Прошло четыре дня в пути.
Мэгг почти привыкла к слепоте и зависимости, почти смирилась с тем, что у неё связаны руки. И почти перестала вздрагивать всякий раз, когда монах обращался к ней.
Он говорил нечасто – предупреждал об остановках, спрашивал о самочувствии и изредка, не чаще трёх-четырёх раз в день, задавал вопросы: о милорде Тео Эскоте, о Кгарет-лине, об ограблении, об умении уходить в тень и, совершенно неожиданно, о том, где прошло детство Мэгг.
Благодаря тому, что между вопросами проходило много времени, Мэгг успела придумать, что отвечать и как защитить Зои – о собственном спасении она уже и не думала. Пытаясь искренне верить в свои слова, Мэгг рассказывала о том, как в юности сбежала от своего опекуна, как ходила с бродячим цирком, как познакомилась с беглым пареньком-тенью, который не назвал своего имени, но стал ей на время надёжным спутником.
Детали биографии Зои она осторожно вплетала в собственную историю. Монах ни разу не обвинил её во лжи и не прервал – поэтому можно было надеяться, что он верит ей.
Он был с ней, пожалуй, даже пугающе доброжелателен. После того обвинения в лживости он ни разу не позволил себе резкого высказывания, оскорбления или даже намёка на подозрение. Не было с его стороны больше и угроз – впрочем, Мэгг поверила той единственной и не пыталась бежать. Только не вслепую, не зная даже, сколько теней её окружает и кто ещё сопровождает фургон.
Монах слушал её внимательно, иногда задавал уточняющие вопросы и, когда считал, что она сказала достаточно, произносил своим сухим голосом:
– Довольно, госпожа. Отдохните.
И Мэгг бывала вынуждена замолчать.
Начался пятый день в пути. Течение времени Мэгг отсчитывала по приёмам пищи и по тому, как монах говорил ей: «Поспите, госпожа».
Мэгг проснулась от того, что фургон слишком сильно качнулся. По привычке она открыла глаза, но, разумеется, увидела только черноту повязки. Плечи заныли – Мэгг иногда с ужасом думала, сможет ли она снова шевелить руками, когда её развяжут. Но потом вспоминала, что ей это не пригодится – ведь в столице её наверняка ожидает плаха – и оставляла попытки даже размять затёкшие мышцы.
Пережив утренний приступ отчаяния, Мэгг помолилась Всевышнему. В последние дни она молилась за Зои, свою дорогую подругу, за Лина, названного брата, и возносила просьбу о том, чтобы её смерть была быстрой и безболезненной, а все грехи ей бы простились.
Только закончив молитву, Мэгг поняла, что что-то изменилось. Она не могла объяснить, как именно это почувствовала, но была уверена: её магическая маскировка растаяла. Закончились силы держать её.
– Как интересно, – проговорил совсем рядом монах, и Мэгг привычно содрогнулась от ужаса, услышав его голос. – Я подозревал, что…
Вдруг монах замолчал. Тёплый сухой палец коснулся её щеки. Мэгг зажмурилась и вжалась в спинку сиденья.
– Возможно ли… – проговорил монах совсем тихо. Палец убрался, зато ладонь оказалась у Мэгг на затылке. Прежде, чем девушка успела по-настоящему испугаться, ладонь отпустила её – и сняла повязку.
Свет резанул по глазам, Мэгг охнула, зажмурилась, но слёзы всё равно потекли из-под век.
Монах не торопил её.
Мэгг проморгалась, шмыгнула носом и посмотрела на него.
При свете дня его лицо… Было всё таким же пугающим, но уже не казалось потусторонним. У него действительно сильно западали щёки и резко выделялись скулы. Большие глаза утопали в глазницах, а слишком тонкие бескровные губы навевали мысли о проклятых существах, о которых болтали по ночам крестьянские дети.
Монах смотрел на Мэгг со странным выражением лица, как будто что-то припоминая.
– В чём дело, святейший отец? – слабо спросила Мэгг. После нескольких дней темноты от обилия красок даже в унылом тёмном фургоне кружилась голова.
– Напомните мне, госпожа, как вас на самом деле зовут?
– М… – Мэгг сглотнула, – Магарет.
В конце концов, документы у неё были именно на это имя.
Уже назвавшись, Мэгг запоздало пожалела об этом. Вдруг святейший отец видел её в столице и теперь узнает? Вдруг имя «Магарет» натолкнёт его на ненужные воспоминания?
«Всевышний», – подумала Мэгг в отчаянии. А впрочем, чего ей бояться? Дважды её даже этот монах не убьёт.
– Магарет, значит, – кивнул святейший отец. – Интересное дело, госпожа Магарет, вы так боитесь меня, будто мы где-то встречались, причём при неприятных для вас обстоятельствах. А я, признаться, не помню этого. Я думал, что всему виной ваша маскировка, но вот она пала – и что я вижу?
Мэгг не ответила. Да и что она могла сказать на это заявление?
– Видите ли, госпожа Магарет, у меня превосходная память. Я не могу забыть даже анвийские стихи, которые учил в академии и раньше. А они, поверьте мне, стоят того, чтобы выкинуть их из головы. Так где же мы встречались с вами, госпожа Магарет?
Монаху было невдомёк, что их единственная встреча была короткой и совершенно не запоминающейся. И что всему виной – его жуткие глаза.
Он опёрся локтем о закрытое занавеской окно, коснулся пальцами висков и продолжил.
– Я помню монастырь теней близ Шеана. Дождливый вечер. Двух путников, попросивших об укрытии. Мужчину с цитрой в алой куртке и девочку, только вышедшую из подросткового возраста. Кажется, у неё была лихорадица.
Если до сих пор Мэгг боялась отца Леона бессознательно, как животное боится огня, то теперь её страх стал ещё сильнее. Прошло четыре года. Эта встреча длилась пару мгновений. Мэгг запомнила её, потому что её напугал взгляд монаха. Но он запомнить её просто не мог.
– Я видел эту девочку еще дважды, – продолжил монах, все так же задумчиво. – На портрете, который мне отдал принц. И за несколько месяцев до того – в бальной зале королевского дворца, она меня тогда, конечно, не заметила. Я не придал этому значения, оказалось, напрасно… Мы потеряли немало времени из-за этого. Итак, как же вас зовут на самом деле, госпожа Магарет?
Мэгг всхлипнула.
Это был конец. Теперь, когда монах узнал о её первом проступке, он наверняка не даст ей умереть быстро. Ещё ждут пытки, а потом – мучительная долгая казнь. Всё тело Мэгг заколотила крупная дрожь.
– Ма… Магарет. Это правда мое имя.
Она не могла вытереть слёзы, поэтому они лились, обжигали щёки, затекали за воротник платья. Монах чего-то ждал. Даже сквозь слёзы Мэгг различала его внимательный взгляд, устремлённый на неё. И только когда слёзы закончились и стали солёной коркой подсыхать на лице Мэгг, он взял с сиденья трость, стукнул ей в потолок и крикнул кучеру:
– В Августио Анто.
И быстрым движением снова завязал на глазах Мэгг повязку.
«Августио Анто». Эти слова эхом отдавались в ушах Мэгг. Она никогда не слышала этого названия, но предположила, что речь идёт о доме или замке. Едва ли так назвали бы город, по крайней мере, в Стении и Остеррии. А может, монастырь?
Чтобы не сойти с ума от предположений, каждое из которых было страшнее предыдущего, Мэгг принялась молиться. И хотя в этот раз слова молитвы давались ей тяжело, через силу, она всё-таки говорила с Всевышним – единственной опорой и утешением. Больше ей было не на кого надеяться в этот горький час.
Дорога между тем всё тянулась. Фургон по-прежнему делал остановки, всё так же четыре раза в день была еда: иногда, на привалах, каша с мясом, чаще, в пути, – холодные ломти ветчины и хлеба.
Но всё-таки кое-что изменилось: монах перестал разговаривать с Мэгг. Он больше не задал ей ни единого вопроса, не уточнял подробностей ограбления. Более того, он ни слова не сказал о её жизни под именем Магарет Кэнт.
Его голос теперь звучал очень редко: командовал остановки, предлагал Мэгг поспать и изредка осведомлялся, как она себя чувствует.
Мэгг не оставляло страшное предчувствие: он принял какое-то решение о её дальнейшей судьбе и более не желает о ней знать ничего. Он уже выяснил достаточно – но для чего?
На седьмой день пути Мэгг проснулась, кажется, раньше обычного – фургон резко остановился, лошади, осаженные кучером, жалобно заржали.
Скрипнула дверца. Мэгг, не открывая глаз (хотя, казалось бы, кто увидел бы перемены под повязкой?), приникла к тонкой стенке ухом.
Снаружи раздавался ровный гул голосов, но вскоре среди них Мэгг сумела расслышать надсадные крики:
– Бумаги! Бумаги! Готовьте бумаги!
Потом совсем близко раздалось:
– Бумаги, святейший отец. И могу я осмотреть фургон вашего святейшества?
Монах либо ничего не ответил, либо сказал что-то слишком тихо, чтобы Мэгг сумела разобрать его голос в общем шуме, но дверца скрипнула снова, а снаружи донеслось:
– Дорогу! Дорогу… сучьи дети! Па-ас-старанись!
Снова ржали лошади, кричали люди, но фургон тронулся и в том же темпе, в котором ехал всю дорогу, покатил вперёд.
Мэгг догадалась: они въехали в Шеан.