Лилиана Кефалос-Марло стояла на голографической платформе среди призрачных фигур фехтовальщиков на дуэли, спиной ко мне, со световым пером в руке и энтоптическим моноклем в левом глазу. Голографический диск двадцати футов в диаметре был спарен с другим диском, висевшим под потолком, и в пространстве между ними создавалось трехмерное изображение. Стеклянная дальняя стена открывала внушительный вид на купол и изящные башни летнего дворца, а внутри студии словно бы помещалась зеленая лужайка с толпой зевак в исторических костюмах эпохи древних мушкетеров. Не успела мать приехать домой, как тут же взялась за работу. Я не знал, восхищаться ее одержимостью или проклинать за это. Как и у отца, у нее не было времени на своих детей.
Слуга поклонился, прищелкнув каблуками:
– Адриан Марло, ваша милость.
Мать повернулась ко мне и приподняла левую бровь, так что монокль выпал из глаза:
– Кого я вижу!
Она остановила раскачивающийся монокль и вложила в крохотный кармашек на лазурной блузке. Затем махнула лазерным пером, и туманное облако голограммы со щелчком исчезло, оставив ее в серой пустоте.
Я выпрямился и одернул беговую майку.
– Кого ты видишь? Да я здесь уже четыре дня. Ты хотя бы знаешь, что в конце недели я улетаю?
Быстрая улыбка мелькнула на фарфоровом лице матери.
– Да, да, знаю. Микал, ты можешь идти, – обернулась она к слуге.
Он поклонился и вышел, громко хлопнув дверью.
Мать улыбнулась и сказала, невольно пробуждая в памяти слова Гамлета:
– Вот мы одни.
Она скрестила руки и посмотрела на меня с выражением, которое мне не удалось распознать: поджала губы, сдвинула брови и прищурила янтарные глаза. Если бы не эти легкие движения лица, ее можно было бы принять за еще одну застывшую голограмму, изображение, сотканное из света, как статуи отливают из бронзы.
– Не мог бы ты, во имя Земли, объяснить мне, что намерен делать?
Я удивленно захлопал глазами, не ожидая такого поворота, и оглянулся.
– Что ты…
– Не прикидывайся дураком, Адриан.
Бронзово-зеленая юбка разлетелась веером, когда мать развернулась и прошла по голографической платформе к боковому столику, уставленному приборами, необходимыми в ее профессии. Я разглядел там тяжелые энтоптические очки, старомодную компьютерную консоль и кристаллический планшет на зарядном устройстве, рядом с пультом регулировки освещения и поляризации окон. Лилиана Кефалос-Марло взялась за нейлоновый ремень и подняла со стола небольшой кейс наподобие тех, какими пользуются в особо важных случаях имперские курьеры. Сжав зубы, она без всяких церемоний швырнула чемоданчик мне. Я инстинктивно поймал его.
– Открой.
Я так и сделал и чуть не выронил кейс из рук, едва удержав от волнения.
– Так это ты? Но как? – спросил я, изумленно взглянув на женщину, передавшую мне свои гены.
– Просто следила за тобой, – холодно ответила она и надавила большим пальцем на пульт, одним щелчком превратив прозрачные окна в матовые и отгородив нас от всего мира. – Особенно после того происшествия на Колоссо.
Я очень осторожно, словно это была гадюка или отрубленная рука, достал предмет, лежавший на дне кейса.
– Мама, как тебе удалось получить ее?
Разумеется, это была книга – небольшой томик в коричневой кожаной обложке, подаренный мне Гибсоном в тот день у береговой стены. «Король с десятью тысячами глаз» – как принято считать, автобиография легендарного Кхарна Сагары, короля Воргоссоса. Я открыл ее и достал желтый конверт, спрятанный под обложкой. На нем изящным почерком Гибсона было написано мое имя. Кто-то уже распечатал его, и я заглянул внутрь, зажав книгу под мышкой.
– Он договорился с женщиной-схоластом лорда Альбана, – сказала мать, подойдя ближе. – Вероятно, та была знакома с каким-то маркитантом, который мог доставить тебя в Нов-Сенбер на Тевкре. – Она нахмурилась. – Не самый лучший в мире план. Ты сам все прочтешь.
В моей голове бурлили и пенились сотни вопросов, главный из них вырвался первым:
– Как отец узнал о нем?
– О письме? – усмехнулась мать. – Ал о нем и понятия не имел. Люди лорда Альбана сообщили в его канцелярию, что эта женщина-схоласт самовольно связалась с кораблем маркитанта на орбите. План раскрыли с другого конца.
Пока она рассказывала, я положил конверт в книгу, и внутренности мои словно завязало узлом.
– Твой отец понимал, что ты как-то замешан в этом, но он решил, что уже победил, после того как… – Она умолкла, и непонятное выражение немного смягчило аристократическую строгость ее лица. – Мне жаль Гибсона. Я знаю, как вы были близки.
– А что с ним сделали потом?
Мать покачала головой и ответила:
– Посадили на какой-нибудь грузовой корабль и отвезли одному императору известно куда. Твой отец вписал его в декларацию семи кораблей, четыре из которых отправляются за пределы системы. Я не могу установить с ними связь, пока они не выйдут из врапа, и даже тогда мне придется согласовать волну либо с моей матерью, либо с твоим отцом.
Я не сдержал разочарованную гримасу. Квантовый телеграф был дорогим удовольствием и тщательно контролировался Капеллой как особо опасная технология.
– Значит, с ним все кончено.
– Но он жив, – возразила мать, – если тебе от этого станет легче.
Легче не стало. Я опустил взгляд на свои ноги в самошнурующихся кроссовках. Все слова сбежали от меня, выпорхнули через матовые окна, промчались мимо башен и стеклянного купола и исчезли в зелени соседней долины. А дальше произошло то, что я никогда не сумею забыть, то, что изменило мой мир, мою орбиту, словно пролетевшая рядом комета. Мать вдруг молча обняла меня, обдав облаком дорогого парфюма. Я застыл, словно парализованный. Ни отец, ни она – ни разу почти за двадцать лет – даже на короткое мгновение не проявили и тени родительской привязанности ко мне. Но эти объятия почти возместили мою утрату. Я долго не решался пошевелиться, а потом, несколько заторможенный от потрясения, обнял ее в ответ. Но не заплакал, вообще не проронил ни звука.
– Адриан, я хочу помочь тебе, – сказала мама.
Я отстранился и посмотрел на нее с такого близкого расстояния, о каком прежде даже и не мечтал.
– Что?
Настороженно обернувшись, я заметил видеокамеры на гладких металлических стенах. Перехватив мой взгляд, мать улыбнулась и расправила свою лазурную блузку.
– Все камеры отключены, – ее улыбка сделалась еще шире, – это одна из привилегий управляющей дворцом.
Почти два десятка лет печального опыта накрыли меня тяжелой и густой тучей сомнений, но мать снова улыбнулась и повторила:
– Камеры отключены.
Все еще потрясенный, я кивнул и проглотил ком в горле, но не успел открыть рот, как леди Лилиана перебила меня:
– Ты так и не ответил на мой вопрос.
– Какой?
Ноги мои вдруг стали ватными, и я чуть ли не упал на диван рядом с кейсом, в котором лежала книга «Король с десятью тысячами глаз».
– Ты не объяснил, во имя Земли, что намерен делать.
Успокоенный уверениями в том, что видеокамеры отключены, я поведал обо всем. О моем страхе перед Капеллой и ненависти к ней, о мечте стать схоластом и вступить в Экспедиционный корпус. Она поморщилась, когда я рассказывал о том, как отец ударил меня, потом глаза ее заледенели, когда я вспомнил об истязаниях Гибсона, но все это время мать слушала меня очень внимательно и ни разу не перебила. Пока я говорил, она передвинула низкий табурет из дальнего угла ближе к дивану. А когда закончил, крепко сжала губы, взяла мою руку в свои и повторила слова, которые я с первого раза не до конца осознал:
– Я хочу помочь тебе.
Детская обида хлестнула меня, словно плетью, и я взорвался:
– Как, мама? Как? Все кончено. Отец добился своего. Через четыре дня меня посадят на корабль и увезут на Весперад.
В моей голове снова прозвучал короткий смешок Криспина, так взбесивший меня: «Анагност – чудное слово». Я задумался о том, где находится брат сейчас. Оставалось надеяться, что он вернулся в объятия своей синекожей девочки и не переживает из-за того, что не видел меня нигде во дворце.
– Отец победил. Мне понадобится не один день, чтобы придумать хоть какой-нибудь план…
Но мать сжала мою руку:
– Как ты думаешь, где я была?
Я вскинулся, словно от удара, и почувствовал, как округляются мои глаза.
– Ты шутишь.
Леди Лилиана только многозначительно посмотрела на меня.
– Я разыскивала в Эвклиде свободного торговца, который отвезет тебя за пределы системы.
– Свободного торговца? Это не намного лучше, чем пират. Таким людям нельзя доверять.
Она выпустила мою руку и успокаивающе подняла свою:
– Директор Фэн поручилась за него.
Этого я никак не ожидал.
– Директор Фэн все еще на Делосе?
Мать улыбнулась и провела большим пальцем по нижней губе.
– Почему, по-твоему, я отправилась именно в Эвклид, а не в любой другой забытый богом город домена твоей бабушки?
Я подумал заодно и о том, почему взгляд матери стал таким рассеянным.
– Нет, это надежный человек. Джаддианец. Ада говорит, что использует его, когда нужно обойти лотрианский контроль с ее… особо деликатными грузами.
– Ада? – я удивленно приподнял брови.
– Директор Фэн, – пояснила мать, отведя взгляд, плавно поднялась и прошла к затуманенному окну.
– Это ясно, – сказал я. – Но «Ада»?
Леди Лилиана доверительно улыбнулась – это выражение я понимал даже слишком хорошо.
– Так ты хочешь это сделать или нет?
Семь слов. Всего один вопрос. Я как будто балансировал на проволоке, рискуя упасть или в ту, или в другую сторону. И никогда больше не подняться.
– А как же ты? – спросил я, глядя на мать снизу вверх с дивана. – Тебя не тревожит, что сделает отец, когда узнает, что ты помогла мне сбежать от Капеллы?
Она отвернулась от окна. Внезапно меня поразило, насколько она выше меня. Это от ее кровной линии Криспин получил свой чудовищный рост. Она возвышалась надо мной, словно алебастровая статуя Венеры или икона Правосудия из дутого стекла над алтарем Капеллы.
– Моя мать, – она вскинула голову со всей аристократической надменностью, на какую только была способна, – герцогиня Делоса и наместница его императорского величества. Она держит твоего отца за яйца.
– Но почему ты это делаешь?
Леди Лилиана выпятила подбородок.
– Он не посоветовался со мной по этому делу с Весперадом, так что пусть провалится во Внешнюю Тьму. Ты мой сын, Адриан.
Сказав это, она провела языком по зубам, словно скучающая львица, и мысли ее унеслись в одной ей ведомую даль.
– Ты действительно этого хочешь? Стать схоластом? Поступить в Экспедиционный корпус?
Я откашлялся, отчаянно пытаясь подавить наплыв эмоций, вызванный ее словами: «Ты мой сын».
– Да.