Глава 10
Кому, как не мне, знать, насколько глубоко ранит чужое безразличие
Когда-то очень давно существовала теория, что вулкан после извержения превращается в ледник. Я – обледеневшая, замёрзшая, одинокая глыба. Нельзя взорваться и при этом сохранить целостность. Рассыпавшаяся на части, со скулящим во льдах сердцем, с внутренней пустотой в потухших глазах.
Как бы странно и глупо это ни было, но я умудрилась влюбиться в Дикого с первого взгляда. Думаете, так бывает? Нет? Я тоже была уверена, что это всего лишь сказки, в которые верят наивные девочки. Так кто же я: наивная идиотка или сумасшедшая? Третьего варианта не дано. Взгляды, касания, поцелуи – всё это стало привычным и даже родным всего за несколько дней. Это полное, беспросветное безумие, но изменить ничего не могу. Единственная возможность не свихнуться окончательно и не сдаться долбанутым чувствам – держаться от Андрея настолько далеко, насколько это вообще возможно. Но как это сделать, если для того, чтобы выйти из казармы, мне надо пройти мимо него? Я даже представить не могу, как выполнить поставленную задачу. Не торчать же мне тут до ночи.
Мамочки, если бы я могла хотя бы предположить, как обернётся встреча с психопатом, то в жизни сюда бы не пришла!
Смываю дорожки влаги, оставившей ожоги на щеках. Со злостью на собственную слабость и неумение держать себя в руках тру горящие от соли глаза. Шмыгаю носом. Смачиваю ладони и привожу в порядок волосы. Прикрываю ими красно-синее пятно на шее, оставленное жёсткими губами. Ещё секунда, и никто никогда не догадается, какой шторм бушует внутри меня. Маска на лицо. Улыбка на губы. Только в зрачках ничего не отражается, как ни стараюсь запихать туда веселье. Невозможно посмотреть в зеркало и увидеть там кого-то другого. Так и с глазами. Если внутри не горит, то и они отзеркаливают пепел.
Набираю в лёгкие тяжёлый кислород до отказа и собираюсь выходить, как в туалет входят два солдата. Задираю голову и, сделав вид, что ничего сверхъестественного не происходит, иду к выходу.
– О-го-го! Кто это тут? – с вопросительными интонациями ржёт один из них, схватив за запястье.
Резко дёргаю рукой, выбираясь из хватки. Я не боюсь, что они мне что-то сделают, но если папа узнает, что я шляюсь по казарменным туалетам, то шею мне свернёт.
– Заблудилась? Тут военная часть, а не торговый центр. – поддерживает второй, проходя склизким взглядом по голым ногам.
Вдоль позвоночника сползает дрожь. Берусь за дверную ручку, но первый перекрывает образовавшийся проём. Вскидываю на него гневный взгляд и цежу сквозь зубы:
– Во-первых, я буду орать, если ты хоть пальцем меня тронешь. Во-вторых, я здесь по просьбе майора Спиридонова. Если есть проблемы, то поинтересуйся у него. – на этих словах глаза парня округляются, но от дверей он не отодвигается. Окей, хотела разыграть партию без козырей, но он сам виноват. – А в-третьих…
– Она моя девушка, Фиронин. Если не хочешь получить по ебалу, то испарись.
– Вам тут ресторан? – злобно шипит второй, стоя позади меня.
– Сюрприз. – улыбаюсь, подныривая под рукой солдата и бросаясь Пашке на шею.
Он оборачивает поясницу, прижимая плотнее к себе, и прибивает парней ледяным взглядом. Наклонившись к самому уху, шипит едва слышно:
– Какого хера ты здесь, Крис? Мне из-за тебя пиздец будет.
– Выйдем и расскажу. – так же тихо отбиваю, оставляя поцелуй на щеке.
– Я тебя убью, Царёва. – с теми же шипящими интонациями высекает, поворачиваясь в сторону лестниц.
Знаю, что будет намного лучше, если пройду мимо Дикого с Пашкой. Не думаю, что он скажет или сделает что-то при друге, но просто не могу этого сделать. Мне надо время на восстановление душевного спокойствия и равновесия. Дёргаю парня за руку, припадая спиной к стене, и быстро тарахчу:
– Подожди минуту, дай отдышаться. Только не ругайся на меня. Сегодня папа приезжает, и я хотела его встретить. А пока жду, решила заскочить к тебе. Дядя Саша дал добро.
– Дядя Саша, это который майор Спиридонов? – уточняет Макеев, хоть и сам прекрасно знает.
Быстро киваю головой, невинно хлопая ресницами.
– Я встретила его на плацу. Сказала, что хочу навестить друга детства, а то мы даже не поговорили нормально, как я из Америки приехала. Ты со своим дружком укатил, а про меня совсем забыл. – наиграно дую губы в обиде, делая вид, что не замечаю нутряных раскатов грома при упоминании Андрея. – К тому же я о тебе позаботилась, привезла пиццу и бургер.
– Не вижу.
– Что? – толкаю растерянно.
– Заботы, пиццы и бургера.
– П-а-а-аш… – вздыхаю с усталостью, закатывая глаза. – Они внизу. Оставила на входе, иначе до тебя даже донести не успела бы. Пойдём.
Сжимаю его пальцы крепче, чтобы скрыть дрожь в своих. Если я не выйду сейчас, то не сделаю этого никогда.
Промокашка смотрит на часы и обречённо матерится.
– Блядь, мне через двадцать минут Андрюху сменять.
Резко веду плечами. Друг заинтересованно сканирует меня глазами. Ёжусь и растираю открытые плечи ладонями, делая вид, что в помещении без единого кондиционера и дуновения ветерка гуляет сквозняк.
– Только не говори, что замёрзла. – спокойно просит он.
– Немного. Меня знобит. Наверное, приболела. Пойдём на солнышко. У тебя осталось всего двадцать минут, чтобы уничтожить вреднейший фастфуд. – смеюсь приглушённо, когда мимо проходят три незнакомых солдата, бросая на нас вопросительные взгляды.
Не часто они видят девушек в этих стенах. Такие привилегии есть только у тех, кто держит в кулаке половину города.
Быстро перебираю ногами и не отрываю глаз от Пашки, когда подходим к посту. На том месте, где мы с Диким целовались, до сих пор витают гулкие отголоски напряжения и желания. Каждый миллиметр кожи, даже пальчики на ногах, атакуют мурашки. Я уже не могу прятать дрожь. Рывком отворачиваюсь от Макеева, чтобы столкнуться с притягательной густой темнотой сощуренных глаз Андрюши. До него ещё остаётся около трёх-четырёх метров, а я уже физически ощущаю тяжесть его гнева. Он давит так сильно, что колени подгибаются. Спотыкаюсь на ровном месте. Пашка ловит за локоть на лету. Повисаю головой вниз. Друг поднимает меня, но ноги не слушаются. Хватаюсь за предплечья, пытаясь удержаться в вертикальном положении.
– Крестик, ты чего падаешь? – с беспокойством выбивает он, заглядывая мне в лицо. Не знаю, что замечает, но со свистом вдыхает сквозь зубы и, придерживая за спину, ведёт меня к лестницам, бросив на ходу:
– Дюха, буду вовремя.
– Ещё бы. Пока, Фурия. И смотри под ноги, а то лоб расшибёшь. – выталкивает ехидно.
Меня начинает трясти. Визуально. Зубы вдруг принимаются клацать. Пашка выводит меня на лестничную клетку и сгребает ладонями щёки. Резко поднимает грудную клетку и толкает с нескрываемым удивлением:
– Ты плакала?
Накидываю на себя маску недоразумения. Хлопаю глазами.
– Плакала? – фыркаю раздражённо. – Крис Царёва не плачет, Паш.
– У тебя глаза красные.
– Сплю плохо. Мне акклиматизация всегда тяжело даётся. Все эти перелёты, смены часовых поясов… Ну, ты понял.
Парень в одно касание убирает мои волосы через плечо и притрагивается к свежайшему засосу. Любой более-менее опытный человек поймёт, что ему не больше нескольких минут.
– Это тоже от акклиматизации?
– А это не твоё дело. – режу зло, вырываясь и слетая по лестнице вниз.
Злость придаёт мне сил и унимает трясучку, вызванную нахождением в непосредственной близости от Андрея. Скрипя мозгами, придумываю, как выкручиваться из этой непростой истории. Макеев нагоняет на последней лестнице. Схватив за плечи, на ходу притискивает к стене.
– Ты мне как сестра, Крис. И не надо делать вид, что нихуя не происходит…
– А ничего и не…
– … между тобой и Андрюхой…
– … происходит. – только заканчиваю прошлую фразу, как слова Паши оглушают меня обухом по голове. – Что?! – взрываюсь, толкая его в грудь. – Ты с ума сошёл, Паш?! Нет ничего! Он меня бесит! Так сильно, что зубы сводит, стоит его увидеть! Трясёт от желания по его надменной роже чем-то тяжёлым съездить.
– Ты хорошая актриса, Кристина, но эта роль точно не твоя. – качает головой, давая понять, что не верит ни единому моему слову. – Когда мы мимо проходили, даже меня ознобом пробрало. И когда ты нас до части подвезла, Дикий задержался, а потом пришёл злее чёрта. И теперь постоянно бешеный какой-то. Или ты думаешь, что никто не заметил укусы, которые вы друг другу понаставили спустя час знакомства? – всё сильнее вскипает Макеев, держа меня не только физической силой, но и суровым взглядом. – Вы взрослые люди, и это ваши дела, но если ты из-за него плачешь, то я не посмотрю, что он мой друг. Что он сделал?
Пламя злости быстро угасает, оставляя пепел сожаления и грусти. Льда нарастает больше.
– Пашка. – шелещу, ткнувшись лбом ему под подбородок и сминая в кулаках идеально наглаженную форму. – Ничего он не сделал. Это всё я. Только я.
– Что ты начудила, Кристинка? – спрашивает полушёпотом, приобняв за плечи.
Шастающие туда-сюда срочники создают гул и гомон. Брошенные ими фразы и вопросы успешно игнорируются нами.
– Затеяла игру, которую не должна была. Специально злю его, потому что… – подворачиваю губы, боясь произнести вслух.
– Говори. – ровно требует Макеев.
– Догадайся сам, Паш.
Он давит на шею сзади, поднимая пальцами подбородок. Глядя чётко в глаза, с очевидным шоком выписывает:
– Ты влюблена в Дикого?
– Молодец, Макеев. Садись. Пять. – поливаю иронией, лишь бы как-то пережить этот факт.
Пока он заторможено обрабатывает информацию, выскальзываю из капкана и сама стараюсь справиться со своей правдой. До тех пор, пока это не было озвучено, не казалось таким реальным. Признаваться себе в мыслях и произнести вслух другому человеку совсем не одно и то же.
Я влюблена в Андрея. Теперь это моя реальность. В парня, которого едва знаю. В парня, которому за короткое знакомство наделала больше говна, чем сказала нормальных слов. В парня, который меня ненавидит. В парня, который грозился меня изнасиловать, ведь я сама его спровоцировала на такую жестокость. В парня, с которым у нас ничего нормального не получится. И дело не только в том, что он меня на дух не переносит, но и в расстоянии, которое нас вскоре разъединит. Вот такая она – моя правда. Жестокая и мрачная. Отношения, зашедшие в тупик раньше, чем…
– Крис. – обрывает Паша мысленный монолог, нагоняя меня на ступенях крыльца.
– Что? – отбиваю, даже не делая попыток окрасить голос хоть какими-то эмоциями.
– Когда? – выдыхает он.
Потеряно развожу руками и пожимаю плечами. Что я могу ему ответить?
– А он?
– Не знаю. Спроси у своего друга, но уверена, он ответит, что я его бешу. А если и нет, то в любом случае это дохлый номер. Просто забудь об этом и всё. Пожалуйста, Паша. – умоляю, остановившись и вперившись взглядом в его глаза. – Я всегда рублю сгоряча, но больше этого не повторится. Пора поумнеть. И начну прямо сейчас. Я буду держать дистанцию, а потом вернусь в Америку. И закроем тему. – обрубаю ускоренно, не давая ему продолжить.
Друг согласно кивает, но недовольство оседает на его лице. Забыв о пицце, прогуливаемся по территории части, где я буквально выросла. Я тут каждый закоулок знаю. Паша рассказывает о службе, но я впервые, наверное, почти всё время молчу. Нет настроения говорить. Даже мысли тают под напором осознания. Мой самый страшный кошмар стал явью.
Когда Макеев уходит, чтобы сменить на посту Андрея, присаживаюсь на лавочку, стоящую в дальнем краю штаба, чтобы не привлекать к себе внимания марширующих на обед солдат. Глаза сами выискивают в ровном строю высокую, точёную фигуру моего помешательства. Словно ощутив мой взгляд, Дикий поворачивает голову и растягивает рот в хищном оскале. Меня перетряхивает, но, скривив рот в улыбке, доброжелательно машу ему рукой. С пустотой, расползающейся внутри, легко улыбаться.
С безразличием наблюдаю за другими ротами, направляющими в столовую. В детстве я обожала бывать у папы на работе и смотреть, как взрослеют мальчики. Как их учат маршировать и петь патриотические песни, как они торжественно приносят присягу. И я восхищалась, когда после дембеля они уезжали совсем другими. Интересно, каким был Андрей в начале службы. Таким же ноющим сосунком, как большинство новобранцев? Почему-то даже представить не могу его таким. Кажется, что он уже родился с мускулами и тяжёлым взглядом обсидиановых глаз.
После обеда солдат выстраивают шеренгами на плацу, а вскоре подъезжает машина, которую я так ждала. Так как сижу я около дороги, по которой автомобиль проезжает, то не заметить меня невозможно. УАЗик останавливается и из него выпрыгивает папа. Высокий, статный, угрожающий. Бросаюсь к нему, но останавливаюсь в паре шагов, сияя счастливой улыбкой.
– Привет, папочка. – толкаю быстро. – С возвращением тебя.
Папа хмурится. Сощуривает глаза и рубит:
– Что ты здесь делаешь, Кристина?
– Приехала тебя встретить. – голос садится до неуверенного полушёпота.
– Могла сделать это дома. Езжай туда. Вечером поговорим.
– Я скучала, пап. – шепчу, срываясь в конце.
Поворачиваю голову вбок, пряча обиду и разочарование от холодного приёма. Да, мой отец военный, и выказывать чувства на людях не в его стиле, но мы не виделись год и…
– Дома, Кристина. – припечатывает грубо и проходит в сторону строя.
Рёбра будто тисками сжимает. Остатки того, что ещё не замёрзло, схватываются ледяной коркой. Свесив голову вниз, провожаю папу взглядом. Не знаю, как так происходит, что его перехватывает Андрей. Сердце ёкает. Разворачиваю плечи, вытягиваю шею, поднимаю голову и гордо покидаю плац. Словно марионетка на натянутых нитях, вышагиваю, одаривая всех улыбками. На КПП налегке прощаюсь с молодым сержантом так, будто мы ни один год знакомы.
– Я теперь буду частым гостем. – предупреждаю, посмеиваясь, когда молодой человек не знает, куда деть глаза, лишь бы не смотреть на меня.
Бодрясь, добираюсь до машины. Только забравшись внутрь, с тонким свистом выдыхаю. Сжимаю пальцами руль и роняю на него голову. Слёзы обиды наполняют глаза, но ни одна капля не падает вниз. Усиленно гоняя воздух, справляюсь с горечью, забившей горло и отравившей внутренности.
Пассажирская дверь рывком распахивается. Подрываю голову, только чтобы захлебнуться негодованием, когда Андрей садится рядом. Я настолько на грани, что не могу молчать. Мне просто необходимо выплеснуть хоть часть бури.
– Пришёл издеваться, да?! Давай! Вперёд! Скажи, что даже родному отцу я не нужна! Что никто меня не любит! Что такую тварь нельзя любить! Ну же! Чего молчишь?!
– Заткнись, Кристина! – рявкает и, перегнувшись через консоль, прибивает меня к груди, с силой обнимая.