***
– Это полный пиздец. Полный! Пиздец! И ещё раз…
– Вы же понимаете, шеф, что сейчас всё это говорите в голос? – слышу вопрос Серого и прихожу в себя.
Поднимаю взгляд и смотрю на него сквозь зеркало заднего вида, замечая его сосредоточенный и хмурый взгляд. Провожу рукой по волосам на затылке, расправляя их. Слегка ударяюсь головой о подголовник, а у самого внутри клубок из самых разных эмоций.
– Серый, а ты знаешь, кто такой Снегирёв Мирон? – задаю вопрос и внимательно слежу за его выражением лица.
Серый резко бледнеет и даже тянется, чтобы поправить воротник на свитере.
– Значит, знаешь, – вздыхаю я тяжело.
– А почему вы вспомнили о Снегирёве, шеф? – нервно спрашивает Серый.
– А он, оказывается, отец Любы Астафьевой, – отвечаю я и снова ударяюсь головой о подголовник. – Это же полный пиздец, Серый.
Серый снова поправляет воротник на свитере и больше не произносит ни слова. А я, будто пришибленный, смотрю в окно и пытаюсь осознать, что со мной сегодня произошло.
Ох, Люба, Люба. Как же так-то? Это какой-то злой рок? Или судьба меня решила мокнуть в прошлое носом. Вот, Ветров, смотри. Смотри и думай теперь. Нужна она тебе теперь или нет.
Сука!
Снегирёв Мирон Борисович.
Это явно чья-то злая шутка.
Мирон в своё время был вхож в круг людей, которые держали наш округ в ежовых рукавицах. Я был пацаном, когда они здесь всем заправляли. И правила у них были достаточно жёсткие. Если происходил беспредел, то его разруливали в течение суток, и не всегда это заканчивалось хорошо.
Когда по округе разносился рёв тяжёлых мотоциклов, дрожать начинали даже бездомные собаки. Малолетним пацанам было всегда интересно посмотреть на разборки взрослых мужиков. Сейчас я понимаю, что те зрелища были явно не для детей. Но они формировали наше мировоззрение, и оно стало тем, что есть.
У нас тоже сформировался свой круг друзей, и мы часто копировали поведение старших. Тем более, большинство из них были наши родные.
Их было пятеро: Лом, Мотор, Русый, Снегирь и Ветер.
Пятеро друзей, которые, казалось, были не разлей вода. Их все уважали, боялись, хотели быть похожими на них и ненавидели. Всегда, где есть сила, там будет и зависть.
Я не могу судить, хотя хочется и очень. Мама никогда не вспоминает тех дней, только когда каждый год ходим на кладбище. Сначала идём к отцу, а после к Маринке. Так вот, у могилы отца мама часто рассказывает ему, что это он виноват в том, какой путь я выбрал.
А ведь я в последние годы максимально вывел весь свой бизнес на официальный уровень. В наше время по-другому учишься руководить. И это ни хрена не легко. Но я хочу оставить своей девочке лучшее, а не этот весь хаос и сброд.
Но надо же было мне так встрять. И что мне делать? Я не привык бросаться словами. В наших кругах такое не терпят. Сказал – значит, выполняй. Но когда я увидел на пороге комнаты Снегирёва, у меня внутри всё заледенело.
А может, это мне шанс отомстить за отца? Это ведь Снегирёв виноват в том, что с ним случилось. Из-за него…
– Шеф, а может, ну её, Астафьеву? – Серый перебивает поток мыслей нервным голосом.
– Нет! – рявкаю на него, злясь. – Теперь это дело принципа. Она либо моей станет, либо ничьей, – с рыком выговариваю я каждое слово.
Внутри что-то напрягается от моих слов, но это что-то я заталкиваю подальше. Зажмуриваюсь, пытаясь успокоить нервно пульсирующий мозг, который вопит, что правда может быть другой, но кто же мне её сейчас скажет.
Мама! Мысль проносится в голове молнией.
Она должна была уже приехать. Значит, я всё же выведу её на разговор. Мне многие твердили, что когда отец погиб, Мирон должен был быть с ним, но не приехал, так как его баба тогда рожала. Некоторые говорили, что Снегирь променял друга на бабу. А некоторые говорили, что каждый когда-то становится перед выбором. Вот только когда этот выбор пришёл, выбрали не моего отца.
– Шеф, приехали. – Серый снова выдёргивает меня из размышлений.
Что-то мне совершенно точно не нравится то, что я испытываю сейчас, но, кивнув Серому, выхожу из машины. Иду неспеша, а ещё пытаюсь заглушить внутри ту бурю, что разожгла во мне Люба. И это злит ещё больше. Почему именно эта невыносимая фурия – дочь Снегиря? Вот только её вкус на губах говорит мне, что я должен её хотя бы трахнуть, чтобы успокоиться. Может, тогда мне станет легче.
Захожу в дом и сразу чувствую запах свежей выпечки. Раздеваюсь и, помыв руки, иду в сторону кухни. У кухонной двери слышу тихое перешёптывание моих девочек, и меня отпускает. Мама что-то активно помешивает на плите, а Любаша проверяет духовку.
– Люба, что бы ты ни решила, я тебя поддержу. – Я улавливаю слова мамы, и нервное состояние возвращается.
– Бабуль, я очень волнуюсь, но и понимаю, что тянуть дальше некуда, – тяжело вздыхает Люба.