И я лечу сейчас туда, где не был столько лет,
И в ожидании опустошаю пачку сигарет.
Я буду скоро дома – встречать друзей,
Как жаль, что это лишь мечта юности моей.
Я понимаю, что не вернусь, наверно, никогда,
Туда, где тихо шелестит березы листва,
Туда, где протекает синяя река,
да, это Родина моя.
(Фактор-2, «Родина»)
Снега было много.
Мороз, шесть утра, наледь на деревянном крыльце такая скользкая, что одно неверное движение – и поскрипывающая ступенька больно ударит тебя в спину. Я всегда шел разгребать снег очень осторожно. Сегодня моя очередь, пришлось встать раньше всех – но соседи постепенно просыпаются, в доме напротив уже горит одно окно. Это тетя Люда собирается идти открывать продуктовый магазин. Выстуженное за ночь бревенчатое здание с морозными окнами и печью, в котором чаще всего продаются только каменная соль, спички, водка «Пшеничная», серые безвкусные макароны и хлеб.
Мне четырнадцать. Небо огромное и ледяное. Я гребу снег тяжелой деревянной лопатой. Хочется скинуть фуфайку, но, если я это сделаю, точно заболею, слишком холодно. Фуфайка неудобная и тоже тяжелая, не по размеру, в ней не развернешься, задубела, стоит колом. Пальцев в ледяных рукавицах почти не чувствую через десять минут. Как только закончу, нужно будет принести дрова, чтобы бабушка затопила печь – снега много, не дойдешь даже до сарая, если не разгрести. Поставить чайник, залив в него ледяную кашицу, в которую за ночь превратилась вода в ведре. Солоноватая, пахнущая близким морем, чай из нее всегда невкусный. И только потом – можно завтракать.
А пока – расчистить дорогу. Кто-то должен быть первым, должен встать раньше всех, среди ледяной ночи, еще не превратившейся в утро, когда день не трепещет даже тонкой и алой полосой в облаках на востоке. Она тоже выглядит такой холодной. Зимой на севере все холодное.
Меня зовут Александр Широков, мне сорок. Но я помню тот день так отчетливо, как будто это было вчера.
В своей второй книге мне хотелось бы не только вновь вернуться к своему предпринимательскому пути, но чуть больше рассказать о севере и о детстве. Все идет оттуда: из дорассветной ледяной мглы, снега, соленой воды, с острова Бревенник на Крайнем севере, совсем близко к Белому морю.
Бревенник – часть Архангельска, совершенно не похожая на остальной город. Представьте любой депрессивный район вашего города. Замените типовые панельные пятиэтажки деревянными двухэтажными домами: из удобств только электричество, остальное – на улице. Ближайшее соседство – заброшенная лесозаготовочная промзона и колония с пугающим названием «Конвейер». Сообщение с материком через лодочную переправу летом и понтонный мост зимой. Пока к вам едет скорая, вы, скорее всего, уже будете на пути в лучший мир. Вода – цвета чая и соленая из-за дороговизны нового опреснительного оборудования. Но СанПиН утверждает, что ее можно пить. Можно, но хочется ли? Это уже другой вопрос. Дров – нет, но вы можете разобрать соседний дом, ведь соседи уехали на большую землю, бросив все. Представили?
Добро пожаловать на Бревенник, место, рядом с которым депрессивный район вашего города покажется «тихим зеленым районом с развитой инфраструктурой, магазинами «Пятерочка», «Магнит», школами, остановками общественного транспорта в шаговой доступности».
Места моего детства часто снились мне, еще чаще я забывал эти сны, но просыпался я с неясным чувством чего-то потерянного. Как будто моя уютная кровать могла стоять не в моей квартире, а там, на одиноком холодном острове. Во сне изменялись очертания мебели, превращаясь в полузабытые, я готов был открыть глаза и увидеть маленькие окошки за цветастыми шторками и кружевным тюлем. Глиняный горшок с алоэ, неизменно колючим, старым, разросшимся. Переворачиваясь с боку на бок в своей знакомой и незнакомой одновременно постели, я сквозь сон слышал шаги бабушки на кухне, мерное гудение ветра в дымоходе и треск дров в печи. Эти дрова кололи мы с дедом, и я принес их вечером, чтобы утром не бегать по холоду в сарай… Во сне я думал о том, что сейчас нужно сбегать в магазин к тете Люде и узнать, не завезли ли сахару, а, проснувшись, обнаруживал на дисплее телефона сообщения из мессенджеров или даже пропущенные звонки от клиентов, проживавших в других часовых поясах. Мне не нужно идти в магазин к тете Люде… да и сама тетя Люда давно уехала с острова, как и я… и все же, в момент полупробуждения-полусна, когда образы прошлого еще не отступили, смешиваясь с образами настоящего, я до конца не понимал, в каком времени и где я нахожусь.
Это смешивание времени, смещение настоящего в прошлое случилось со мной в момент путешествия в поезде. Вероятно, потому, что у всех поездов есть данное свойство, особенно если они идут туда, где ты жил когда-то. Минуя не только пространство, но и время, под стук колес они переносят тебя на двадцать, тридцать, тысячу лет назад в те времена, когда даже у простой чистой воды был сладкий вкус, давно забытый.
В январские праздники наступающего 2024 года мы с моей супругой Надей отправились в места моего детства. Чтобы попасть из города на Бревенник, нужно переправиться по понтонному мосту. Для удобства передвижения мы арендовали Land Cruiser: зимой без хорошего внедорожника на острове делать нечего. Я знал, что остров практически не изменился с тех времен, как я покинул его, но представший перед моим взглядом упадок опечалил меня. В реальности пейзажи, не подсвеченные теплым впечатлением воспоминаний, удручали: заснеженные деревья, руины детского сада, двухэтажные бревенчатые строения, которые, кажется, не затронуло время и цивилизация, сделав их разве что более мрачными и ветхими.
Мы пообщались с соседями, которые до сих пор помнили мою семью, сфотографировались возле моего старого дома и других памятных мест. Затем решили навестить дедушкину могилу: но на кладбище нас ждали запутанные, заснеженные тропки, которые никто и не подумал разгрести. Я примерно помнил, где похоронен дед, но, сколько бы я ни шел по снежной целине, имена на памятниках оставались чужими и незнакомыми. «Где ты? Почему я никак не могу найти тебя?» – думал я. Словно память подводила меня, словно это была моя вина, что никто не ухаживает за захоронениями… Может быть, есть в этом моя вина, ведь я оказался так далеко от дома, и некому взять лопату и прийти разгрести снег на могиле деда, оставить цветы. А летом – некому скосить траву, покрасить ограду или даже заменить ее. Наверное, она проржавела и покосилась, а может, ее уже давно сдали в металлолом и ее вовсе нет.
Окончательно увязнув в снегу, под холодным ветром мы с Надей положили цветы, купленные для деда, на чью-то могилу и повернули обратно к машине. Ветер трепал яркие искусственные листья и бутоны, приколотую ленту. Я хотел купить живые, но на таком морозе они умерли бы слишком быстро.
Обратно по собственным следам было идти легче.
– А знаешь, – сказал я Наде, когда мы сели в авто, включили печку на полную, и я смог прикурить негнущимися пальцами. – Я думаю, что это я виноват в его смерти. Я и этот остров. Зона отчуждения.
– Саш, ну ты чего? – Надя накрыла своей ледяной рукой мою, такую же ледяную, руку на руле.
Я не мог ничего ответить: ком застрял в горле. Вспомнил деда, тот день, когда все случилось. Дед смотрел телевизор, выходил куда-то, а потом я вдруг услышал глухой удар и звяк посуды за стенкой. Медленно упало что-то, достаточно тяжелое, мягкое и твердое одновременно, вроде мешка с картошкой. Но мы хранили картошку в подполе. Что там такое могло упасть? Я бросился туда. Сердце билось где-то в горле, бухало быстро и больно. Дед лежал на полу, подогнув под себя ноги, сбив тканый половик. Я подскочил к нему, спрашивая, что случилось, но он мне не отвечал… Сердце остановилось мгновенно, врачи мне потом сказали, что, возможно, он умер еще до того, как упал. Его глаза были открыты. Неподвижные, темные. Дед все смотрел и смотрел, никак не желая расстаться с этим днем, со старым деревянным столом под скатертью, с буфетом, где бабушка хранила белую в цветках и синих кругах посуду, с чашкой чая, теперь валяющейся на полу… с бабушкой, со мной, со всеми.
Мне – шестнадцать. И мне – страшно.
– Я не успел вызвать скорую, – сказал я Наде, – надо было звонить быстрее.
Но тогда я мог только плакать, безуспешно пытаясь сделать деду непрямой массаж сердца. Я ударял его в грудь снова и снова, но он не двигался. И не дышал.
– Саш, поехали в отель, уже совсем темно…
Я видел, что Надя сочувствует мне, но разговор как-то не клеился. Обратный путь мы провели молча.
Я не рассказывал никому об этом много лет, и сейчас рассказываю вам, чтобы вы знали: концепция откровенной и честной книги не поменялась. С момента написания «Неипотечного брокера» прошло два года, и мне есть, что рассказать вам нового и захватывающего. Это были непростые два года, но мы выжили. Более того, наш с Надей бизнес остался на плаву. Специальная военная операция стала серьезным испытанием для всех, и в тот момент, когда я пишу эти строки, экономическая ситуация в стране остается напряженной. Совсем недавно Центральный банк поднял ключевую ставку в очередной раз, и в ближайшем будущем, вероятно, она останется двузначной, а это означает, как говорил мой руководитель в банке, что пришло время сверлить новые дырки в ремне.
Страшно ли мне сейчас?
Конечно, страшно! Я самый обыкновенный человек, не супермен, у меня двое детей и бизнес. Какие решения я принимаю, чтобы не пойти на дно и с успехом преодолеть кризисную ситуацию? Об этом вы узнаете из моей книги. В первую очередь, это будет книга об антикризисном управлении, потому что я считаю, именно подобная книга нужна нам всем в трудные времена. Я бы и сам хотел получить такую, а, как известно, если книга, которую ты хочешь прочесть, не написана, напиши ее сам!
Я поделюсь с вами моей стратегией, дам полезные практические советы буквально на каждой странице. Расскажу, как я прокладывал себе дорогу в темноте, когда холодно и неуютно, а другие спят, и никто не может помочь.
Как и вам, иногда мне страшно принимать решения – но я делаю это.
И мои глаза открыты.
Часть 1