Лопушков проснулся от шума. Шумели за окном его вагончика. Он сел, поскрипывая сеткой панцирной кровати, и ещё раз прислушался. Снаружи явно что-то происходило. Лопушков осмотрел нехитрый интерьер своего пристанища, выискивая взглядом тапки. В обозримом пространстве искомое не обнаруживалось. Лопушков заглянул под кровать. Так и есть, одна тапка притаилась в клубистой пыли подкроватного мира. Кряхтя, Лопушков изъял её на свет, дунул, очищая от пыли, и надел на левую ногу. Ещё раз осмотрелся, но правая тапка, увы, не просматривалась. Шум за окном усилился. Лопушков встал и направился к входной двери. Немного поборовшись с замком, он открыл дверь. Солнечный свет, шум и свежий воздух застали Лопушкова врасплох. Жмурясь, Лопушков никак не мог понять, что происходит. Вокруг вагончика шли демонтажные работы, суетились люди, что-то куда-то несли, кто-то на кого-то орал, где-то что-то уронили, и, перекрывая отборный мат, визгливо взвыл перфоратор. Лопушков взволнованно сбежал по крылечку вниз. Он метался от одного рабочего к другому, он хватался за разбираемые объекты и не переставая спрашивал:
– Люди, что происходит? Что происходит, люди?!!
Народ безмолвствовал, выполняя свою рутинную работу. Вдруг Лопушков увидел, как его зелёный вагончик взмыл вверх, подцепленный стальной стрелой крана.
– Стой, куда-а-а-а-а! – блаженно заорал Лопушков, теряя жилище. Вагончик накренился, дверь распахнулась, и оттуда вылетел ворох старых афиш и правая тапка. Лопушков попытался схватить её на лету, но увлечённый поимкой споткнулся и полетел в какую-то яму…
– Что это? Я падаю! У меня ноги подкашиваются, – подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидеть, куда кран отбуксировал его вагончик. Но он ничего не увидел. Над ним не было ничего уже, кроме неба – высокого неба, не ясного, но всё-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нему серыми облаками.
– Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал Лопушков, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба?
Лопушков, задумчиво глядя в бесконечное небо Аустерлица, сказал:
– Цирк уехал, а меня забыли…
Холодный осенний ветер швырнул золотые листья в свежевырытую траншею, словно пытался укрыть замерзающего клоуна…