Глава 8
Мне просто надо это пережить
Царёва здесь. Фурия, мать её, на территории части. Это единственная мысль, занимающая всё пространство черепа. Не хочу знать, каким образом и на кой хрен стерва притащилась сюда, но зная, что она где-то рядом, из головы выбросить её ещё сложнее, чем ночью. Чем каждую из девяти грёбаных ночей, что она не даёт мне покоя ни наяву, ни во снах. Она обещала свести меня с ума и, должен признать, с этой задачей справляется на отлично. У меня конкретно рвёт башню. Кажется, я помешался на мелкой суке, намертво впившейся в моё сознание.
Какого хрена тогда сам ей написал, до сих пор не понимаю. После её заявления, что она меня уничтожит, решил не отвечать. Меня это не напугало, а только раззадорило. Хотелось сделать ей больнее, задеть поглубже, но что-то в последнем сообщении помешало это сделать.
"Когда человек, которому ты доверяешь, предаёт и вырывает бьющееся сердце из твоей груди. А ты видишь это. Ещё живёшь, но на самом деле умираешь. Реальность – это то, что оказывается куда страшнее любого кошмара."
Эти слова задели меня за живое. Не знаю, как это возможно разобрать в бездушных строках, но именно в тот момент казалось, что вот она – настоящая. И всё написанное после было не угрозой, а криком о помощи.
Что должно было произойти с человеком, чтобы так ненавидеть весь мир? Чтобы прятаться от людей в личине стервы? Чтобы изо всех сил стараться задеть, зацепить, расшатать, обидеть, причинить душевную боль другим? Со сколькими она затевала такие же игры, как та, что сейчас горит между нами? Проигрывала ли она хоть раз или всегда выходила победителем, оставив после себя лишь тлен и пепел?
Я уже скатываюсь в пропасть. С ней или без неё, но степень больного помешательства на стерве зашкаливает. Мы с ней провели в одном пространстве не более трёх часов, а она уже оккупировала мои мысли, сознание, сны. Стоит только закрыть глаза, как перед взором становится её образ с яркими маковыми губами. Они – мой опиум. Наркотик, вызывающий нездоровую зависимость. Яркие и сочные, вкусные и ядовитые, исцеляющие, только чтобы после этого убить. С Алей никогда не было чего-то подобного. Даже близко. Между нами не было оголённого, извивающегося под напряжением провода, рассыпающегося искрами. Сделай шаг и сразу поджаришься. Так какого, мать вашу, меня тянет к Фурии, как мотылька на пламя? Понимаю, что если не тормозну – сгорю. Сожжёт ведь. Обратит в прах и развеет по ветру с той самой презрительной, отравленной улыбкой человека, привыкшего побеждать.
Загоняю казарменный воздух в самые глубины лёгких. Он не оседает, а проваливается, словно неконтролируемый смертельный камнепад. С грохотом рвёт ткани и органы. Давит, размазывает, отбирает надежду. Моё, блядь, сердце под завалом. С какой целью я выглядываю в окно на то самое место, где три минуты назад была Царёва? Спросите что-то попроще. Впервые я радуюсь наряду, лишающему возможности покинуть пост и выйти на улицу. К чёртовой адской гарпии.
– Я сейчас сдохну. – трубит задушено Нимиров, с трудом волоча ноги.
– Незапланированное ФИЗО хуже любого наряда. – поддерживает Авельев.
Пацаны из моего взвода запыхавшиеся, раскрасневшиеся, вспотевшие заваливаются в казарму. Я бы и порадовался, что избежал их участи, но не тут-то было. Меня сдача нормативов ждёт завтра утром. Ещё один пункт моего наказания за ту безбашенную гулянку. Старшему лейтенанту Гафрионову было достаточно посмотреть на нас с Макеем, как приговор уже был подписан. Пробежка в десять километров для изгнания будуна была только для разгона. Ад начался позже. Мы с Пахой через сутки стоим на тумбочке, а после пары часов сна то картошку мешками чистим, то душевые драим. Радует только, что не зубными щётками и не языками.
Первые дни бесился на Фурию, но это абсолютно бесполезное занятие. Она мне в горло водяру не заливала и в бордель не отправляла. Только косвенно виновата, но основная вина на самом деле только на мне. Да и толку злиться, если нет возможности дать выход гневу? Никакой рациональности в моих действиях не было. Сам дебил, сам накосячил, сам выдерживаю наказание.
Опять выглядываю в окно, то ли надеясь, то ли боясь увидеть ненормальную. Когда не замечаю, тяжко вздыхаю, неосознанно обличая разочарование. Всё же желание любоваться чёртовой стервой присутствует, и спрятать его не получается. Сколько раз порывался написать или позвонить Царёвой – не сосчитать. Пиздец, конечно, но дошло до того, что я специально засветил мобильник в наряде перед летёхой, а тот избавил меня от искушения. Как только вернул смартфон, был уверен, что она закидала провокационными фотками и сообщениями, но от Фурии не было ничего. Словами не передать, что тогда со мной творилось. Я в жизни не испытывал такого разочарования. Миллионы вопросов терзали расплавленный мозг. Неужели ей надоело играть? Или ждала моего хода? А мне гордость не позволила снова написать первым. Был уверен, что как только исчезнет из моей жизни окончательно, полегчает, но хренушки. Один мимолётный взгляд на Царевишну – ядерный взрыв. Я не понимал нечто важное, пока оно не свалилось мне на голову: я, блядь, скучаю по Фурии. По её ядовитому языку, колким фразам, откровенному соблазнению. Пиздец. Это единственное слово, которым могу охарактеризовать своё состояние и поведение.
– Диксон, ты так и войну проспишь. – ржёт марширующий мимо Гребенский.
– Герыч, сходи-ка ты на хуй. – рявкаю раздражённо, перебрасывая взгляд красных от недосыпа глаз на сослуживца.
Проталкиваю кулаки в карманы, выпуская невидимую пулю ему в лобешник. В последнее время я самое злобное существо, которое можно найти в нашем корпусе. Настрой извечно на нуле, регулярные наряды, гонение по плацу и роль уборщицы не способствуют хоть какому-то подобию доброжелательности. Пять минут наедине с Фурией и я, мать вашу, дикое озлобленное чудовище, уподобившееся бешеной стерве. Был уверен, что вернусь в норму, но…
– Ой, какие мы сегодня злые. На кого дуешься, Дикий?
– На дебила, которые задаёт ебанутые вопросы. Съебни, Гребень, с глаз долой. Не нарывайся. – скриплю зубами, выдавая куда больше злости, чем хотелось бы. Роняю веки, дробью вдыхаю и уже более ровно выдыхаю: – Я, блядь, вторую неделю сутки через сутки. Если хочешь проверить уровень моей злости, то постой тут ещё минуту, и я тебя, блядь, разъебу.
Не знаю, что он видит в моих глазах, но даже мне кажется, что они превращаются в кроваво-красные шары кровожадного зверя, способного, не задумываясь, убить.
– Долбоящер. – бросает Герман, сваливая подальше от опасности, которую я излучаю.
То, что я приехал сюда спокойным и уравновешенным, совсем не значит, что не исполню свою угрозу. Парни отлично знают, что я провожу в качалке всё свободное время, и мне не составит труда уложить их на лопатки, даже если выйду один против троих. Проверенная история. В начале службы всякое бывало. Пусть обычно я и был тем, кто разнимал чужие драки, но и сам не спускал дерьмо, если оно лилось в мою сторону. Надо было сразу показать свою позицию. Благодаря этому со мной считаются и не воспринимают как пай-мальчика.
С тем же явным раздражением поглядываю на наручные часы, отпуская новый усталый выдох. Нервы и силы на исходе, а Паха сменит только через полтора часа. Приваливаюсь плечом к косяку, размазывая взгляд по опустевшему плацу. Несколько парней подстригают газоны, другие белят бордюры, третьи метут пыль и налетевшие с деревьев листья. Майор Спиридонов вышагивает вдоль белой линии разметки, крича что-то в микрофон мобилы. Навеселе хмыкаю, гадая, что за важная шишка к нам катит, раз он так распинается. Мимо меня проходит взводный. Вытягиваюсь и прикладываю пальцы к козырьку кепки.
– Здравья желаю, товарищ старший лейтенант! – чеканю громко.
Тот кивает и жестом даёт понять, что я могу расслабиться. Ссутуливаю плечи и опускаю руку, но продолжаю держать осанку, пока гул шагов не стынет в пространстве. Возвращаюсь к своему занятию – смотрю в окно и думаю, кого же готовятся встречать.
Стоит только выглянуть за стекло, как кровь с треском вскипает в венах, распаляя тело до температуры куда выше человеческой выносливости. Дыхалка вмиг слетает с заданного природой ритма.
Фурия летящей, блядь, походкой направляется к майору. Целует мужика в щёку. Он растягивает лыбу на всё ебало так, что мне кажется, способен полмира разом проглотить. Царёва отступает на шаг и кружится перед ним. Нежно-розовое платье, расходящееся сразу под грудью, превращается в "зонтик", опутывает стройные ноги и медленно оседает чуть ниже колен, когда Царевишна замирает.
С такого расстояния не слышу, о чём идёт речь, но вот её звонкий задорный смех оглушает. Ротовая полость пересыхает, преобразовавшись в засушливую пустыню. Желание оказаться сейчас на месте Спиридонова рвёт тонкие нити ненадёжного спокойствия.
С высоты третьего этажа поглощаю миниатюрную фигурку девушки. Когда она не затянута в кожу или ещё что-то максимально откровенное и сексуальное, выглядит куда более хрупкой и даже нежной. Да настолько, что кажется, будто это другой человек. Не будет колких фраз и опасных заигрываний. Не может эта милая девушка, беззаботно болтающая с военнослужащим, быть стервой. В ней словно две разные сущности живут. Но которая из них истинная? Где настоящая Кристина Царёва? А, возможно, и эта роль – игра?
– Какая ты на самом деле, Фурия? – толкаю неосознанно и беззвучно.
Сгребаю пальцы в кулаки, хрустя суставами. Даже пальцы на ногах подгибаю, чтобы не сорваться вниз. Чувство, что пол подо мной горит – так тянет к ней. Стягиваю челюсти и отворачиваюсь. Прибиваюсь спиной к ржаво жёлтой стене, яростно вентилируя воздух.
Не смотреть. Не смотреть! Нельзя даже тупо смотреть на неё! – уговариваю себя, но дикое альтер эго не слушает.
Размыкаю веки, скользя взглядом по тонкой спине, открытым смуглым лопаткам и не спрятанной волосами шее. Идеи, пробирающиеся мне в голову, становятся всё безумнее.
Хочу коснуться губами её шеи. Припасть к синей вене, пульсирующей под тонкой кожей. Ощутить вкус её кожи. Провести пальцами по худым рукам. Выпить её сорвавшееся дыхание. Сомкнуть пальцы на тонюсенькой талии. Опуститься перед ней на корточки и пробежать ладонями снизу вверх по всей длине ног, задирая платье. Добраться до источника удовольствия. Заставить её задыхаться и стонать. Вынудить умолять меня довести дело до конца.
– Бля-яд-дь… – отстукиваю зубами, автоматически прижимая ладонь к наливающемуся похотью члену. – Во снах мне этой хуйни мало было. – хриплю шёпотом, отворачиваясь от окна.
Бьюсь затылком о бетон, стараясь любыми способами вытеснить оттуда Фурию. Но стерва когтями вцепляется намертво. А может, мне просто стоит трахнуть её, и проблема будет решена? Учитывая то, как далеко мы уже зашли при второй же встрече, чего мне стоит в следующий раз отыметь её прямо в проклятом Хаммере? Она заводится от одного контакта. Не думаю, что остановит. Или, чтобы укротить её, придётся взять силой?
Зубная эмаль крошится. Мизинец, вылетев из сустава, хрустит и отдаётся тянущей болью. Сжимаю его ладонью и возвращаю на место, тут же забывая о доставляемом им дискомфорте. Я безвозвратно обращаюсь в маньяка, которым Царевишна упорно продолжает меня называть.
Взять силой? Да что за херотень со мной? Кем я стал, если позволяю себе об этом просто подумать? С Алиной я даже никогда не настаивал, как бы сильно не хотел секса, а сейчас… Блядь… Я болен. У меня горячка. На самом деле меня здесь нет. Я валяюсь в пьяном угаре в том самом борделе. Всего этого не было.
– О, Андрюша.
Эта перекатистая "ш" и приглушённый голос продирает каждое нервное окончание. Я полностью теряю рассудок, когда открываю глаза и сталкиваюсь с янтарём Фурии. И я её, мать вашу, с трудом узнаю. Никакой чёрной подводки и яркой помады. Нет слоя пудры и румян. В таком виде она красивая до слепоты. Такая не похожая себя десятидневной давности и кажущаяся на несколько лет младше. Милая и невинная девочка.
– Чего тебе? – рычу бешено, стараясь хоть куда-то деть глаза, лишь бы не на маковые губы и скромный, но всё же ощутимый вырез, открывающий полушария груди.
Ма-а-ать…
– Ничего. – безэмоционально высекает Царевишна. – Шла к Пашке поздороваться и увидела тебя. Решила сказать привет.
– Сказала? Молодец! Иди, куда шла. – зло указываю рукой в направлении кубриков.
– Фуф, да что с тобой не так? – вскипает гарпия мгновенно. – Я просто поздоровалась, а ты ведёшь себя как помешанный!
– Я в наряде стою. А если бы и не стоял, то не хочу, чтобы парни думали, что у меня есть какие-то дела с дочерью Царёва! – ору полушёпотом, неадекватно маша руками и взбивая воздух перед медленно краснеющим лицом мегеры. – Так что давай топай! До свидания!
Она надувает щёки, забивается кислородом, открывает рот, но только шумно выдыхает и опускает голову. Ничего так и не ответив, уходит. В помещение, где, блядь, собралось три десятка мужиков, которые не видят других женщин, кроме старой поварихи. Большинство из них готовы уже выебать всё, что движется. И эта шизанутая топает туда, виляя задом.
А что делаю я? Верно, блядь! Оставляю пост, который имею право покинуть только в случае войны, и бегу за ней. Мелкая оборачивается на звук моих шагов. Только размыкает губы, чтобы брызнуть новой порцией яда, как я, не давая себе отчёта, выпиваю его, сжав ладонями плечи и приникнув к опиумным устам своего помешательства.