и читая молитвы над усопшими, я привык к трупному смраду, однако эти мертвые татары отличались от других. От них исходил запах болота, запах гниения, зловонного и живого.
– И эта жизнь была ужасна, Антонен. В них жила чума. Ни одно из земных творений не могло быть с ней связано. Она заставляла сомневаться в сотворении мира. Она заставляла сомневаться в Боге.
Я боялся. Не только мучений, коим болезнь могла подвергнуть мое тело, но мукам, которые угрожали моей вере. Ибо эта напасть вступила с ней в схватку. Она пыталась не просто лишить нас жизни. Она выискивала более лакомую добычу и увлеченно охотилась на нее – на наше милосердие, надежду, нашу веру в божественную доброту. Чума не походила ни на какую другую болезнь, она не довольствовалась тем, чтобы сокрушить нашу плоть, ей нужно было забрать наши души.
Я вспоминал святые слова, которые услышал Иов и которые Господь подсказывает сердцу, сомневающемуся в нем. Без Бога ты обратишься в трясину и будешь молить о смерти. В Каффе пахло глубинами ада, Тартаром, и бродили тени людей, которым суждено было обратиться в трясину.
– Ну что? – спросил офицер.
– Они насылают на нас чуму.
Сопровождавший нас солдат отшатнулся, прижал к лицу платок и побежал к крепостной стене. Офицер нагнал его на первых ступенях лестницы. И четко отдал приказ:
– Людям ничего не говори, отправь турок: пусть займутся мертвецами.
Два тела, крутясь в воздухе, подлетали к лазарету. Одно упало в нескольких метрах от него, сильно ударившись о землю, другое врезалось в балку и с грохотом куда‐то провалилось. Жители расспрашивали солдат. Никто не знал, что отвечать.
Мы все смотрели в небо, откуда сыпались мертвецы. Казалось, они прилетели издалека, из небесных сфер, где должны были парить ангелы, но теперь небеса обернулись адом.
– Что делать с телами? – спросил меня офицер.
Я не знал. В те годы никто не знал, что делать с зараженными телами. Кто‐то говорил, что их надо сжечь, другие уверяли, что дым от костров становится источником миазмов, а они разносят болезнь. Разве тогда кто‐нибудь в наших краях сталкивался с чумой?
К метательным машинам подъезжали по пустыне все новые крытые повозки. В траурной процессии брели лишь отощавшие верблюды – ни плакальщиц, ни священника. К прежним грудам добавлялись все новые трупы.
Чума охватила армию ордынцев месяцем ранее, и штурмы были остановлены.
Болезнь развивалась бурно, выкашивая по несколько сот человек в день. Поначалу тела прятали в отдаленных тесных ущельях в окрестностях Каффы. Шаманы обещали, что в полнолуние наступит исцеление. Когда свет луны залил лагерь, число заболевших утроилось. К похоронной процессии присоединилась повозка, утыканная копьями. На остриях, словно кровавые четки, торчали головы шаманов, которых хан велел казнить.
На площади Каффы лежали тела двух десятков воинов, разбитые, вывалянные в песке, в непристойных позах оргии смерти. Люди ходили вокруг них. Страх постепенно развеивался. Дети играли с трупами, прыгая по ним.
– Нужно было бы засыпать их известью.
– Извести нет, – сказал офицер.
Он упорствовал в своем решении не говорить о чуме и заявил своим людям, что прослышал о том, будто есть такой обычай: вождь побежденных татар приносит в дар победителям своих мертвецов. Должен явиться посланник с вестью о мире. Я опасался, что вид мертвых тел, армия со знаменами под стенами города и метательные машины, швыряющие трупы, вместо того чтобы почтительно сложить их под стенами крепости, начнут смущать умы горожан. Но людям хотелось в это верить. Они обнимались и распевали победные песни.
Потом поднялись на дозорный путь, повернулись лицом к пустыне, возблагодарили Господа и стали окликать татар.
Те по‐прежнему заряжали требушеты трупами и закидывали ими город. Их оставалось еще несколько десятков.
До самой ночи турки, которые обслуживали армию, перетаскивали трупы в порт, на продуваемое ветром место. Они складывали их в кучу на костре из досок и обломков кораблей и поливали маслом. В конце концов они получили приказ сжечь останки, которые быстро разлагались на горячем пустынном солнце.
Воины вынуждены были отгонять толпу, которая плясала вокруг костров, празднуя окончание осады. С наступлением ночи кучка женщин, обманув бдительность охраны, остановила на узкой улице одну из турецких повозок. Женщины сбросили тела татар на землю и стали глумиться над их наготой.
– Знаешь, Антонен, что эти женщины из Каффы сделали с трупами?
Они отрезали у них члены. Сложили куски плоти в кучку на площади и сожгли. Зачем сжигать члены мертвецов? Эти женщины были христианками, они верили в вечную жизнь. Но не были уверены, что в вечности их месть свершится. В том, что касается наказания, они никому не доверяли. Даже Богу. Когда инквизиторы выкапывают кости еретиков и на глазах у публики сжигают их на костре, они делают это для того, чтобы покарать их еще раз. Они поступают, как те женщины из Каффы, они боятся, что смерть помешает правосудию. Они думают, что Господь мягкосердечен.
– Антонен, мир населен безжалостными людьми. Они‐то и есть настоящие еретики.
Чтобы успокоить толпу, в ознаменование окончания осады была отслужена месса. Таким образом, не пришлось защищать повозки с мертвецами, и тела удалось сжечь, однако на нас продолжали сыпаться новые. В конце концов их побросали в море. Вскоре ими покрылась вся поверхность воды, и они бились о борта лодок и кораблей. Газы, скопившиеся в животе, не давали трупам утонуть. Тот, кто видел, никогда не забудет это море мертвецов. Вода как будто не хотела принимать чуму и отказывалась поглощать ее жертвы. Отказывалась их благословлять.
Утром наконец объявили о том, что осада полностью снята.
Татарская армия тронулась в путь и взяла курс на восток. Небольшой отряд воинов, собравшийся вокруг опустевших повозок, готовился к ней присоединиться. Они забрали знамена и оставили железный трон у стен города. Кучка рабов потащила на себе третий требушет, который не использовался для метания трупов, а два остальных сожгла. Знамена, хлопая на ветру, удалялись по направлению к армии. Ее черная масса долго колыхалась на линии горизонта, потом вдруг разом исчезла за ним, как будто ее унесло ветром.
Эта история так поразила Антонена, что у него задрожала рука, и написанное уже невозможно было прочесть. Приор завершил рассказ, описав, как осенью 1347 года из Каффы в Италию, на Сицилию, в Мессину, а потом и в Марсель отправились генуэзские галеры с чумой на борту, поразившей экипаж и пассажиров. Вот так, заключил он, начав с татар, чьи трупы были переброшены в Каффу, болезнь опустошила весь мир.
Антонен больше не чувствовал холода в зале капитула. После рассказа приора замкнутое лицо ризничего тоже не вызывало у него прежнего страха. С тех пор как он отдал облату первые скопированные листы книги, его разум прояснился. Равнодушие старого крестоносца говорило о том, что чума нисколько не интересовала инквизитора. И судьба Робера не изменится оттого, что инквизитор получит пергамент с историей Каффы. Он гонялся за тенью. Достаточно внушительной и опасной, чтобы заставить его преступить законы ордена и дерзко посягнуть на одного из его самых влиятельных лиц – приора Гийома. Антонен начинал понимать, какие силы сошлись в поединке над этой веленевой книгой.
– Святой отец, а ваш учитель был там, в Каффе? – спросил он.
Ризничий стукнул о пол своей палкой.
– Жан, учитель там был? – обратился приор к ризничему.
Старый монах не ответил. Гийом тихо повторил вопрос, теперь уже для себя. Потом, повернувшись к Антонену и опершись руками о край столика для письма, как будто для того, чтобы придать вес своим словам, проговорил:
– Брат Антонен, он там был, в некотором роде, и это первый важный секрет, который я тебе доверяю.